СОЕДИНЕНИЕ Ротшильд-фактора с Гольштейн-способом давало прекрасные – для Капитала, конечно – результаты ещё до войны. Академик Тарле без тени сомнения верил, что британский-де кабинет "в целях экономии" искренне предлагал Германии ограничить морские вооружения. Однако какие там "экономия" и "ограничения"! В 1907 году, во время 2-й Гаагской конференции по вопросам войны и мира, Британское адмиралтейство писало: "Производство военных кораблей тесно связано во всеми отраслями производства и торговли и поэтому приковывает к себе законное внимание и интересы. И крупным ударом по этим интересам является любое предложение ограничить рост морского вооружения. Такое ограничение серьёзно отразится на одной из главных отраслей национальной индустрии".
Немцы, правда, говорили то же самое: "Приостановление на год строительства флота выбросит на улицу множество людей". Адмирал Тирпиц предупредил рейхстаг, что отсрочка с финансированием приведёт к тому, что "мы будем вынуждены уволить большое число людей, и вся отрасль нашего кораблестроения будет расстроена".
Его английские коллеги подтверждали: "Англия имеет высший интерес в развитии кораблестроения, в торговле во имя жизни и процветания".
Двенадцатидюймовые снаряды в полтонны весом были, конечно, весьма своеобразным "залогом мирной торговли". А новые серии мирных сухогрузов как средство поддержать экономику лордам адмиралтейства почему-то на ум не приходили. Уже в восьмидесятые годы XX века их соотечественник – профессор международной истории Лондонского университета Джеймс Джолл – описывая истоки Первой мировой войны, считал, что гонка, мол, морских вооружений запустила экономические процессы, которые "трудно было остановить". Профессор явно поставил телегу впереди лошади. Наоборот: экономические процессы империализма запустили гонку вооружений.
Гонка вооружений привела к войне в точном соответствии с пророчеством Энгельса. Как мы знаем, в 1904 году было заключено соглашение между Англией и Францией. В 1907 году к нему присоединилась Россия и образовалось Тройственное согласие (на бумаге, впрочем, тогда не закреплённое).
До лета 1914 года оставалось семь лет, и они прошли в шлифовке ситуации на "абразиве" ряда конфликтов и провокаций разного рода.
Так, 31 августа 1907 года были подписаны русско-английские конвенции по Персии, Афганистану и (не улыбайся, читатель) Тибету. Министр иностранных дел Российской империи Извольский и английский посол сэр Артур Николсон обменялись идентичными нотами.
Александр Петрович Извольский пришёл на смену Ламздорфу, а до этого был посланником в Копенгагене. Ещё со времени конфликтов Дании с Германией вокруг Шлезвига и Гольштейна (не барона, а провинции) датские придворные круги были настроены резко против немцев. Извольский эти настроения воспринял как само собой разумеющееся руководство к действию… Да и семя падало тут на вполне подготовленную почву: Александр Петрович был личностью занятной. То ли масон, то ли не масон. Карьерный дипломат, своё первое крупное дипломатическое назначение он получил в 1894 году, в тридцать восемь лет став министром-резидентом в Ватикане. А папский двор испокон веку был школой тайных шашней, интриг и хитроумных, запутанных политических комбинаций. Затем Извольский перебывал посланником в Белграде, Мюнхене, Токио, а с 1903 года, как уже сказано, работал в Копенгагене.
Человек ловкий и изобретательный, Извольский и из Копенгагена укреплял русско-французский союз как только мог. В том числе и такими – по тем временам новыми – методами, как организация в Париже выступлений балетной антрепризы Сергея Дягилева.
Извольский сыграл в истории русской дипломатии отнюдь не положительную роль и подготовке мировой войны он, конечно, поспособствовал. Был он сторонником сближения не только с Францией, но и с Англией.
О русско-английских переговорах ходило много разных слухов, а обстановка секретности вокруг них нервировала как германских политиков, так и широкую народную массу в Германии. Что ж, такая реакция была вполне понятной. Тем более что по окончании переговоров в европейской прессе широко заявлялось, что Россия, мол, даже в случае победоносной для себя войны с Англией не смогла бы получить такого "подарка", который она получила без войны.
Что ж, "подарок" был ещё "тот"! Лишь глупцы и откровенные, нанятые Лондоном, газетные клакеры могли заявлять, что Англия что-то или в чём-то способна уступить России в интересах России, так что и на этот раз Англия ничего не уступила, ничем Россию не подарила…
Зато получила ряд фактических уступок от Санкт-Петербурга.
Во-первых, Англия добилась отказа от активной политики России по отношению к Афганистану. Афганцы традиционно ненавидели англичан и, что существенно, успешно им сопротивлялись. Также традиционно Афганистан неплохо относился к России, которая не могла и не хотела его завоёвывать, зато могла с ним экономически сотрудничать, а в перспективе и политически поддержать. Российская подпись под конвенцией с Англией лишила нас такой вполне разумной перспективы.
Советский академик В. М. Хвостов считал, правда, что конвенция и Англии не позволяла "аннексировать Афганистан, ликвидировав его как государство". Однако на деле этого не позволяла Англии самоотверженная борьба афганского народа, не склонявшего головы и не складывавшего оружия, владеть которым афганцы умели.
Ну а то, что Петербург и Лондон взаимно обязывались совершенно отказаться от действий в Тибете, вплоть до отказа от посылки туда даже научных экспедиций, могло бы выглядеть неудачной шуткой, если бы эта "шутка" не существовала в виде межгосударственного соглашения. Русским, даже к началу XXI века толком не освоившим Сибирь, "преграждали" путь в Тибет, куда с трудом добирались небольшие экспедиции Пржевальского, Роборовского, Козлова, да ещё художники Верещагин и Рерих.
Самым же "весомым" результатом вдруг возникшего "благорасположения" Британии к России стало соглашение о разделе сфер влияния в Персии (Иране). Академик Тарле удивлялся "великодушию" и даже "простоватости" англичан за то, что "Англия отдавала (? – С. К.) России северную, самую богатую часть Персии, брала себе меньшую и худшую южную часть и этим самым давала России возможность занять очень твёрдую стратегическую позицию для дальнейшего движения на юг, к Персидскому заливу, в случае если бы отношения с Англией когда-либо впоследствии испортились".
Тарле не иронизировал, и зря. Ведь таким "щедрым" жестом России предлагалось вместо ненужных ей и провальных авантюр на Дальнем Востоке, в Маньчжурии и Корее, ввязываться в новые непосильные и провальные авантюры теперь уже на Ближнем Востоке.
Какая там "твёрдая стратегическая позиция"! Непрочный камень, стоя на котором рискуешь свалиться и свернуть себе шею.
Какое там "движение к заливу"! Не к заливу, а в болото заводило нас любое движение вовне, а не вовнутрь наших естественных геополитических рубежей, пролегавших не далее чем по южному – южному для России и северному для Персии – краю Каспийского моря.
Так что "подарочек" был нам от бриттов, что называется, с изъянцем… И с двойным дном. В целом же переговоры и их итоги были рассчитаны, во-первых, на окончательное пристёгивание России к Антанте, к лондонской и парижской биржам. Второй целью англо-русских соглашений было поощрение дальнейшего раздора русских с немцами. Замечу, к слову, что к заключению этих соглашений приложил свою руку (так и хочется написать вместо "руку" – "копыто") британский министр иностранных дел Грей, о котором в своём месте будет сказано подробнее.
Россию раззадоривали немецкими планами постройки Багдадской железной дороги: мол, немцы угрожают будущему русскому владычеству в Северной Персии. То, что такая дорога была бы удобным путём для азиатского русского экспорта, как-то "забывалось".
Что же до будущего "владычества" в Персии, то о нём можно было говорить разве что спьяну… С одной стороны, на это не было сил. С другой стороны, в этом не было необходимости. Вобрав в себя почти всё Каспийское море, Россия в этом регионе вышла на свои естественные границы, и дальнейшее продвижение на юг было бы геополитической глупостью.
Ленин, между прочим, оценил англо-русское соглашение 1907 года верно: готовятся к войне с Германией. Но и противоположный фланг умных русских политиков смотрел на ситуацию так же. Пётр Николаевич Дурново (о нём мы ещё вспомним) справедливо полагал, что всякая российская политика, дружественная Англии, тем самым враждебна Германии, а ссориться с Германией и особенно воевать с ней Россия не может. Точнее, может, но без успеха для себя. Да и незачем это России, потому что никакого непримиримого столкновения интересов у России и Германии нет.
И вот над этим мнением Дурново Тарле слегка поиздевался. Немцам же после опубликования англо-русских конвенций было не до иронии. Они не без оснований публично заявляли: "Рейх в опасности! Англия завершила политическое окружение Германии".
Ещё до обмена Извольского и сэра Артура подписями, с 3 по 6 августа 1907 года, прошло первое после Бьорке свидание Вильгельма и Николая, на этот раз в Свинемюнде. Атмосфера его была тоже, так сказать, "морской" – "штормовой" и ненадёжной.
Извольский, сопровождавший царя, попытался подсунуть немцам так называемый Балтийский протокол с пунктом об "устранении Англии с Балтики". Чудны дела Твои, Господи! Но дела Сатаны – ещё чуднее… Англофил Извольский вдруг выказывал (перед немцами) явную враждебность к Англии.
С чего бы это?
Немцы (в Свинемюнде с кайзером был фон Бюлов) рассудили верно: Извольский хочет их спровоцировать, а потом показать "недружественный" текст с немецкой подписью англичанам. В итоге Берлин принял проект Протокола, вычеркнув из него всё антианглийское. Но в любом случае этот Протокол заранее оказывался пустой бумажкой, потому что подлинно деловой и взаимно лояльный дух уходил из российско-германских отношений как таковых…
В наступившем Боснийском кризисе 1908-09 годов, к которому фон Гольштейн успел приложить слабеющую, но указывающую в нужном (к войне!) направлении руку, Россию вновь ловко пристегнули к проблемам балканских славян.
Германия в 1909 году дважды предлагала Англии урегулировать их военно-морские проблемы, однако Англия от этого уклонилась, зато британское правительство решило строить по два новых дредноута на каждый новый германский – я ещё об этом скажу.
Затем произошла ещё одна проба европейских сил – в Марокко.
В 1911 ГОДУ, с прибытия германской канонерской лодки "Пантера" в марокканский порт Агадир, начался франко-германский Агадирский кризис, где Золотой Интернационал попробовал Тройственное согласие на крепость.
"Прыжку "Пантеры"" предшествовала оккупация французами марокканской столицы Феца. В Марокко у Германии (особенно у монополии "Братья Маннесман") были серьёзные вложения капитала, и Германия потребовала компенсаций. Франция пригрозила войной, к чему её вначале активно подталкивала Англия.
Показательно, что французский социалист Жан Жорес в те времена вёл активную пропаганду против правительства, заявляя, что рисковать из-за Марокко неисчислимыми жертвами войны с Германией – бессмысленное преступление. Имущая элита Франции считала иначе, но повод для войны был действительно мелковат.
Кончилось тем, что в испанском городе Алхесирасе прошла международная конференция, где "пантерным" идеям Германии прищемили хвост. Россия в конференции участвовала, однако уже плелась в хвосте у англо-французской Антанты.
Для Золотого Интернационала это было тогда хотя и опасной, на грани взрыва, но игрой, зондажем. Перед тем как "заваривать" всеобщую свару непосредственно посреди Европы, надо было многое опробовать и оценить, в том числе и проверить готовность России идти против собственных интересов.
Империя Романова к тому времени завязла во внешних долгах, как неосторожная муха в паутине, но тут даже она начала дёргаться и просить у Франции пойти с немцами на мировую. Уж очень опасным для царя было бы ввязываться в войну из-за чужой колониальной распри.
Тем не менее комбинация "Фец-Агадир" как зондаж полностью удалась. После неё стало ясно, что для вовлечения в войну России надо искать другой повод – чисто европейский и для России чувствительный. (Забегая вперёд, скажу, что в конце концов России наступили на её "балканскую" "мозоль").
О том же, насколько Франции (и Золотому Интернационалу в целом) важно было удержать русский фактор в своих руках, говорит следующая деталь. Хотя Россия оказала французам на Алхесирасской конференции по Марокко лишь вялую поддержку, в поощрение она получила новый заём в 2 миллиарда 200 миллионов франков (843 миллиона рублей). И этот заём спасал царизм, расшатанный первой русской революцией, от финансового краха…
"Прыжок "Пантеры"" оказался полезен и тем, что помог лучше понять резервы англо-германского согласия. Реально они были невелики: во время Агадирского кризиса Англия в конце концов заявила, что выступит на стороне Франции. Британский министр иностранных дел Эдуард Грей оценивал ситуацию так: "В случае войны между Германией и Францией Англия должна была бы принять в ней участие. Если бы в эту войну была втянута Россия, Австрия была бы тоже втянута. Следовательно, это было бы не дуэлью между Францией и Германией, а европейской войной".
Тем, кто стоял за Греем, европейская война, в которой Германия и Россия, Германия и Англия сражались бы друг против друга, была необходима. Однако начинать её в 1912 году было бы для Капитала неразумно. Хотя после Фашодского кризиса прошло немало лет, вооружение ещё не было подкоплено в достатке, да и "колониальный" повод к европейской войне выглядел бы в глазах народов совсем уж сомнительным. Поэтому, вмешавшись на стороне Франции в чисто политической, а не военной фазе Агадирского кризиса, Англия страсти до поры утихомирила.
Надо, впрочем, сказать, что Англия, хотя и входила в Антанту, имела внутри себя силы, способные всерьёз договориться с Германией, если бы кайзер пошёл, например, на снижение темпов морских вооружений. Такой шаг со стороны Германии был бы расценен в Англии как свидетельство явного миролюбия, и Германия вроде бы сама мыслила в том же направлении, о чём уже говорилось. Однако немцам помешали… сами же англичане, а точнее – те английские "подданные", подданной которых всё более становилась сама Англия.
Адмирал Тирпиц соглашался поладить с англичанами при условии: Рейх уменьшит программу строительства дредноутов с четырёх до трёх, а англичане свою – с восьми до четырёх. При всех неудобствах для Англии тут было о чём говорить. Директор "Гамбург-Америка линие" Баллин, который соперничал с англичанами на трансатлантических линиях, склонялся к идеям сближения с былыми конкурентами. Его поддерживал банкир Эрнст Кассел, личный друг короля Эдуарда VII.
Кассел вместе с лордом Ревелстоуком и нефтяным дельцом Гюльбенкяном в 1910 году основали Национальный турецкий банк и в союзе с германским "Дойче банком" собирались финансировать железнодорожные и нефтяные ближневосточные проекты. Это были, конечно, империалистические замыслы, но на весы войны и мира они бросали не двенадцатидюймовые "гири" снарядов, а рельсы и буровые колонны.
Если бы Англия заняла в любом политическом европейском конфликте позицию просто нейтралитета, то военного продолжения у такого конфликта, скорее всего, не было бы. Это понимали, вообще-то, все. И как раз мирный вариант стабилизации Европы не устраивал наднациональный Капитал с любой точки зрения.
Всю свою жизнь верно служивший этому Капиталу Уинстон Черчилль в 1912 году, будучи первым лордом Адмиралтейства, лицемерно предлагал Германии устроить "морские каникулы", то есть прервать постройку судов на год-полтора. В 1913 году он это предложение так же лицемерно повторил. Правдив же и искренен он был в марте 1912 года, когда заявил в парламенте, что отныне будет строить новых дредноутов на 60 % больше, чем Германия.
Германия же в 1911 году ещё раз попыталась договориться с Петербургом во время переговоров в Потсдаме по урегулированию проникновения германских капиталов на Средний Восток, включая железнодорожный проект. Кайзер предложил повлиять на Австро-Венгрию и прекратить её антиславянские интриги, если Россия откажется от поддержки британской политики, враждебной Германии.
Лукавил ли здесь Вильгельм?
Вряд ли, ему нужен был хотя бы дружественный нейтралитет России, а ещё лучше – союз с ней. Да, такой союз позволял бы Берлину смотреть на вопросы войны и мира более свободно, но ведь и России он позволял бы сокращать военные расходы в пользу так необходимых нам мирных.
Николай не внял голосу здравого смысла и на этот раз, и "клячу" будущей войны начинали постепенно настёгивать кнутом… Англия была среди активнейших "кучеров", но старательно придерживалась позиции "я не я, и лошадь не моя, и я не извозчик".
Иначе смотрел на тот период знаменитый лидер думских крайне правых, курский помещик Марков-второй… Николай Евгеньевич слыл личностью своеобразной, представляя собой классический, так сказать, образец "оголтелого" монархизма. Богатый землевладелец, он был неотделим от самодержавия, потому что с его падением он терял всё (всё он и потерял)… В эмиграции Марков написал книгу "Войны тёмных сил", где все напасти общества выводил из масонского заговора.
Не имеющий ни малейшего представления о том, что социальный процесс определяется объективным экономическим фактором не меньше, чем субъективными групповыми усилиями, Марков то и дело попадал пальцем в небо. Но человеком он был по-своему неглупым, и уж, во всяком случае, информированным. Так вот, он писал: "Как только масонское влияние увлекло русскую дипломатию в объятия управляемого масонами "коварного Альбиона", тотчас обострились русско-германские отношения, и Россия оказалась втянутой в мировую войну".
Марков переоценивал (а точнее, совершенно неверно оценивал) значение русско-французского союза и считал, что он-то и удерживал Европу от войны. Но зловещую роль Англии и "тёмных сил" Марков уловил верно.
Вообще-то Англию "подпирало" и с другой стороны. Если в 1907 году там бастовало 147 498 рабочих, то в 1909 – уже 300 819, а в 1911 – 931 050.
Рост приличный…
11 августа 1911 года "Daily Mail" писала: "Стачечники – хозяева… положения… Гражданская война – к счастью, сопровождающаяся лишь незначительными насилиями – в разгаре".
Вряд ли такие новые черты английской жизни устраивали английскую элиту, привыкшую к тому, что хозяином положения является она. И если Ленин выдвинул впоследствии лозунг превращения империалистической войны в войну гражданскую в интересах Труда, то Капитал был тоже не дурак и вёл дело к тому, чтобы в своих интересах превратить начинающуюся гражданскую войну в войну империалистическую.
Ведь такая война едоков убавляет, а рабочих мест прибавляет.
ОДНАКО планировать первый военный импульс со стороны Англии было не лучшим решением для Золотого Интернационала и заокеанских планировщиков будущей войны. Вернее было воспользоваться Францией. А ещё лучше – Россией, да на неё инициативу войны и свалить.