* * *
"Выбранные места из переписки с друзьями" были задуманы как цельноесочинение. Архимандрит Феодор (Бухарев), едва ли не единственный, кто пыталсярассмотреть предмет книги, писал, что мысли Гоголя, "как они по внешнему видуни разбросаны и ни рассеяны в письмах, имеют строгую внутреннюю связь ипоследовательность, а потому представляют стройное целое". Бухарев различает вкниге три "отдела". "Первый составляют, - пишет он, - общие и основные мысли -о бытии и нравственности, о судьбах рода человеческого, о Церкви, о России, осовременном состоянии мира". Второй "отдел" состоит из мыслей, касающихся"искусства и в особенности поэзии". Третий составляют некоторые личныеобъяснения автора о себе, о сочинениях своих и об отношении его к публике.
Схема Бухарева носит в достаточной степени условный характер: эти "отделы"легко можно перераспределить или - выделить другие - например, письма обобязанностях различных сословий и о призвании каждого отдельного человека ("Чтотакое губернаторша", "Русской помещик", "Занимающему важное место" и пр.). Ноглавное, в чем Бухарев, несомненно, прав, - это то, что мысли Гоголя имеютопределенную внутреннюю связь и подчинены выражению основной идеи. Идея этапросматривается уже в названиях глав, которые поражают обилием акцентов нанациональном моменте: "Чтения русских поэтов перед публикою", "Несколько слов онашей Церкви и духовенстве", "О лиризме наших поэтов", "Нужно любить Россию","Нужно проездиться по России", "Страхи и ужасы России". Речь о России идет и втех главах, где имя ее отсутствует в заглавии. Можно сказать, что главнымсодержанием "Выбранных мест…" является Россия и ее духовная будущность.
Гоголь был глубоко национален в своем творчестве. Из всех русских писателейникто, кажется, так сильно, как он, не обнажил язв внутреннего мира русскойдуши, указав и на источник их - роковую отделенность жизни общества от Церкви.Вся неправда светского существования с его устремленностью к материальнымблагам, страстями, мелочностью и суетой, является следствием этой отделенности.Единственную возможность духовного возрождения и процветания России Гогольвидел в воссоединении ее с Церковью. "Эта Церковь, которая, как целомудреннаядева, сохранилась одна только от времен апостольских в непорочнойпервоначальной чистоте своей, эта Церковь, которая вся с своими глубокимидогматами и малейшими обрядами наружными как бы снесена с Неба для русскогонарода, которая одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши,которая может произвести неслыханное чудо в виду всей Европы, заставив у насвсякое сословье, званье и должность войти в их законные границы и пределы и, неизменив ничего в государстве, дать силу России изумить весь мир согласнойстройностью того же самого организма, которым она доселе пугала, - и этаЦерковь нами незнаема! И эту Церковь, созданную для жизни, мы до сих пор неввели в нашу жизнь!"
Как историко-философское произведение книга Гоголя стоит в непосредственнойсвязи с литературно-общественными манифестами своего времени. Успехи внешнейполитики России, стремительное расширение границ государства, выход его намировую арену вели к росту национального самосознания, воплотившемуся вразличных сферах государственной жизни и культуры. В государственной идеологииэто сознание было воплощено в теории С.С. Уварова "Православие, Самодержавие,Народность", провозглашенной как официальный правительственный курс впросвещении, в историографии - в трудах М.П. Погодина, в общественной мысли - впублицистике славянофильства, которое как раз в 40-е годы переживает порурасцвета, в фольклористике и этнографии - в работах И.П. Сахарова, И.М.Снегирева, О.М. Бодянского. "Выбранные места…" следует рассматривать вконтексте этих явлений.
В своей книге Гоголь выступает как государственный человек, стремящийся кнаилучшему устройству страны, единственно правильной иерархии должностей в ней,при которой каждый выполняет свой долг на своем месте и тем глубже осознаетсвою ответственность, чем выше это место ("Занимающему важное место"). Отсюда -обилие и разнообразие адресатов писем - от светской женщины до духовногопастыря, от человека искусства до государственного деятеля.
Но это - только внешняя сторона дела. Гоголевская апология России,утверждение ее мессианской роли в мире в конечном итоге опираются не на внешниеблагоустройства, международный авторитет страны или ее военную мощь (хотя и ониочень важны), а на духовные начала национального характера. Взгляд Гоголя наРоссию - это прежде всего взгляд христианина, сознающего, что все материальныебогатства должны быть подчинены высшей цели и направлены к ней.
Здесь - центральная гоголевская идея и вечный момент соблазна для упрековписателю в великодержавном шовинизме: Гоголь яко бы утверждает, что Россиястоит впереди других народов именно в смысле более полного воплощенияхристианского идеала. Но, по Гоголю, залог будущего России - отнюдь не в особыхдуховных богатствах, которыми наделен русский человек по сравнению с прочиминародами, а как раз наоборот: в осознании им своего неустройства, своейдуховной нищеты и в тех огромных возможностях, которые присущи России каксравнительно молодой христианской державе.
Эта идея афористически выражена в замечательной концовке "СветлогоВоскресенья": "Лучше ли мы других народов? Ближе ли жизнью ко Христу, чем они?Никого мы не лучше, а жизнь еще неустроенней и беспорядочней всех их. "Хуже мывсех прочих" - вот что мы должны всегда говорить о себе.<…> Мы еще растопленный металл, не отлившийся в своюнациональную форму; еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя намнеприличное и внести в себя все, что уже невозможно другим народам, получившимформу и закалившимся в ней".
Все вопросы жизни - бытовые, общественные, государственные, литературные -имеют для Гоголя глубокий религиозно-нравственный смысл. Признавая и принимаясуществующий порядок вещей, он стремился не к преобразованию общества, но кпреобразованию человека. "Общество образуется само собою, общество слагается изединиц, - отвечал он Белинскому. - Надобно, чтобы каждая единица исполниладолжность свою <…> Нужно вспомнить человеку, что он вовсе нематериальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства.Покуда он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного гражданина, до техпор не придет в порядок и земное гражданство".
С высшими ценностями связано и гоголевское понимание патриотизма: "…Тому,кто пожелает истинно честно служить России, нужно иметь очень много любви кней, которая бы поглотила уже все другие чувства, - нужно иметь много любви кчеловеку вообще и сделаться истинным христианином во всем смысле этогослова".
Книга Гоголя говорит о необходимости внутреннего переустройства каждого,которое в конечном счете должно послужить залогом переустройства и преображениявсей страны. Эта мысль определяет всю художественную структуру "Выбранныхмест…".
Зерно книги зародилось еще в 1844 году - в "Правиле жития в мире", котороеглубиной мысли и лаконизмом формы напоминает апостольские послания: "Начало,корень и утвержденье всему есть любовь к Богу. Но у нас это начало в конце, имы все, что ни есть в мире, любим больше, нежели Бога". Гоголь был одним изнемногих, кто предчувствовал катастрофическое падение религиозности в обществе.Своей книгой он как бы ударил в набат, призывая сограждан к коренномупересмотру всех вопросов общественной и духовной жизни страны. Он обратился спроповедью и исповедью ко всей России.
Оба этих жанра имеют богатейшую мировую традицию. Как проповедь книга Гоголяориентирована прежде всего на апостольские послания, и в первую очередь налюбимого им апостола Павла, который "всех наставляет и выводит на прямуюдорогу". Далее эта традиция шла через святоотеческие послания (АфанасияВеликого, Василия Великого, Григория Нисского), хорошо знакомые Гоголю. В"Выбранных местах…" он выступил как проповедник, духовный учитель, способныйуказать всем путь спасения - от первого до последнего человека в государстве.При этом он, подобно своему любимому богослову, святому Иоанну Златоусту,поучает и обличает соотечественников: "Христианин! Выгнали на улицу Христа, влазареты и больницы, наместо того, чтобы призвать Его к себе в домы, под роднуюкрышу свою, и думают, что они христиане".
В гоголевскую эпоху традиция "слов" жила в проповеднической литературе,наиболее выдающимися представителями которой были митрополит Московский Филарети архиепископ Иннокентий. Вне сомнения стиль Гоголя питался не только книжными,но и живыми истоками - постоянно слышимыми им проповедями духовныхпастырей.
Не менее глубинную традицию имеет и жанр исповеди, в западной литературепредставленный классическим произведением - "Исповедью" Блаженного Августина, ав новое время - "Исповедью" Руссо. Он теснейшим образом связан с эпистолярнымначалом, в высшей степени характерным для России конца XVIII - первой половиныXIX века. Достаточно вспомнить "Письма русского путешественника" Н. М.Карамзина, "Хронику русского" А.И. Тургенева, "философические" письма П.Я.Чаадаева или письма В.А. Жуковского, в том числе и к самому Гоголю. В духовнойлитературе этот жанр был представлен замечательным произведением ужеупоминавшегося Святогорца - "Письма Святогорца к друзьям своим о Святой ГореАфонской".
С. Т. Аксаков отмечал естественность эпистолярного жанра для Гоголя:"Гоголь выражается совершенно в своих письмах; в этом отношении они гораздоважнее его печатных сочинений". Не трудно заметить, однако, что и дляхудожественной прозы Гоголя характерна почти та же исповедальность, что и дляего писем. Вспомним хотя бы лирические отступления в его повестях и "Мертвыхдушах".
Эта сторона "Выбранных мест…" для самого Гоголя была очень существенна.Свою книгу он называл "исповедью человека, который провел несколько лет внутрисебя". Еще до выхода ее в свет, в декабре 1846 года, он просит С.П. Шевыреваотыскать в Москве своего духовника, священника из прихода Саввы Освященногоотца Иоанна Никольского, и вручить ему экземпляр книги как продолжение своейисповеди.
Предельная искренность признаний ("…во мне заключилось собрание всехвозможных гадостей, каждой понемногу, и притом в таком множестве, в каком я ещене встречал доселе ни в одном человеке"), в которых ощущалась и гордостьсамоуничижения, отчасти явилась причиной того, что от книги отшатнулись те,кто, казалось бы, разделяли убеждения Гоголя. По словам П.Я. Чаадаева, Гоголь"слишком откровенен, откровенен иногда даже до цинизма". Личность автора былаеще более обнажена вмешательством цензуры. "Все должностные и чиновные лица,для которых были писаны лучшие статьи, - сетовал Гоголь, - исчезнули вместе сстатьями из вида читателей; остался один я, точно как будто бы я издал моюкнигу именно затем, чтоб выставить самого себя на всеобщее позорище".
И все же Гоголь оставался Гоголем, и общество, по его мнению, обязано былопринять его исповедь как исповедь писателя, автора "Мертвых душ", а не частногочеловека. "В ответ же тем, - говорил он, - которые попрекают мне, зачем явыставил свою внутреннюю клеть, могу сказать то, что все-таки я еще не монах, аписатель. Я поступил в этом случае так, как все те писатели, которые говорили,что было на душе".
Современники упрекали Гоголя в том, что он пренебрег своим творческим даром."Главное справедливое обвинение против тебя следующее, - писал Гоголю Шевырев вмарте 1847 года, - зачем ты оставил искусство и отказался от всего прежнего?зачем ты пренебрег даром Божиим?" Так же как и Белинский, Шевырев призывалГоголя вернуться к художнической деятельности. "Я не могу понять, - отвечалГоголь, - отчего поселилась эта нелепая мысль об отречении моем от своеготаланта и от искусства, тогда как из моей же книги можно бы, кажется, увидеть<…> какие страдания я должен был выносить из любви к искусству<…> Что ж делать, если душа стала предметом моего искусства, виноват лия в этом? Что же делать, если заставлен я многими особенными событиями моейжизни взглянуть строже на искусство? Кто ж тут виноват? Виноват Тот, без волиКоторого не совершается ни одно событие".
В своей книге Гоголь сказал, чем должно быть, по его мнению, искусство.Назначение его - служить "незримой ступенью к христианству", ибо современныйчеловек "не в силах встретиться прямо со Христом". По Гоголю, литература должнавыполнять ту же задачу, что и сочинения духовных писателей - просвещать душу,вести ее к совершенству. В этом для него - единственное оправдание искусства.Гоголь искренне верил во всемогущество слова, в возможность словом пронять ипереродить человека. И чем выше становился его взгляд на искусство, темтребовательнее он относился к себе как к писателю. Гоголь ставит вопрос оназначении художника-христианина и ответственности за вверенный ему дар Божий -Слово.
Об особой роли слова сказано в Евангелии: "…за всякое праздноеслово, какое скажут люди, дадут они ответ…" (Мф. 12, 36). Гогольвосстал против праздного литературного слова: "Обращаться с словом нужночестно. Оно есть высший подарок Бога человеку <…> Опасно шутитьписателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст ваших! Если это следуетприменить ко всем нам без изъятия, то во сколько крат более оно должно бытьприменено к тем, у которых поприще - слово…" Строже всего Гоголь спрашивал ссебя: "Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастанья и плоды,которых семена мы сеяли в жизни, не прозревая и не слыша, какие страшилища отних подымутся…"
В "Выбранных местах…" Гоголь поставил глубочайшие вопросы русской жизни,которые Достоевский назвал "проклятыми". Отечественная этическая традиция многораз обращалась к этим вопросам и неизменно вспоминала о книге Гоголя.Примечательно в этой связи, что Лев Толстой, поначалу резко не принявший"Переписку", впоследствии говорил по ее поводу: "Я всеми силами стараюсь какновость сказать то, что сказал Гоголь", - а самого Гоголя назвал "нашимПаскалем".
К. Мочульский в книге "Духовный путь Гоголя" (1934) писал: "В нравственнойобласти Гоголь был гениально одарен; ему было суждено круто повернуть всюрусскую литературу от эстетики к религии, сдвинуть ее с пути Пушкина на путьДостоевского. Все черты, характеризующие "великую русскую литературу", ставшуюмировой, были намечены Гоголем: ее религиозно-нравственный строй, еегражданственность и общественность, ее боевой и практической характер, еепророческий пафос и мессианство. С Гоголя начинается широкая дорога, мировыепросторы. Сила Гоголя была так велика, что ему удалось сделать невероятное:превратить пушкинскую эпоху нашей словесности в эпизод, к которому возврата нети быть не может". В этих словах много правды, хотя, наверное, перелом в русскойлитературе был не столь резок. В том же Пушкине, особенно зрелом Пушкине 1830-хгодов, нельзя не заметить начал будущей русской литературы, что, кстатисказать, хорошо сознавал и Гоголь, называя поэта "нашим первоапостолом".
* * *
Один из упреков, который был предъявлен Гоголю после выхода книги, - этоупрек в падении художественного дарования. Так, Белинский в своем "Письме кГоголю" в запальчивости утверждал: "Какая это великая истина, что, когдачеловек весь отдается лжи, его оставляют ум и талант! Не будь на вашей книгевыставлено вашего имени и будь из нее выключены те места, где вы говорите осамом себе как о писателе, кто бы подумал, что эта надутая и неопрятная шумихаслов и фраз - произведение пера автора "Ревизора" и "Мертвых душ"?"
Как ни удивительно, но это в высшей степени пристрастное суждение заполтораста лет никто не попытался опровергнуть, хотя среди читателей иценителей книги были люди, одаренные тонким художественным вкусом. Вообще надосказать, что изучение стиля и языка "Выбранных мест…" - это дело будущего,когда у нас появятся исследователи, способные соотнести книгу Гоголя страдицией святоотеческой литературы и высоким стилем русской философской поэзииXVIII - XIX веков (образцы которой указаны самим Гоголем в статьях "О лиризменаших поэтов", "В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ееособенность" и неоконченном трактате "Учебная книга словесности для русскоююношества"). Но достаточно просто непредубежденно вслушаться в музыкугоголевского текста, чтобы понять полную несправедливость этих упреков.Перечитайте последние три страницы "Светлого Воскресенья": в этом шедевре прозысначала звучат редкие, глухие удары великопостного колокола, которые в концепостепенно сменяются ликующим пасхальным благовестом.
"Зачем этот утративший значение праздник? Зачем он вновь приходит глуше иглуше скликать в одну семью разошедшихся людей и, грустно окинувши всех, уходиткак незнакомый и чужой всем? <…> И непонятной тоскойуже загорелася земля; черствей и черствей становится жизнь; все мельчает имелеет, и возрастает только в виду всех один исполинский образ скуки, достигаяс каждым днем неизмеримейшего роста. Все глухо, могила повсюду. Боже! пусто истрашно становится в Твоем мире!
Отчего же русскому еще кажется, что праздник этот празднуется, как следует,и празднуется так в одной его земле? Мечта ли это? Но зачем же эта мечта неприходит ни к кому другому, кроме русского? Что значит в самом деле, что самыйпраздник исчез, а видимые признаки его так ясно носятся по лицу земли нашей:раздаются слова: "Христос Воскрес!" - и поцелуй, и всякий раз так жеторжественно выступает святая полночь, и гулы всезвонных колоколов гулят игудут по всей земле, точно как бы будят нас? Где носятся так очевидно призраки,там недаром носятся; где будят, там разбудят. Не умирают те обычаи, которымопределено быть вечными. Умирают в букве, но оживают в духе. Померкаютвременно, умирают в пустых и выветрившихся толпах, но воскресают с новой силойв избранных, затем чтобы в сильнейшем свете от них разлиться по всему миру. Неумрет из нашей старины ни зерно того, что есть в ней истинно русского и чтоосвящено Самим Христом. Разнесется звонкими струнами поэтов, развозвеститсяблагоуханными устами святителей, вспыхнет померкнувшее - и праздник СветлогоВоскресенья воспразднуется, как следует, прежде у нас, чем у другихнародов!"
И в наши дни с новой силой звучит завет Гоголя, данный им своимсоотечественникам: "Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кромеуказанной Иисусом Христом, и всяк прелазай иначе есть тать и разбойник".
Владимир ВОРОПАЕВ