в Киеве. В то же время Степан Гречаный, бывший войсковой
писарь, отправился за тем же делом в Крым к хану.
В январе 1668 года в Чигирине у Дорошенка происходила
рада: были там козацкие старшины, полковники и полковые
начальные лица правой стороны Днепра; были там духовные
сановники и в числе их митрополит Иосиф и архимандрит Гедеон
Хмельницкий, был там ханский посланник, были посланцы из
Сечи, приехавшие принести присягу от всего товариства на
покорность Дорошенку; наконец, были там посланцы с левого берега
117
Днепра - один от епископа Мефодия какой-то чернец, другой -
от Бруховецкого какой-то знатный козак. Свидетелем этой рады
был шляхтич Сеножатский, освободившийся из турецкой неволи
и возвращавшийся на родину, через Чигирин, но он не умел
назвать по имени того, кто был тогда посланцем от Бруховецкого.
Бруховецкий уже не первый раз отправлял к Дорошенку своего
тайного посланца. В этот раз, в присутствии многих других, Дорошенко не говорил уже его посланцу, что готов уступить Бру-
ховецкому гетманское достоинство; напротив, толковал о том, чтобы вся Украина была в полном единении, хотя бы даже
находилась разом под двумя гетманами, но о личности
Бруховецкого отзывался он тогда вовсе неуважительно. <Бруховецкий>, -
говорил Дорошенко, - <человек худой и непородистый, зачем
принял на себя такое бремя и отдал Козаков Москве со всеми
податьми? того от века у нас не бывало!>
- Его неволею взяли к Москве со всею старшиною и там
заставили их подписать все, чего хотели, - отвечал посланец в
оправдание своего гетмана и левобережных старшин.
И на этой раде* как на той, что происходила у Бруховецкого, положили отрезаться от’ Московского Государства и от Польши и
поддаться Турции, в надежде вассальной самобытности под ее
властью. Хмельницкий при этом говорил, что откопает отцовские
скарбы и употребит их на плату татарам, лишь бы избавить
Украину от московского царя и от польского, короля.
Епископ Мефодий был в Москве, куда звали его участвовать, вместе с другими духовными сановниками, в суде над патриархом
Никоном, и недавно воротился очень недовольным из царской
столицы. Мало давали ему соболей, мало <корму> присылали; не
оказывали ему такой почести, как прежде: это делалось оттого, что в Москве считали его человеком совсем уже окрепшим в
подданстве, а не таким, которого нужно ласкать и баловать, чтоб к
себе прикрепить. Вернувшись в Украину, он остановился жить в
своем Нежине, - жил открыто, делал пиры, приглашал на них
и малороссиян, и великороссиян, и, не стесняясь, так резко
порицал великороссийских бояр и архиереев, что однажды
нежинский воевода, Ржевский, ушел от обеда, не пожелавши слушать
неприятных для него отзывов об его земляках. <Все у них дурно, - говорил епископ, - и вельможные паны их, и архиереи, и
всяких чинов люди - такие грубые, противные: никогда больше
не поеду в эту столицу!>
Бруховецкий давно уже находился в неприязни с
епископом, - теперь, задумавши отступить от Москвы, он расчел
полезным примириться и снова подружиться с Мефодием, тем более>
как услышал, что епископ не с прежним дружелюбием относится
к Москве. Посредником в деле такого примирения избрал гетман
118
печерского архимандрита Иннокентия Гизеля, хотя и с последним
давно уже был не совсем в ладах. Он послал приглашать к себе
в Гадяч архимандрита. <Я хоть и не хотел, а боячись Козаков, рад не рад, должен был ехать - и’ поехал>, говорил впоследствии
Иннокентий.
- За что, - спрашивал его Бруховецкий, - печерская
братья меня не любит и Бога за меня не молит?
- Мы, - отвечал Гизель, - зла на тебя не имеем, а только
неласку твою видим: козаки маетности монастырские опустошают, подданных наших бьют, коней и волов, и всякий скот, и хлеб
крадут, иноков благочестивых бесчестят. Мы к тебе о том писали, а ты писанье наше слезное презрел.
- Это, - сказал гетман, - все оттого, что полковники вас
обижали и на вас поговаривали, а я им верил; теперь же верить
больше не стану. А ты, отец архимандрит, помири меня с
епископом Мефодием; пусть бы он оставил против меня всякую злобу.
Мы бы стали промеж собою любовно жить, в совете, и тогда во
всем крае малороссийском люди пребывали бы в покое.
Иннокентий Гизель из Гадяча отправился в Нежин, к
гостеприимному епископу, передал ему о своем свидании с Бруховецким
и, с своей стороны, убеждал Мефодия примириться с гетманом.
Раздраженный против Москвы, Мефодий был как нельзя более
рад, услышавши такое предложение. Он отправился в Гадяч.
Примирение с гетманом состоялось наилучшим образом. В
утверждение взаимной дружбы гетмана с епископом, сын Мефодия
женился на племяннице Бруховецкого. Бруховецкий сообщил
епископу свои опасения на счет похода в Украину Нащокина с
царскою ратью. Мефодий дал новому свату такой совет: <надобно
тебе, гетман, выходить на границу и не впускать в Украину
московских бояр с войском, а не то - Москва тебя схватит и отдаст
в подарок ляхам, как Барабаша когда-то отдали Выговскому>.
Полковники, бывшие на раде у Бруховецкого в день нового
года, по возвращении в свои полки, принялись возбуждать своих
подчиненных против московской власти и приготовлять их к
изгнанию воевод и ратных царских людей. Сперва они таились от
великороссиян, так как и на раде условлено было хранить замысел
в тайне от великороссиян до поры до времени. Один только при-
луцкий полковник, Лазарь Горленко, не исполнил взаимного
уговора и сообщил нежинскому воеводе, Ржевскому, о том, что
происходило на раде. Прочие разослали универсалы, которыми
дозволялось не платить в царскую казну податей, не исполнять
воеводских приказаний и посполитым, по своему желанию, записываться в козаки: последнее дозволение было чрезвычайно по
вкусу малороссийскому поспольству; с эпохи Богдана
Хмельницкого у каждого посполитого малороссиянина вольный козак был
119
идеалом, и стремление сделаться козаком везде прорывалось при
всяком удобном случае.
Киевский воевода, главный между царскими воеводами, пощаженными в малороссийских городах, начал получать от воевод
тревожные донесения одно за другим. 5-го января написал ему
из Остра воевода Рагозин, что в козелецком повете крестьяне, <лучшие> (т. е. зажиточнейшие) люди, не хотят взносить в казну
следуемого с них хлеба и записываются в козаки. Вслед затем
прислал известие прилуцкий воевода Загряжский, что по
гетманскому указу, объявленному прилуцким полковником, в пригород-
ках: Красном1, Ичне2, Карабутове3, Сребном4, мещане и крестьяне
объявили себя козаками, решительно отреклись от всяких взносов
в царскую казну и хотели побить посланных для сбора
государевых людей. Между тем, у Загряжского было всего 33 солдат и
23 драгуна, при многолюдстве Козаков в Прилуках. Затем
получены в Киеве известия от переяславского воеводы, Алексея Ли-
рикова, и миргородского - Приклонского, сообщавшие, что в
полках Переяславском и" Миргородском повсюду посполитые
заявляют, что не будут взносить никаких поборов и самовольно
поступают в козаки. Запорожцы пришли в пригородки и села
Миргородского полка, в которых были устроены оранды (продажа
вина на откупе), били орандарей (откупщиков), разграбили
погреба, - а миргородский войт и бурмистр говорили ратным
людям: <будьте с нами заодно, не то вашему воеводе и вам жить у
нас только до масляницы>. Миргородский воевода Приклонский
писал, что у него ратных людей всего 35 человек; и уже одна
мещанка предупреждала, что малороссияне хотят их всех побить.
Из Нежина 27-го и 29-го января воевода Ржевский доносил
Шереметеву, что ,нежинский полковник Артем Мартынович объявил
козакам, что, по приказу гетмана, можно всех из поспольства
принимать в козаки, а когда воевода сделал замечание
полковнику, тот сказал: <в Малороссии люди вольные, можно мужикам
записываться в козаки, потому что нынче нам люди надобны>.
Вслед затем вести о таких же отказах взноса в царскую казну
поборов и о самовольном поступлении посполитых в козаки
получил Шереметев от воевод: сосницкого - Лихачева, батуринско-
го - Клокачева и глуховского^ - Кологривова. Новгород-Север-
1 Село Прилуцкого уезда, Полтавской губ., при реке Супое.
2 Местечко Борзненского уезда, Черниговской губернии, при реке
Иченке.
3 Село Константиновского уезда, Черниговской губернии, при реке
Ромне.
4 Сребное - местечко Прилуцкого уезда, Полтавской губернии, при
реке Лисогоре.
120
ский воевода Квашнин, от ЗО-го января, а потом от 4-го февраля*
извещал, что в город вошли по гетманскому приказу, какие-то
козаки, жители тотчас пристали к ним и, вместе с ними, угрожают побить царских ратных людей. 8-го февраля из Глухова
воевода Кологривов извещал Шереметева, что в город Глухов
пришло 1.500 конных и пеших запорожцев, а жители тотчас стали
с ними советоваться, как выгонять воеводу с царскими ратными
людьми; у воеводы ратных было 341 человек - и с ними он
устоять не надеялся. Стародубский воевода Игнат Волконский, от
5-го февраля, сообщил Шереметеву, что стародубский полковник
изменил государю, поставил из Козаков стражу около города, где
сидел воевода, и приказал не пропускать к нему на помощь
ратных людей, хватать и приводить к себе гонцов, едущих к воеводе
или посылаемых от него. Волконский извещал, что с ним всего
250 человек и пороха мало: защищаться трудно.
Малороссияне стали враждовать тогда не только с царскими
ратными людьми, но и со всеми людьми великороссийского
происхождения. Ехали крестьянские великорусские подводы с
запасами в Киев; в Батурине, у городских ворот, напали на них
малороссияне, отняли возы и лошадей, а четырех крестьян убили
до-смерти; прочие убежали, но подвергались в других местах
насилиям: в Королевце и в селах около этого городка их раздевали
донага, стояли у них над шеями с топором, обыскивали их, не
везут ли они писем, - говорили им: <коли писем у тебя нет -
жив будешь, а коли письма найдем - голову тебе отсечем!>
Малороссийские мужики, по наущению запорожцев, подосланных
Бруховецким, беззастенчиво кричали: <вот пришла пора всем нам
быть вольными козаками, и во всех малороссийских городах
надобно вырубить воевод и царских ратных людей!> Черниговский
воевода Андрей Толстой послал с царскою казною капитана; на
него напали малороссияне, отняли царской казны 2.700 рублей, а солдат, бывших при казне, изрубили; вслед затем, в половине
февраля, черниговский полковник Самойлович с полками
Черниговским и Полтавским осадил воеводу в малом городе (замке) и
беспокоил его беспрерывною пальбою из пушек и ручного ружья.
Толстой послал в Москву отписку, которую посланец засунул в
свой посох, чтоб уйти от обысков.
К городу Остру явился бывший киевский полковник
Дворецкий и новый киевский полковник Иванов с козаками Киевского
полка; начали* они чинить жестокие приступы к городу (замку), а остерские жители тотчас перешли на их сторону. Воевода
Рагозин отбивался с третьего часа, дня (с 8-ми утра) до ночи.
Государевы ратные люди овладели половиною Остра и сожгли ее; Дворецкий со своими козаками и с острянами удержался в другой
половине, устроил раскаты, шанцы и подкопы и стал сильно тес-
121
нить великороссиян. Но прибывшим от Шереметева стрельцам
удалось взять и раскопать несколько козачьих шанцев, сжечь все
раскаты (башни), устроенные малороссиянами, зажечь еще часть
города, остававшуюся в целости, и доставить сидевшему в замке
Рагозину порох и другие снаряды. Весенняя распутица помешала
присылке нрвой подмоги из Киева. Четвертая часть города Остра
находилась еще в руках Дворецкого.
Такие события совершались в левобережной Украине в
течение первых трех месяцев 1668 года. В городе Гадяче гетман Бру-
ховецкий старался несколько времени не подать великороссиянам, находившимся близ него, повода к подозрениям, но стал
рассылать в разные стороны универсалы, извещая народ, что
московский царь заключил с ляхами уговор погубить Козаков и дал
‘ польскому королю десять миллионов злотых для найма иноземного
войска на истребление Козаков: в видах самозащиты гетман
побуждал изгонять и. избивать врагов своих, великороссийских
ратных людей. По этим возбуждениям гетмана в Гадяч стала
стягиваться военная козацкая сила. Тогда воевода Евсевий Огарев
.обратился к гетману и спрашивал: что этому за причина?
Гетман отвечал:
- Мне стало ведомо, что вышла из Крыма татарская орда и
стоит под Черным-Лесом; для этого я и войско собираю. Я уже
написал о том великому государю и в Белгород к князю
Барятинскому писал.
Скоро набралось в Гадяче до восьми тысяч Козаков. Царским
ратным людям с каждым часом становилось все тревожнее. Город
Гадяч был совсем почти не укреплен.
8-го февраля, в воскресный день, воевода Евсевий Огарев с
великороссийскими полковниками рейтарского строя Яганом
(Иоганном) Гульцем и солдатского строя Дириком Граффом
отправился к Бруховецкому челом ударить, - в праздник, как
обыкновенно делают. Прежде Иван Мартынович для почета сам
встречал царских начальных людей, а теперь не вышел; вместо
гетмана вышел к ним карлик гетманский, по имени Лучка, и
сказал: гетман ушел к обедне в церковь, вой - там, под горою.
Воевода Огарев смекнул, что тут есть, неладное и приказал своему
денщику узнать: точно ли гетман в церкви? Денщик пошел в
церковь и, вернувшись, доложил, что гетмана там нет. Тогда
Огарев пошел в церковь к обедне сам, а его полковники, неправославные немцы, разошлись по квартирам.
Немного времени спустя к полковнику Ягану пришли сказать, что гетман хочет видеть его и говорить с ним наедине.
Яган Гульц отправился к гетману. Бруховецкий сказал ему: приехали ко мне запорожцы, кошевой и полковник Соха, а с
ними и товарищей много, и говорили они мне: не любо нам то, 122
что у нас, в малороссийских городах, сидят воеводы царского
величества и чинят людям многие налоги и обиды. Я сам о том
знаю и уже писал его царскому пресветлому величеству, но до
сих пор указа не было. Весь народ недоволен, мятется. Вы, полковники, соберите свои полки и уходите из города. Этак лучше
будет!
Яган Гульц отвечал: <изволь об этом сказать воеводе и другим
моим товарищам>.
- Не хочу я посылать за воеводою, - сказал Бруховецкий
и стал воеводу бранить. - Я, - продолжал он, -
говорю это’
вам только оттого, что мне вас жаль! Буде вы из города не пойдете, вас всех козаки побьют.
- Нам нельзя противиться,"- сказал Яган, - пойдем, как
прикажешь, лишь бы твои козаки нас не побивали.
Бруховецкий встал, осенил себя крестным знамением и
сказал:
- Вот тебе крест святой, наши козаки никаких задоров не
учинят, лишь бы ваши ратные люди вышли смирно из города.
Полковник отправился к воеводе и рассказал ему обо всем.
Огарев пригласил другого товарища, полковника солдатского строя
Дирика Граффа, да полуполковника рейтарского строя Готфрида
Эренстра и пошел с ними к Бруховецкому.
Гетман сначала поломался и не велел их пускать к себе, но
они поставили на своем и таки добились доступа к гетману.
Он им сказал:
- Воевода и вы, полковники, я вам приказываю выступить
из города, - слышите? а коли не пойдете, так знайте, вас козаки
всех побьют.
Гетман не стал более с ними разводить речей. Воевода и
полковники с полуполковником собрали других царских начальных
людей и стали совет держать, как им поступать.
- Нам ничего не остается, кадс уходить, - сказал Евсевий
Огарев, - нас мало, всех, и конных, и пеших, человек двести1, а у них набралось тысяч восемь народа; крепости в Гадяче
никакой нет, отсидеться и удержаться нам нельзя никак; и сами
пропадем, и царскому делу корысти никакой не будет!
Решили уходить. Но только что воевода, собравши всех
ратных, стал направлять их за город, козаки начали заступать им
путь и затворять перед ними городки и ворота. Бруховецкий не
только уже не таился более со своею изменою, но явно глумился
и поругался над государевыми слугами. Потребовавши, чтоб
ратные ушли добровольно, он вслед’ затем приказал козакам не про-
1 По отписке Огарева в январе, за месяц до рокового события, у него
было служилых всяких чинов 649 человек.
123
пускать-их. Началась свалка. Государевы ратные люди не
нападали, а только защищались и отбивались. На челе Козаков, загораживавших путь ратным людям, был Иван Бугай. Он нанес удар
по голове Огареву. Раненый воевода с своими людьми успел
выскочить за город; зато других без пощады изрубливали козаки: погибло таким образом 70 стрельцов и 50 солдат. Из тех, что
успели уйти вперед, тридцать не были настигнуты козаками, но
поморозили себе руки, ноги, головы и померзли на дороге; других
козаки увели обратно в город. В числе последних был и воевода
Огарев. По его просьбе, отвели его к гадячскому протопопу, а тот
позвал <цилюрика>, человека, имеющего претензию лечить
раненых. Схватили жену Огарева, опростоволосили; поругались над
нею, водили по городу и отрезали ей один сосец на груди. Один
из немцев, служивших тогда же в царском войске, рассказывал, что в этот страшный день добродушный хозяин, у которого он
жил, зная об участи, ожидавшей царских ратных людей, укрыл
своего постояльца и держал в погребе три дня, пока не улеглась
народная злоба, потом выпроводил его в город Каменное1, отстоявший от Гадяча за три мили. Двух полковников Гульца и Граффа
и полуполковника Эренстра отдали под стражу атаману Ивану
Берлятнику, и тот их разослал по городам.
Выгнавши коварным саособом из Гадяча воеводу и царских
ратных людей, Бруховецкий хотел таким же способом