В конце июня - начале июля разразился кризис. Как бы предчувствуя неминуемуюсмерть, Гоголь пишет новое духовное завещание, впоследствии включенное в книгу"Выбранные места из переписки с друзьями", и сжигает рукопись второго тома. Осамом сожжении мы почти не имеем других сведений, кроме сообщенных Гоголем впоследнем из "Четырех писем к разным лицам по поводу "Мертвых душ",напечатанных в той же книге. "Не легко было сжечь пятилетний труд, производимыйс такими болезненными напряженьями, где всякая строка досталась потрясеньем,где было много того, что составляло мои лучшие помышления и занимало моюдушу".
В этом же письме Гоголь указал и на причины сожжения: "Появленье второготома в том виде, в каком он был, произвело бы скорее вред, нежели пользу.<…> Бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже всепоколенье к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости;бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, непоказавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого".
В несомненной связи с сожжением второго тома и созданием "Завещания"находится и попытка Гоголя в конце июня - начале июля 1845 года оставитьлитературное поприще и уйти в монастырь. Об этом рассказывает в своих"Записках" Марфа Степановна Сабинина - дочь веймарского православногосвященника Степана Карповича Сабинина: "Он (Гоголь. - В.В.) приехал в Веймар, чтобы поговорить с моим отцом о своем желаниипоступить в монастырь. Видя его болезненное состояние, следствием которого былоипохондрическое настроение духа, отец отговаривал его и убедил не приниматьокончательного решения". О состоянии душиГоголя в данный момент свидетельствует и следующий эпизод из рассказаСабининой: "Моей матери он подарил хромолитографию - вид Брюлевской террасы она наклеила этот вид в свой альбом ипопросила Гоголя подписаться под ним. Он долго ходил по комнате, наконец сел кстолу и написал: "Совсем забыл свою фамилию: кажется, был когда-то Гоголем".Эта фраза заставляет вспомнить осуждение писателем своих сочинений в библиотекеотца Иоанна Базарова - Гоголь как бы видит себя уже монахом.
В Веймаре Гоголь был вместе с графом Толстым, чьи устремления также былинаправлены к монашеству. Отзвук поездки в Веймар можно найти в письме Гоголя"Нужно проездиться но России", вошедшем в "Выбранные места…" и адресованномграфу Толстому: "Нет выше званья, как монашеское, и да сподобит нас Бог надетькогда-нибудь простую ризу чернеца, так желанную душе моей, о которой уже ипомышленье мне в радость. Но без зова Божьего этого не сделать. Чтобыприобресть право удалиться от мира, нужно уметь распроститься с миром.<…> Нет, для вас так же, как и для меня, заперты двери желаннойобители. Монастырь ваш - Россия!"
По словам В. А. Жуковского, настоящим призванием Гоголя было монашество. "Яуверен, - писал Жуковский П. А. Плетневу в марте 1852 года из Бадена, получивизвестие о смерти Гоголя, - что если бы он не начал свои "Мертвые Души",которых окончание лежало на его совести и все ему не давалось, то он давно быбыл монахом и был бы успокоен совершенно, вступив в ту атмосферу, в которойдуша его дышала бы легко и свободно".
Гоголь - одна из самых аскетических фигур нашей литературы. Последнее егодесятилетие проходит под знаком все усиливающейся тяги к земному претворениюхристианского идеала. Не давая важнейших обетов монашества - целомудрия инестяжания, - он воплощал их в своем образе жизни. "Нищенство есть блаженство,которого еще не раскусил свет. Но кого Бог удостоил отведать его сладость и ктоуже возлюбил истинно свою нищенскую сумку, тот не продаст ее ни за какиесокровища здешнего мира".
Однако подлинный трагизм ситуации заключался в том, что монашеский склад былтолько одной и, вероятно, не главной стороной гоголевской натуры.Художническое начало побеждало в нем; кризис Гоголя - следствие глубочайшеговнутреннего конфликта между духовными устремлениями и писательским даром.
Еще по меньшей мере дважды Гоголь пытался если не уйти в монахи, то хотя быприблизиться к монастырю - в конце жизни он собирался на Афон и несколько разездил в Оптину Пустынь. Одним из ключевых моментов его духовного развития сталопаломничество в Иерусалим в 1848 году.
О своем намерении совершить путешествие в Святую Землю Гоголь публичнообъявил в предисловии к "Выбранным местам…", прося при этом прощения у своихсоотечественников, испрашивая молитвы у всех в России - "начиная от святителей"и кончая теми, "которые не веруют вовсе в молитву", - и в свою очередь обещаямолиться о всех у Гроба Господня.
В 1847 году в Иерусалиме в связи с большим числом паломников из России былаоснована Русская Духовная миссия. Начальником ее был назначен архимандритПорфирий (Успенский), впоследствии епископ Чигиринский, крупнейший знатоккультуры христианского Востока; в составе миссии находились также иеромонахФеофан (Говоров), будущий епископ Тамбовский, Владимирский и Суздальский,знаменитый Затворник Вышинский (прославленный в лике святых Поместным СоборомРусской Православной Церкви в 1988 году), и только что окончивший Петербургскуюсеминарию молодой священник отец Петр Соловьев. Последний оставил воспоминанияо встрече с Гоголем в январе 1848 года на пароходе "Истамбул", следовавшем кберегам Сирии - в Бейрут, откуда миссия должна была отправиться в Иерусалим.Архимандрит Порфирий отрекомендовал Гоголю отца Петра как художника. Гогольпоказал тому маленький образ Святителя Николая и спросил его мнения о работе."По всему видно было, что он высоко ценил в художественном отношении свою иконуи дорожил ею как святынею", - вспоминал отец Петр.
Из Бейрута Гоголь и его спутник, отставной генерал М. И. Крутов, всопровождении нежинского однокашника Гоголя, русского генерального консула вСирии и Палестине К. М. Базили отправились в Иерусалим. Примерно в серединефевраля 1848 года в записной книжке Гоголя появляется запись: "Николай Гоголь -в Св. Граде".
Пребывание Гоголя в Святой Земле - довольно неясный эпизод его духовнойбиографии. Он осуществляет все то, что полагается паломнику: проходит поместам земной жизни Спасителя, говеет и приобщается Св. Тайн у Гроба Господня,молится за всю Россию - подобно своему далекому предшественнику, древнерусскомупоклоннику игумену Даниилу, который в XII веке молился здесь за себя и ещебольше за Русскую Землю.
Гоголевское описание Литургии у Гроба Господня исполнено высокоговоодушевления и теплого чувства: "Я стоял в нем (алтаре. - В. В) один: передо мною только священник, совершавший Литургию. Диакон,призывавший народ к молению, уже был позади меня, за стенами Гроба. Его голосуже мне слышался в отдалении. Голос же народа и хора, ему ответствовавшего, былеще отдаленнее. Соединенное пение русских поклонников, возглашавших "Господи,помилуй" и прочие гимны церковные, едва доходило до ушей, как бы исходившее изкакой-нибудь другой области. Все это было так чудно! Я не помню, молился ли я.Мне кажется, я только радовался тому, что поместился на месте, так удобном длямоленья и так располагающем молиться. Молиться же собственно я не успел. Такмне кажется. Литургия неслась, мне казалось, так быстро, что самые крылатыемоленья не в силах бы угнаться за нею. Я не успел почти опомниться, какочутился перед Чашей, вынесенной священником из вертепа для приобщенья меня,недостойного…" (из письма В. А. Жуковскому в апреле 1848 года).
Однако в целом паломничество, видимо, не дало тех плодов, на которые Гогольнадеялся, - некоего духовного просветления. "Мое путешествие в Палестину точнобыло совершено мною затем, - писал он тому же Жуковскому в феврале 1850 года, -чтобы узнать лично и как бы узреть собственными глазами, как великачерствость моего сердца. Друг, велика эта черствость! Яудостоился провести ночь у Гроба Спасителя, я удостоился приобщиться от СвятыхТайн, стоявших на самом Гробе вместо алтаря, - и при всем том я не стал лучшим,тогда как все земное должно бы во мне сгореть и остаться одно небесное".
Позднее Гоголь не раз говорил и писал о новой поездке в Иерусалим. ОднаждыН.Н. Сорен, рожденная Смирнова, дочь Александры Осиповны, тогда еще маленькаядевочка, спросила его: "А меня возьмете в Иерусалим?" Гоголь ответил задумчиво:"Я не скоро поеду; мне нужно прежде кончить дело".
В Иерусалиме Гоголю побывать больше не удалось - как не удалось ему исъездить на Афон, куда он также стремился. Летом 1850 года И. С. Аксаковизвещал родных, что получил письмо от А. О. Смирновой, которая пишет, что"Гоголь, вероятно, поселится на Афонской горе и там будет кончать "МертвыеДуши". А в сентябре А. О. Смирнова сама писала Гоголю об его поездке на Афонкак о деле, уже для него решенном. Намерения Гоголя подтверждаются исвидетельством одного из его друзей - известного паломника и духовного писателяСвятогорца (в мире Семен Авдиевич Веснин, в монашестве - Серафим, в схиме -Сергий). Узнав о кончине Гоголя, он писал из Афонской Козмодамиановской пустынив апреле 1852 года: "Смерть Гоголя - торжество моего духа. Покойный многопотерпел и похворал, - надобно и пора ему на отдых в райских обителях. Жальтолько, что он не побывал у нас. Я очень любил его; в Одессе мы с ним видалисьнесколько раз, и наше расставание было условное - видеться здесь. Судьбы Божиинепостижимы!"
Вместо Афона Гоголь оказался в Оптиной Пустыни. Помимо чисто паломническихцелей, его влек туда и углубленный интерес к свято-отеческой литературе. Всередине 1840-х годов по инициативе старца Макария и его духовных чад, ИванаВасильевича Киреевского, известного общественного деятеля ифилософа-славянофила, и его жены Натальи Петровны Киреевской в монастыреначалось издание этой литературы.
В Оптиной Пустыни Гоголь бывал по крайней мере трижды. Впервые он приехалсюда вместе со своим другом М. А. Максимовичем 17 июня 1850 года проездом наюг. Здесь он присутствовал на всенощном бдении, во время которого "молилсявесьма усердно и с сердечным умилением", потом посетил старцев и через день (19июня) отправился в имение И. В. Киреевского Долбино, находившееся в сорокаверстах от монастыря. Отсюда он написал письмо оптинскому иеромонаху Филарету:"Ради Самого Христа, молитесь обо мне, отец Филарет. Просите вашего достойногонастоятеля, просите всю братию, просите всех, кто у вас усерднее молится илюбит молиться, просите молитв обо мне. Путь мои труден; дело мое такого рода,что без ежеминутной, без ежечасной и без явной помощи Божией не может двинутьсямое перо…" Гоголь понял, что оптинский дух стал для него жизненно необходим:"Мне нужно ежеминутно, говорю вам, быть мыслями выше житейского дрязгу и навсяком месте своего странствия быть в Оптинской Пустыни".
О своем впечатлении от поездки Гоголь спустя три недели рассказал в письме кграфу А. П. Толстому: "Я заезжал на дороге в Оптинскую Пустынь и навсегда унесо ней воспоминание. Я думаю, на самой Афонской горе не лучше. Благодать видимотам присутствует. Это слышится в самом наружном служении, хотя и не можемобъяснить себе, почему. Нигде я не видал таких монахов. С каждым из них, мнеказалось, беседует все небесное".
Во второй раз Гоголь посетил святую обитель в июне 1851 года. Об этойпоездке (выпавшей из поля зрения биографов Гоголя) известно из записи вдневнике оптинского иеромонаха Евфимия (Трунова) от 2-3 июня 1851 года:"Пополудни прибыл проездом из Одессы в Петербург известный писатель НиколайВасильевич Гоголь. С особенным чувством благоговения отслушал вечерню, панихидуна могиле своего духовного друга, монаха Порфирия Григорова, потом всенощноебдение в со боре. Утром в воскресенье 3-го числа он отстоял в скиту Литургию иво время поздней обедни отправился в Калугу, поспешая по какому-то делу. Гогольоставил в памяти .нашей обители примерный образец своего благочестия".
В третий и последний раз Гоголь совершил паломничество в Оптину Пустынь всентябре 1851 года. 22 сентября он выехал из Москвы в Васильевну на свадьбусестры, намереваясь оттуда проехать в Крым и остаться там на зиму. Однако,доехав только до Калуги, он отправился в Оптину, а потом неожиданно для всехвернулся в Москву. 24 сентября он был у старца Макария в скиту, а на следующийдень обменялся с ним записками, из которых видно, что Гоголь пребывал внерешительности - ехать или не ехать ему на родину. Он обратился к старцу заблагословением, и тот посоветовал ему вернуться в Москву.
По некоторым сведениям Гоголь имел намерение остаться в монастыре. В 1912году оптинский старец Варсонофий (Плиханков) рассказывал своим духовным детям:"Есть предание, что незадолго до смерти он (Гоголь. - В.В.) говорил своему близкому другу: "Ах, как много я потерял, какужасно много потерял, что не поступил в монахи. Ах, отчего батюшка Макарий невзял меня к себе в скит?"
Если это действительно так, то старец Макарий, вероятно, не мог не напомнитьГоголю о его писательском даре, тем более что Гоголь просил у негоблагословения на свои труды. Сохранилось письмо старца от 21 июля 1851 года(ответ на не дошедшее до нас письмо Гоголя), где он как раз и поддерживаетписателя в его творческих планах: "Спаси вас Господи за посещение нашей обителии за <…> намерение составить книгу для пользы юношества…" (речь идет о неосуществленном замысле).
Гоголь был едва ли не единственным русским светским писателем XIX века,творческую мысль которого могли питать святоотеческие писания. Так, в один изсвоих приездов в Оптину Пустынь он прочитал здесь рукописную книгу св. ИсаакаСирина (с которой в 1854 году старцем Макарием было сделано печатное издание),ставшую для него откровением. На полях 11-й главы первого издания "Мертвых душ"Гоголь против того места, где речь идет о "прирожденных страстях", набросалкарандашом: "Это я писал в "прелести" (обольщении. - В. В.),это вздор - прирожденные страсти - зло, и все усилия разумной воличеловека должны быть устремлены для искоренения их. Только дымное надмениечеловеческой гордости могло внушить мне мысль о высоком значении прирожденныхстрастей - теперь, когда стал я умнее, глубоко сожалею о "гнилых словах", здесьнаписанных. Мне чуялось, когда я печатал эту главу, что я путаюсь, вопрос означении прирожденных страстей много и долго занимал меня и тормозилпродолжение "Мертвых душ". Жалею, что поздно узнал книгу Исаака Сирина,великого душеведца и прозорливого инока. Здравая психология, и не кривое, апрямое понимание души встречаем у подвижников-отшельников".
* * *
"Выбранные места из переписки с друзьями" - центральная вещь позднегоГоголя, в которой, как в фокусе, собраны и сконцентрированы все проблемы егописательской и личной биографии. Книга вышла в самом начале 1847 года. Озамысле ее Гоголь впервые сообщает А.О. Смирновой в апреле 1845 года: "Этобудет небольшое произведение и не шумное по названию в отношении к нынешнемусвету, но нужное для многих…" Год спустя, в письме к Н.М. Языкову, он сноваговорит о своем замысле: "Я как рассмотрел все то что писал разным лицам впоследнее время, особенно нуждавшимся и требовавшим от меня душевной помощи,вижу, что из этого может составиться книга, полезная людям, страждущим наразных поприщах. <…> Я попробую издать, прибавивкое-что вообще о литературе". В это время Гоголь уже работает над книгой. Этовидно из письма к Языкову от 5 мая н. ст. 1846 года: "Я не оставляю намеренияиздать выбранные места из писем, а потому, может быть, буду сообщать тебеотныне почаще те мысли, которые нужно будет пустить в общий обиход". В этом жегоду Гоголь набрасывает в записной книжке план будущей книги, в которой, как оннадеялся, он сможет разрешить свою важнейшую писательскую задачу.
Наиболее напряженное время работы над книгой - лето и осень 1846 года (почтиполовина писем датированы этим годом). Работа шла в двух направлениях: Гогольперерабатывает уже написанные письма (возможно, часть из них он сохранил вчерновиках, другие были возвращены его корреспондентами) и пишет ряд новыхглав. Одни представляют собой статьи, другие - письма, адресованные реальным ивымышленным лицам. Среди немногих, посвященных в замысел, был Жуковский,которому Гоголь читал отрывки.
Книга была написана быстро - на одном дыхании. "…Вдруг остановились самыетяжкие недуги, вдруг отклонились все помешательства в работе, и продолжалосьвсе это до тех пор, покуда не кончилась последняя строка труда" (из письма П.А.Плетневу в октябре 1847 года). Здесь же Гоголь объясняет происхождение тойлегкости, с которой он на этот раз работал: "Я действовал твердо во имя Бога,когда составлял мою книгу, во славу Его святого имени взял перо, а потому ирасступились перед мною все преграды…"