Танкисты едва успели заправить танки горючим и пополнить боезапасы, как в воздухе повис отдаленный гул моторов. Это шли немецкие бомбардировщики.
Дмитрий поставил свои машины недалеко от НП бригады, в небольшом кустарнике. В его подчинении было теперь еще три экипажа, командовали которыми сержанты Капотов, Антонов и лейтенант Поляков.
Отсюда, с небольшой высотки, Дмитрию было отлично видно все поле боя будущего сражения, и, ожидая своей минуты, он старался представить себе ход развития событий. Начало боя, до того момента, когда в дело вступят танки, Лавриненко мог предугадать достаточно точно. Эту схему катуковской тактики он хорошо усвоил еще в Прудбое, под Сталинградом.
Там, на полигонах, заливаемых слепящим степным солнцем, комбриг учил их созданию стойких, живучих оборонительных систем, умелому и грамотному ведению атакующих маневров, быстрому и точному разгадыванию и упреждению возможных действий противника.
Сейчас в ложных окопах, которые были отрыты ночью где–то в полутора–двух километрах впереди основной линии обороны, стоят деревянные макеты пушек, пулеметов. Там же небольшая группа бойцов с настоящим оружием. Они, как говорил Катуков, будут выполнять роль, "актеров" - инсценировать передний край обороны. И, хоть и мало в тех ложных окопах бойцов, встретят они врага по–настоящему сильным ударом. А когда их начнет бомбить авиация,"актеры" по замаскированным ходам сообщения отступят к основной линии обороны. Потом противник пустит в ход танки с пехотой, и разгорится жаркий, жестокий бой. Пойдут в ход пулеметы, минометы, артиллерия, но и тогда танки по–прежнему будут молчать. Только когда вражеские машины вплотную подойдут к нашим позициям и попытаются захватить их, из засад внезапно выйдут советские тридцатьчетверки и начнут бить по вражеским панцирникам с близкого расстояния, в упор, наверняка.
А пока надо было терпеливо ждать своего часа, команды, после которой жизнь поделится на две половины: одна - спокойная, тихая, другая - необычайно стремительная, полная риска и смертельной опасности.
Танкисты сидели молча, напряженно вслушиваясь в нарастающий рокочущий гул самолетов, и вдруг Дмитрий услышал знакомый мотив:
Там, вдали, за рекой, зажигались огни,
В небе ясном заря догорала.
Сотня юных бойцов из буденновских войск
На разведку в поля поскакала…
Кто–то дрожащим, нервно срывающимся шепотом, безбожно фальшивя, пел эту песню. Собственно, и пением–то это нельзя было назвать - так, какое–то протяжное бормотание.
Лавриненко удивленно оглядел товарищей. Борзых и Федотов сидели молча и внешне казались спокойными, но Дмитрий понимал, что на душе у них тревожно. Пел же Миша Бедный:
Он сидел, вцепившись в рычаги управления побелевшими от напряжения пальцами, и бормотал слова песни пересохшими от нервного напряжения губами. "Волнуются ребята", - подумал Дмитрий. Да и самому ему было не по себе. Когда услышал он эту песню, какое–то странное чувство овладело вдруг им. Внутренне Дмитрий уже был настроен на встречу с врагом, думал о предстоящем сражении, но в то же время, глядя на это пока еще тихое, чуть подернутое предрассветным туманом поле, на разбросанные по нему стожки сена, в его сознании как бы сами собой возникали совершенно мирные, лирические, знакомые еще с детства картины.
Ему, жителю Кавказа, привычен был взгляд с верхней точки. И если случалось вот как сейчас смотреть на землю сверху, то он часто представлял себе Кубань, свое родное предгорье, где на земле, изрезанной оврагами и балками, реками и речушками, вздыбленной, словно подошедший на хороших дрожжах хлеб, не только ровное поле - площадку для небольшого аэродрома найти трудно.
Кажется, будто огромные уставшие руки лежат в этом месте на земле, между пальцев–водоразделов текут говорливые, коварные в половодье речки Уруп, Тигини, Синюха, Лаба, а вдоль них, взбираясь на косогоры, вытянулись станицы с неожиданными и звучными названиями: Подгорная, Попутная, Отрадная, Надежная, Спокойная, Удобная, Бесстрашная, Отважная, Упорная.
Над станицами на зеленых склонах прилепились чабарни, фермы, полевые станы. Для сельского жителя эти горные склоны - катавалы, как там их называют, можно сказать, постоянные места обитания. От зари до зари, с ранней весны и до "белых мух" там сосредоточивается вся сельская жизнь: то сев, то прополка, то сенокос, то жатва - дел невпроворот, всем хватает. Поэтому в самую жаркую пору полевых работ "в степь" выходили семьями. Младенцев и тех несут туда, на вольный воздух, поближе к солнцу. Да что там говорить, у иных и место рождения - степь. Не выйти в поле для казачки - позор. И нет для сельского жителя обидней слова, чем лодырь. Потому и шли бабы на работу, не пытаясь найти какие–то отговорки.
В поле собирались как на праздник. Оденутся во все чистое, по многу раз тщательно рубелем отглаженное. От белизны косынок да блузок глаза слепнут. А как же! Где же казачке свою расторопность, аккуратность да чистоплотность показывать? Только в поле - там, где весь народ.
Взрослые трудятся. Дети, что постарше, им помогают, погонышами ходят либо воду родителям в жаркий день из родников носят. Ну а что совсем мелюзга, у тех и вовсе простая задача - венки из полевых цветов плести или землянику, ежевику да орехи, если лес рядом, собирать.
А уж вид–то какой оттуда, сверху, из катавалов открывается: смотри - не насмотришься: внизу белыми крошечными домиками среди буйной зелени станица раскинулась; перед ней, высвеченная лучами солнца, словно серебряная змейка, река течет. Во все стороны от станицы, будто рукодельное бабушкино одеяло, разбросаны разноцветные квадраты полей: там, где волны золотые играют, - пшеница зреет, где блеклая желтизна, - овес посеян, где серый, чуть подсиненный квадрат, гречиха растет, где просто ровный мазок изумрудной зелени, там пар, там отдыхает земля, сил набирается, к новому урожаю готовится. Черные квадраты - это пашня, голубые - пруды. Все перед тобой как на ладони, будто расстеленная под ногами огромная живая картина, и, стоя здесь, на крутом склоне горы, покажется вдруг, что ты, словно птица, раскинув крылья, паришь над всей этой красотой и глаз оторвать от нее не можешь, от лица земли своей, своей родины…
…Оглушительный взрыв разорвал напряженную тишину утра, вернув Дмитрия в реальность текущего дня. Это на позиции обороняющихся полетели первые бомбы. Но падали они пока далеко впереди, там, где были отрыты ложные окопы. Отсюда, с высотки, Дмитрию хорошо было видно, как черные вражеские самолеты один за другим пикировали на окопы, сбрасывали на них вереницы бомб и вновь заходили на круг.
И не успела еще осесть от взрывов земля, как на поле стали выходить танки. Они медленно разворачивались в линию и группами, по десять - пятнадцать машин, начали приближаться к позиции мотострелков. За ними нестройными рядами шла пехота.
Подпустив врага поближе, враз, по команде, катуковцы ударили из пулеметов и минометов, от залпов артиллерийских орудий задрожала земля. С каждой минутой бой разгорался все жарче и жарче. По всему полю стали вырастать черные столбы вздыбленной, разорванной взрывами земли, а между ними ползли и ползли вперед черные машины. Но вот остановился и задымил один танк, охвачен пламенем и замер на месте другой, закружился на месте, словно ужаленный осой пес, третий танк, свинцовый ливень прижал к желтой, пожухлой траве пехоту…
Но вражеские машины, выплескивая сполохи огня, все ползли и ползли вперед. Первые из них уже дошли до окопов. В танки полетели теперь гранаты, бутылки с зажигательной смесью. Несколько машин загорелось. У Лавриненко от напряжения занемели руки, так и подмывало сейчас же броситься на врага, на выручку пехоте, но комбриг молчит, а без его команды нельзя.
Пехота держится молодцом, забросала бутылками еще два вражеских танка, а третий распустил гусеницу, завертелся на месте на самом бруствере и завалился одним боком в окоп.
Но их много, этих танков. К расположению обороны мотострелков прорвалось еще пять вражеских машин, и, хотя две из них вскоре пустили черные шлейфы дыма, орудия их продолжали огрызаться, а на помощь им подошло еще несколько панцирников.
"Ну, пора, пора, где же команда, комбриг?" Лавриненко даже постучал по наушнику: исправна ли связь? А между тем все больше и больше танков прорывалось к позициям мотострелков, и некоторые уже начали утюжить окопы.
- Лавриненко, - наконец услышал Дмитрий совершенно спокойный голос комбрига, - помоги пехоте.
- Вперед! - почему–то крикнул Дмитрий, хотя товарищи и так хорошо его слышали.
В тот же момент взревел двигатель танка, тридцатьчетверка бросила назад комья земли и, раскидав наваленные на нее для маскировки деревья, выскочила на поляну. За танком взводного из своих засад вышли еще две машины. Антонов пока обнаруживать себя не стал.
Прячась за кустами, танки прошли еще метров сто вперед и внезапно появились совсем близко от вражеских машин.
Одно за другим ударили танковые орудия. Наши танкисты стреляли почти в упор, поэтому две вражеские машины вспыхнули сразу же после первых выстрелов. Но взвод продолжал идти на сближение с врагом. Еще несколько выстрелов - и тридцатьчетверки скрылись за густо разросшимся кустарником, а через несколько минут появились снова, только уже с другой стороны. Вновь мгновенная дерзкая атака - и два вражеских танка занялись огнем. Тридцатьчетверки под прикрытием дыма от горящих вражеских машин вновь вернулись на исходные позиции и, используя складки местности, заросли кустов, незаметно для врага быстро перешли на другие места засад, и снова стали ждать, пока немецкие танки не подойдут на выгодную для атаки дистанцию.
Дмитрий внимательно наблюдал за тем, что происходило в окопах, - там было особенно жарко. Трудней всего приходилось бойцам, окопавшимся на небольшом взгорке, выступающем вперед от основной линии обороны. Те, кто избрал для себя это место, вынуждены были с трех сторон отбивать наседавшего врага. А когда немецкой пехоте так и не удалось завладеть этим выгодным рубежом, на него пошли танки. Вражеские машины стали с двух сторон обходить пригорок, чтобы отрезать его от основной линии обороны, и, когда, изрыгая пламя, немецкие бронированные громадины стали уже карабкаться по склону, Лавриненко отдал своим танкистам приказ отбить атаку.
Тридцатьчетверки выскочили слева от пригорка и, маневрируя, стали заходить в тыл наступающим фашистам. Гитлеровцы, видя, что их обходят, начали разворачиваться, но тут сзади, из окопов, полетели противотанковые гранаты, и вскоре три машины запылали, охваченные пламенем. Остальные же стали медленно пятиться назад, стараясь уйти под прикрытие склона. Однако тридцатьчетверки, не сбавляя скорости, продолжали идти на сближение.
Увлекшись боем, Лавриненко не заметил, что в небольшой лощинке за поваленными от взрыва деревьями притаились два вражеских танка. Еще минута - и один из них ударил бы тридцатьчетверке в борт. Выручили пехотинцы. Какой–то огромного роста солдат вылез из окопа, кубарем скатился по склону и, вскочив, швырнул в панцирник связку гранат. Танк задымил, а смельчаку где ползком, где перебежками от воронки к воронке удалось добраться до своего окопа. Однако в это время по позициям бригады откуда–то из фашистского тыла ударила крупнокалиберная артиллерия. Один из снарядов разорвался на самой вершине пригорка, и там, где только что исчез в окопе солдат, поднялся вверх серый фонтан глины…
А Лавриненко между тем развернул свою тридцатьчетверку в сторону второй вражеской машины. Гитлеровцы приняли этот вызов.
Черный угловатый панцирник, чуть покачиваясь на неровностях почвы, открыто, без выстрелов шел навстречу. Михаил Бедный, стараясь уберечь тридцатьчетверку от прямого попадания, вел ее плавными зигзагами, то прибавляя, то снижая скорость.
- Миша, не шарахайся из стороны в сторону, прямо держи! - зло крикнул Дмитрий, видя, что Бедный старается держать машину подальше от панцирника. - На испуг берет, сволочь!..
Два танка на полной скорости летели друг на друга, и каждый из них, казалось, решил идти на таран. Расстояние между ними сокращалось с каждой секундой.
- Псих он, что ли! - выругался Бедный. - Расшибемся же!..
- А ты нервы в кулаке держи… - оборвал его Дмитрий.
И лишь когда до фашистского танка осталось буквально с десяток метров и он, не выдержав, резко свернул влево, Дмитрий, быстро развернув пушку, нажал на педаль спуска. Прогремел выстрел. По броне вражеского танка пробежала дорожка искр, и он, словно споткнувшись, остановился, весь окутанный черным дымом.
- Молодец, Миша! - похвалил Лавриненко.
- Ну, братцы, с вами тут страху натерпишься, - откликнулся упавшим голосом Борзых. - Я думал, будет сейчас из нас броня с гарниром…
- Пока живы, не помрем, - пробасил Федотов.
- От пули не помрем, - не унимался Борзых, - так от Мишкиной езды кондратий хватит. Что это за водитель - в городе грузовик сбил, тут чуть танку фасад не расквасил…
- Иван, пехота справа. Вон опять к высотке лезет, а ну скоси ее, а то я могу своих зацепить, - скомандовал Дмитрий.
Борзых тут же нажал на гашетку, и несколько секунд его пулемет работал не смолкая.
Гитлеровцы, видимо, никак не ожидали столь внезапного появления и стремительного натиска советских танков. По тридцатьчетверкам не было произведено ни одного результативного выстрела; наши же танкисты били по целям с близкого расстояния и тут же, меняя направление движения, ловко уходили от ответных ударов. Несколько таких дерзких скоротечных атак привели немцев в замешательство и заставили остановиться. Это позволило нашей пехоте и артиллеристам быстро оправиться и самим перейти к решительным действиям. По вражеским танкам прямой наводкой ударила артиллерия. Шквал пулеметного огня прижал к земле немецкую пехоту.
И вот уже, огрызаясь огнем, уцелевшие машины фашистов стали пятиться назад. А танкисты Катукова, не давая врагу опомниться, нанося ему удар за ударом, заставляли его все дальше и дальше уходить от оборонительного рубежа бригады.
Отогнав гудериановцев за реку Лисица, советские танки, взяв на броню раненых, вернулись к изрядно потрепанным позициям мотострелков.
10 октября 1941 года газета "Красная звезда" опубликовала небольшой материал, принятый по телефону от своего специального корреспондента полковника А. Крапилина. В этом информационном сообщении, озаглавленном "Танковые бои под Орлом", Крапилин пишет:
"…Захватив Орел, немецкая механизированная группа пыталась продвинуться дальше на север. Но уже на окраинах Орла немцы столкнулись с подоспевшими советскими танками. Это были передовые подразделения наших частей. Завязался короткий бой. Запылало несколько фашистских машин…
Получив отпор, немцы стали действовать осторожно, но все же не отказывались от попыток продвинуться вперед. Они бросили свои танки в бой группами от 30 до 60 машин, стремясь прощупать нашу оборону, найти в ней слабые места. Но всюду встречали упорное сопротивление, получали чувствительные ответные удары.
До 60 вражеских танков атаковало передовые подразделения части товарища Катукова; 34 немецкие машины остались на поле боя.
В этом коротком и напряженном бою особенно отличился взвод Лавриненко. Он столкнулся с 14 фашистскими танками. Четыре из них уничтожил сам Лавриненко, три машины подбили экипажи сержанта Капотова и лейтенанта Полякова. Взвод потерь не имел…"
…Когда танки повернули назад, Дмитрий поискал глазами пригорок, где дралась с врагом пехота. Но сколько ни вглядывался Лавриненко, никакого движения в том месте, откуда недавно яростно бил пулемет и летели в фашистов гранаты, не обнаружил. "На дне окопа сидят, что ли? - подумал он. - Надо бы поблагодарить бойцов, особенно того храбреца, за выручку".
Дмитрий попросил Бедного подъехать к высотке. Когда танк, миновав множество воронок от взрывов снарядов, остановился у самого ее подножия, Дмитрий вылез из люка, сел на край башни и так с минуту сидел неподвижно, подставив ветру мокрое от пота лицо. Потом, вытерев рукавом пот, огляделся по сторонам: метрах в двадцати от него догорал немецкий танк, чуть поодаль со свернутой башней стоял еще один, а все поле вокруг пригорка было буквально усеяно трупами вражеских солдат.
Лавриненко соскочил на землю, пошел к окопам и только теперь почувствовал, как от напряжения дрожат у него ноги и как сильно он устал за эти полтора часа боя.
На бруствере развороченного снарядами, полузасыпанного землей окопа валялись искореженный пулемет и несколько пустых коробок от пулеметных лент. На дне окопа лежало несколько солдат. Дмитрий наклонился к ним:
- Хлопцы, эй! Есть кто живой?
Лавриненко переходил от одного солдата к другому, тряс их за плечи, переворачивал на спину, припадал ухом к груди, но ни один солдат ему не ответил, не пошевелился, не издал ни звука. И вдруг в самом углу, почти под бруствером, осыпалась земля, и Дмитрию показалось, что там кто–то застонал. Лавриненко бросился туда, стал быстро разгребать руками землю. Подошли танкисты, принялись помогать ему. Скоро откопали заваленного землей, лежащего лицом вниз солдата. Быстро вытащили его из окопа, положили на плащ–палатку. Все лицо бойца было в запекшейся крови, гимнастерка на груди иссечена в клочья.
"Да это же тот, что просил у меня закурить утром в Мценске, когда десант садился на танки. Это же мой земляк с хутора Казачьего".
Дмитрий расстегнул на нем гимнастерку, припал к груди, замер. Сердце билось. Очень тихо, медленно, но билось.
- Живой! - Дмитрий радостно посмотрел на обступивших его товарищей.
- Контузило, видно, крепко, - сказал кто–то. - В санчасть его надо. Мужик здоровый, может, выдюжит.
Дмитрий засуетился.
- Миша, принеси мою телогрейку. Хлопцы, помогите раненого до машины донести.
Танкисты подняли солдата и понесли к танку взводного. Телогрейку расстелили сзади, за башней тридцатьчетверки, под голову раненому Лавриненко положил свой шлем. Сам сел рядом. Только теперь он заметил, что к танку подошли еще человек десять пехотинцев, многие из которых были ранены. Помогая друг другу, бойцы стали подниматься на броню тридцатьчетверки, поудобнее устраиваться вокруг башни. Когда все разместились, Дмитрий крикнул механику–водителю:
- Трогай потихоньку, да поровней дорогу выбирай, а то не довезем земляка.
Пока ехали, раненый не подавал признаков жизни, лежал, не двигаясь, не стонал и даже, казалось, не дышал. И только когда остановились около КП и снова положили его на землю, он открыл глаза, долго безразличным взглядом смотрел в небо, а потом вдруг беззвучно зашевелил губами. Дмитрий поднял голову солдата повыше, подложил под нее телогрейку и шлем, и тот вдруг тихо прошептал:
- Это вы, товарыш литенант. Вот как они нас…
- Не они нас, а мы их. Вон сколько ты их накосил, как сорной травы на старом навознике. Не прошли они, слышишь, не прошли.
- А то… Помирать неохота. Воды бы из Тегиня попить…
- Ничего, ничего, земляк. Все обойдется. Подштопают тебя врачи, гайки подкрутят, и мы с тобой еще купаться в Теги не будем, ты только держись.
Солдат хотел еще что–то сказать, но застонал, заскрипел зубами и снова потерял сознание.
На двух подводах, выстланных сеном, приехали санитары. В первую очередь они увезли тяжелораненых. С одним из них, пожилым бойцом, Дмитрий договорился, чтобы тот узнал, что скажет врач по поводу ранения его земляка.