За период боев под Орлом и на Волоколамском направлении экипаж Лавриненко уничтожил 37 тяжелых, средних и легких танков противника.
Тов. Лавриненко со своим экипажем постоянно посылается в разведку в глубокий тыл противника. В боях тов. Лавриненко, проявляя инициативу, смелость и находчивость, наносит врагу ощутимые удары…"
Журналист Аркадий Федорович Ростков во время самых тяжелых боев под Москвой был рядом с танкистами Катукова, много писал о них.
Рассказал Ростков и о своей встрече с Дмитрием Лавриненко, которая произошла в ночь перед контрнаступлением наших войск под Москвой:
"Расстегнув полушубок, он сидел за столом и, положив локти на шлем, читал какую–то потрепанную книжку. Лампа без стекла чадила, но он не замечал этого. Его и без того круглое лицо расплывалось в блаженной улыбке.
- Что читаешь? - поинтересовался я.
- "Поднятую целину", - ответил Дмитрий. - Ребята нашли где–то книгу без обложки, смотрят - Шолохов. Распатронили ее - кто похождения деда Щукаря ухватил, кто про Лушку, а мне вот про Давыдова досталось.
- Перечитываешь? - уточнил я.
- Конечно, читал раньше, - задумчиво сказал Дмитрий. - Но сейчас все как–то иначе воспринимается. Глубже, что ли, серьезнее. Не пойму. Никак Давыдов у меня этот из головы не выходит. Рабочий он, стал моряком. Огонь и воду прошел, а ведь не огрубел, человеческое не растерял. Душевный же он человек! А почему? Интересный вопрос. Правда? Писатель тонко подметил: Давыдов бился за свободу, за человека, за то, чтобы он лучше стал, и сам в этой битве духовно вырос. А за что воюют солдаты Гитлера? За шпик, за яйки, за масло, за чужие земли. Нет, от этого красивее не станешь…
Лавриненко подправил фитиль лампы, спросил меня:
- А какими мы будем после войны?..
- Конца войны еще не видно, - попытался я уклониться от прямого ответа.
- Не знаю, когда будет конец войны, - живо откликнулся Дмитрий, - но поражения им не миновать. Вот они куда шагнули, к самой Москве. Значит, сила у них есть. И все–таки в Москву они не пройдут. Я не знаю всего. Не знаю, что у нас есть и чего у нас нет, не знаю планов нашего генштаба. Но вот проснусь ночью и думаю: неужели фашисты придут на Красную площадь, к Мавзолею Ленина? И никак не могу этого представить. От одной этой мысли бросает в дрожь…
Мы еще долго сидели вместе и рассуждали о войне, о мире. Я вспомнил встречу с ним в предыдущую, еще мирную зиму. Взвод Лавриненко только что вернулся с тактического занятия. Ходили за город, в поле. Бойцы, ввалившиеся в казарму, возбужденные, продрогшие, раздевались, прыгали, растирали уши и ноги, ругались: "И кто это придумал - в такой мороз шляться по полю, ползать по снегу?". Взводный смеялся. Ему и самому было нелегко. Он говорил подчиненным: "Вы ж солдаты! На войне и не то будет!". Война… Тогда о ней всерьез и не думали… Помню, в казарме, недалеко от границы, мы с ним с упоением читали стихи Александра Твардовского:
Поклон одногодкам,
С кем бегал когда–то:
Девчонкам, ребятам -
Замужним, женатым.
Поклон мой лесам,
И долинам, и водам.
Местам незабвенным,
Откуда я родом.
Где жизнь начиналась,
Береза цвела,
Где самая первая
Юность прошла…
А сейчас и юность, и родные края далеко–далеко. Лавриненко с грустью смотрел на вздрагивающий желтый язычок пламени. Отодвинул лампу на центр стола, устало сказал:
- Ну, баста! Давай поспим, пока не стреляют.
По старой привычке Дмитрий решил перед сном прогуляться, подышать свежим воздухом. Ночь была тихая, морозная. Пробившийся наконец сквозь серую пелену туч остророгий месяц, повиснув над самыми крышами изб, светил ярко. Несколько минут Дмитрий постоял на крыльце, вдыхая морозный воздух, а потом по утоптанной тропинке пошел вдоль улицы. Настроение было хорошее, звонко хрустел под ногами снег, и ему захотелось вдруг слепить снежок и запустить им куда–нибудь в кроны белых, покрытых инеем берез, часовыми стоявших вдоль улицы.
Дмитрий зачерпнул ладонями большой ком снега, сжал его и, по–мальчишески озорно, пронзительно свистнув, запустил вверх.
Снежок ударил по верхним веткам ближнего дерева, и тут же хлынула вниз лавина снежной пудры. Дмитрий подставил этому холодному душу лицо и, фыркая от удовольствия, умылся снегом. Потом вернулся к избе, стряхнул иней с полушубка, обмел валенки и тихо, чтобы не разбудить уже уснувших товарищей, вошел в комнату. Спать теперь не хотелось, и Дмитрий решил написать письмо жене. Он достал из планшета тетрадный листок бумаги, карандаш и стал неторопливо выводить строчки:
"Здравствуй, милая моя Нинушка! Прости, что нечасто пишу тебе. Из газет да и по сообщениям радио ты, должно быть, знаешь, какая у нас тут обстановка. Ты пишешь, что стремишься попасть на фронт, сюда, под Москву, поближе ко мне. Я тоже очень по тебе соскучился. Хочу видеть тебя, слышать твой голос, гладить твои волосы. Ты часто снишься мне, а как хотелось бы наяву хоть на минуточку встретиться с тобой. А насчет твоего желания попасть на фронт скажу откровенно: решать, конечно, тебе, но я, наверно, потеряю покой, если узнаю, что ты будешь постоянно ходить под вражьими пулями. Прав мой бывший радист Шаров - война не для женщин.
Лучше я здесь буду воевать за нас двоих, а ты как следует помогай мне из тыла. Так, думаю, будет лучше, там же сейчас тоже фронт, только трудовой.
Вот и пошел последний месяц этого счастливого (потому, что встретил тебя!) и ужасного, потому что началась война, разлучившая нас, года. Ну ничего, ты верь, кончится все это, и мы будем жить с тобой долго и счастливо. Какое это будет радостное время, Нина! А фашистов мы все равно погоним с нашей земли, и очень скоро, обещаю тебе.
Крепко, крепко целую тебя, моя самая красивая и нежная на свете. Люблю, скучаю, верю.
Дмитрий".
…В первых числах декабря немецкое информационное бюро сообщило: "Германские круги заявляют, что германское наступление на столицу большевиков продвинулось так далеко, что уже можно рассмотреть внутреннюю часть города Москвы через хороший бинокль".
Если верхушка вермахта еще питала какую–то надежду на успех операции "Тайфун", то те, кто мерз у стен Москвы, были настроены куда менее оптимистично.
"5 декабря доложил по телефону фон Боку о переходе к обороне, - пишет Гудериан. - В ту же ночь с 5 на 6 декабря вынуждены были прекратить свое наступление также 4‑я танковая армия Гепнера и 3‑я танковая армия Рейнгардта, вышедшая с севера к пункту, находившемуся в 35 километрах от Кремля, так как у них не было сил, необходимых для достижения великой цели, уже видневшейся перед ними. Наступление на Москву провалилось. Все жертвы и усилия наших доблестных войск оказались напрасными. Мы потерпели серьезное поражение…"
Еще более откровенно о положении гитлеровских армий под Москвой высказался немецкий генерал Вестфаль. "Немецкая армия, - сказал он, - ранее считавшаяся непобедимой, оказалась на грани уничтожения".
Шестого декабря по передовым позициям гитлеровцев ударила советская артиллерия. После артподготовки на фашистов двинулись танки, пехота и конница. Началось контрнаступление советских войск.
Впереди наступающей в первом эшелоне бригады Катукова вели свои танки самые опытные командиры Александр Бурда и Дмитрий Лавриненко, которому совсем недавно было присвоено звание старшего лейтенанта и доверено командование ротой.
Один за другим освобождали советские войска населенные пункты Подмосковья: сожженные, разрушенные, безлюдные, встречали они наших воинов. Газеты и радио в те дни сообщали о зверствах фашистов на оккупированной территории, рассказывали о героических подвигах советских патриотов, о боевых успехах наших наступающих частей, публиковали списки награжденных, рассказывали о патриотических трудовых починах.
Поколение сороковых годов наверняка помнит, как в начале войны по всей стране прозвучал призыв молодежи собрать средства на танковую колонну для фронта. Эта инициатива была поддержана, и в фонд колонны стали поступать средства не только от коллективов, но и от частных лиц, причем вместе с гражданским населением страны в сбор средств включились и фронтовики. Политруки В. Боровицкий и А. Ростков в "Комсомольской правде" от 12 декабря 1941 года опубликовали заметку "Слово гвардейцев". В ней говорилось:
"Бойцы, командиры и политруки 1‑й гвардейской танковой бригады за несколько дней собрали на строительство танковой колонны имени ВЛКСМ около 25 тысяч рублей.
Нам, танкистам–гвардейцам, особенно близка идея строительства танковой колонны. Наши товарищи танкисты Герои Советского Союза Лобушкин и Лупов, старший политрук Загудаев, лейтенанты Лавриненко и Самохин в ожесточенных боях с немецкими захватчиками показали, что советские танки - это грозная, всесокрушающая сила. Чем больше мы будем иметь танков, тем скорее разгромим фашистов. Товарищи комсомольцы! Молодые патриоты! Вносите свои сбережения на строительство танковой колонны".
Колонна была построена, и танки, собранные на эти средства, беспощадно громили врага не только на территории СССР, но и потом, в сорок четвертом - сорок пятом, когда наша армия освобождала порабощенную Европу. Эти машины давались лучшим экипажам, и водили их такие же отчаянные, бесстрашные парни, каким был Дмитрий Лавриненко.
13 декабря 1941 года газета "Комсомольская правда" вновь поместила большой материал о героическом сыне Кубани. Уже один заголовок "Он уничтожил 40 немецких танков" говорил о том громадном уроне, какой нанес фашистам всего один советский экипаж.
Младший политрук А. Ростков, проанализировав каждый бой, в котором участвовал Лавриненко, делает вывод, что в боях с 6 по 9 октября 1941 года экипаж старшего лейтенанта Лавриненко уничтожил до двух батальонов пехоты. Кроме этого им расстреляно несколько тяжелых орудий, много противотанковых пушек, пулеметов и минометов. За все дни боев, уничтожив 40 немецких танков, он сменил лишь три машины, из которых одна сгорела, а две были подбиты, вывезены с поля боя и отремонтированы.
"…Старший лейтенант Лавриненко - один из самых смелых, инициативных и бесстрашных танкистов 1‑й гвардейской танковой бригады, - писал Ростков. - У нас его знает каждый боец и командир. Не раз отважному гвардейцу приходилось сражаться против больших групп танков противника. Не раз он смотрел в глаза смерти. Не однажды бывал в трудном, казалось безвыходном, положении. Но всегда побеждали его храбрость, знание техники, умение драться самоотверженно, его беспредельная любовь к нашей матери-Родине".
Глава 14
Танкист из Бесстрашной
Через одиннадцать дней после начала контрнаступления танкисты Катукова были уже в тех местах, куда в середине октября они форсированным маршем прибыли из–под Мценска.
"От Волоколамска нас отделяло теперь только 38 километров, - вспоминает маршал бронетанковых войск дважды Герой Советского Союза М. Е. Катуков. - Мы вышли в тот район, откуда еще месяц назад отступали с тяжелыми боями. Знакомые названия деревень: Скирманово, Чисмена, Язвище, Матренино, Горюны, где А. Бурда бился с превосходящими танковыми силами врага, Дубосеково, где насмерть стояли 28 панфиловцев. Но тогда мы отходили по 5 – 6 километров в сутки, а сейчас продвигаемся вперед в три раза быстрее".
На следующий день (18 декабря) начались бои на подступах к Волоколамску. Отступая, фашисты изо всех сил пытались задержать наше продвижение, чтобы дать возможность отойти своим главным силам. Особенно ожесточенные бои разгорелись в районе деревень Сычево, Покровское, Гряды, Чисмена.
В тот день танковая рота старшего лейтенанта Д. Ф. Лавриненко действовала в авангарде подвижной группы в районе Гряды - Чисмена. Роте было придано отделение саперов, которые расчищали от мин маршруты движения танков. В деревню Гряды наши танки нагрянули на рассвете, застигнув гитлеровцев врасплох. Они выбегали из изб в чем попало и попадали под огонь пулеметов и пушек наших боевых машин.
Но тут произошло непредвиденное. Фашисты подтянули к шоссе десять танков с пехотным десантом и противотанковыми орудиями. Продвигаясь к деревне Горюны, вражеская танковая группа стала заходить в тыл нашему передовому отряду. Однако Дмитрий Лавриненко вовремя разгадал, какую ловушку готовят ему гитлеровцы, и повернул свои танки им навстречу. Как раз в это время к Горюнам подошли главные силы нашей подвижной группы. В итоге немцы сами попали в клещи. Разгром им был учинен полный. Отличился в бою опять же Д. Ф. Лавриненко. Он уничтожил тяжелый вражеский танк, два противотанковых орудия и до полусотни фашистских солдат. Спасая свою шкуру, немецкие танкисты и пехотинцы, те, кто уцелел в короткой схватке, побросали машины, оружие и бежали.
С большим подъемом сражались в эти дни танкисты 1‑й гвардейской танковой бригады. Радостно было смотреть, как навстречу нашим танкам выбегали из своих укрытий, выходили из лесу жители подмосковных деревень. Теперь никого не надо было бояться, и старики, дети, женщины со слезами на глазах шли на улицу, кидались обнимать и целовать своих освободителей. Но к слезам радости примешивались и слезы горести, слезы утрат. Отступая, озверевшее фашистское отребье сжигало дома, угоняло скот, минировало дороги и здания, расстреливало и вешало. Все это вызывало у танкистов еще большую ненависть к врагу, заставляло мстить дерзко, жестоко и беспощадно - огнем и гусеницами уничтожать ненавистного врага.
Танки роты Лавриненко поджидали подхода главных сил бригады недалеко от села Покровского. Отступившие немецкие части из страха вновь попасть в котел открыли по тем местам, откуда их только что выбили, сильный, но беспорядочный и бесприцельный минометный огонь. Гулко и противно то тут то там тявкали мины, поднимая фонтаны земли и снега над неглубокими черными воронками.
На дороге, что проходила через поляну, где стоял танк Лавриненко, показалось несколько тридцатьчетверок. Это подходили машины 17‑й танковой бригады полковника Н. А. Черноярова, входящей в подвижную группу Катукова.
Выехав на середину поляны, танки остановились. Верхний люк головной машины открылся. Из него показался офицер. Он внимательно осмотрел местность, достал планшет и, судя по всему, стал сверяться с картой. Затем, разглядев прижавшийся к кромке леса танк Лавриненко, махнул флажком.
Дмитрий, все это время наблюдавший за ним, вздохнул:
- Что–то недопоняли соседи, вызывают. А идти, как это ни странно, неохота. Смотрите, какой пушистый сегодня снег, топтать жалко.
Из соседнего танка вновь махнули флажком. Дмитрий открыл люк, спрыгнул на снег и с какой–то мальчишеской резвостью побежал на вызов.
Танкисты наблюдали, как он бежал через поляну, как несколько минут что–то объяснял командиру соседней машины, как снова, чему–то улыбаясь, бежал к своему танку. Водитель Михаил Соломянников, наблюдавший за ним в смотровую щель, видел, как Дмитрий, подбегая к машине, привычно махнул рукой. Все знали, что это означало "Заводи!". И вдруг, словно споткнувшись о невидимое препятствие, Лавриненко упал лицом вниз.
Соломянников подумал было, что Лавриненко в шутку шлепнулся в этот сверкавший белизной снег, но время шло, а Дмитрий не поднимался.
- Ребята, с командиром что–то! - тревожно вскрикнул Михаил и первым выскочил из машины. За ним бросились к Лавриненко старший сержант Фролов и лейтенант Леонид Лехман.
Соломянников подбежал к Дмитрию и, все еще веря в возможный розыгрыш, тронул его за плечо. Но в ответ не раздалось смеха. Старший лейтенант, выкинув руки вперед, лежал неподвижно. Танкисты быстро перевернули его на спину. Соломянников попытался нащупать пульс, Фролов приник ухом к расстегнутой на груди гимнастерке. Сердце Лавриненко не билось. Танкисты испуганно переглянулись. Не желая верить в случившееся, Соломянников потряс Дмитрия за плечи:
- Командир, что ты… Вставай, Дима… Вставай…
Но Дмитрий не встал, он не слышал больше голоса своих товарищей, не видел искристого снега, кружась, летящего из поднебесья, не чувствовал теплоты рук своих боевых друзей, поднявших его на броню машины.
Растерянные, стояли танкисты у тела своего командира, не в силах тронуться с места, заговорить. Ни раны, ни крови на теле Лавриненко не было, не сошли с его лица румянец и счастливая улыбка.
Придя наконец в себя, Соломянников снял полушубок, нагнулся, чтобы накрыть им тело командира, и тут только заметил у него на виске алую капельку запекшейся крови. Это был след крохотного осколка от разорвавшейся невдалеке мины.
Танкисты положили тело Дмитрия на броню и медленно поехали навстречу выходящим из леса тридцатьчетверкам искать штаб полка, чтобы сообщить командованию о случившемся. Вскоре нашли штабной автобус. Остановились неподалеку. Лехман пошел докладывать, а минуты через две он и несколько офицеров полка подошли к танку и, сняв шапки, остановились у тела Дмитрия.
- Невозможно поверить. Невозможно…
- Лучших людей теряем. Какой командир был!
Подошел старший политрук, инструктор пропаганды полка Семен Полещик, отозвал в сторону Лехмана:
- Похоронить надо где–нибудь недалеко от населенного пункта, чтобы жители могли за могилой ухаживать. Тут поблизости есть какое–то село, Березовское, что ли?
Место для могилы выбрали около сельской околицы, у дороги под молодой березкой. Пока бойцы короткими саперными лопатами рыли мерзлую землю, подошли несколько жителей, ребятишки. Какая–то пожилая женщина негромко запричитала:
- Молоденький–то какой… Жить бы да жить еще. Эх, сынок, сынок… Кто же приедет к твоей матери, кто утешит ее, горемычную? - Женщина тихо, протяжно плакала, и казалось, будто не чужой ей человек лежит здесь на брезенте, под белыми от инея ветвями березы, а ее родной сын. Две девчушки, одетые в не по росту большие фуфайки, перевязанные веревкой, прижались к ней и молча грустно наблюдали за тем, что делают взрослые.
Когда метровой глубины могила была наконец вырыта, солдаты выстроились в шеренгу, и Полещик под тихие причитания женщины начал говорить:
- Товарищи! Друзья мои боевые! Язык не поворачивается сказать, что среди нас нет больше Дмитрия Лавриненко, что пришли мы к нему не для того, чтобы посидеть вместе в теплом дружеском кругу, послушать веселые его рассказы, покурить его кубанского табаку. Случайный осколок, крохотный, как пшеничное зерно, вырвал из наших рядов лучшего в бригаде танкового снайпера, храбрейшего из храбрых воинов, настоящего коммуниста.
Но пусть не радуется враг нашей потере. На место Димы встанут другие бойцы, которые с еще большим ожесточением будут громить проклятых фашистов, жечь их танки, уничтожать пехоту. Спи спокойно, герой. Мы отстояли Москву, отстоим и Родину, не дадим поганым гитлеровским извергам топтать нашу землю, за которую ты отдал свою молодую жизнь. Мы отомстим за тебя, и месть эта будет страшной. Смерть фашизму!
Тело Дмитрия завернули в плащ–палатку и осторожно опустили в могилу. Затем каждый боец бросил туда по горсти мерзлой комковатой земли, и через несколько минут под березкой уже вырос небольшой холмик. Над лесом в морозном воздухе отрывисто прозвучал прощальный залп.
Бойцы стали постепенно расходиться. У могилы остались только танкисты из экипажа Дмитрия да женщина с детьми.