Северским. - Просьбы к царю. - Ответ царя -
Дорошенко посылает к Шереметеву письмо Мефодия
к Бруховецкому. - Содержание Мефодия в Киеве и
отправление его в Москву.
После убийства Бруховецкого Дорошенко спрашивал
громадную толпу Козаков и народа на Опошненском поле: <кому теперь
покоримся - москалям, полякам или турку?> Неясны и
бессвязны были дикие крики толпы, но из них Дорошенко мог
понять, что народ склонен был в то время предпочесть турецкое
господство. Малороссияне не испытали сладости турецкого
правления, а были уже озлоблены против воевод и государевых
ратных людей, потому и не заявили желания быть под рукою царя
православного, как эго выразилось при Богдане Хмельницком, когда этот гетман сделал народу такой же вопрос. Украинский
летописец говорит, что в день убийства Бруховецкого таборы
двух гетманов, недавно стоявшие друг против друга, теперь
соединились; козаки на мировую перепились, зашумели и
поднялись роптать на Дорошенка. Раздавались даже угрозы убить его.
Дорошенко приказал выкатить им еще несколько десятков бочек
горелки, чтоб расположить их этим к себе и, вместе с тем, чтоб
их перепоить до полного бесчувствия. Сам гетман выехал на
край своего обоза и оставался там до того времени, пока не
улеглось волнение. На другой день он приказал сниматься в
5* 131
путь и направлялся к Котельве с целью удалить оттуда Ромо-
дановского.
Но удалять было уже некого. Ромодановский сам отступил.
Дорошенко двинулся к Гадячу и приказал по сторонам разорять
маетности Бруховецкого. В Гадяче забрал он пленных великорос-
сиян, жену Бруховецкого и овладел всем движимым имуществом
убитого гетмана. Говорят, Дорошенко всетаки намеревался идти
на Ромодановского, отступавшего от Котельвы к Путивлю, как
вдруг к нему приходит весть, что оставшаяся в Чигирине жена
его неверна ему, сошедшись с каким-то молодцом (<через плот
скбчила в молодшим>). Дорошенко счел необходимым отправиться
наскоро в Чигирин, а вместо себя, до своего возвращения, назначил наказным гетманом над войском на левой стороне Днепра
Демьяна Игнатовича Многогрешного, бывшего черниговского
полковника, недавно возведенного в звание генерального есаула. В
самом Гадяче, который стал при Бруховецком как бы столицею
левобережной Малороссии, гетман Дорошенко поместил брата
своего Андрея, также со значением как бы гетманского наместника.
Гетман поручил оставленным силам докончить изгнание воевод и
царских ратных людей, которые удерживались еще в трех городах: Переяславе, Нежине и Чернигове.
Дорошенку прежде казалось, что на левой стороне народ любит
его. То же казалось и многим другим. Но вышло, что казалось более
того, чем сколько на самом деле было. Пока был в живых Брухо-
вецкий, возбуждаемое им к себе омерзение располагало народ
пристать к кому-то другому. Но когда ненавистного Бруховецкого не
стало, ни для старшин, ни для простых Козаков, ни тем менее для
поспольства, этот кто-то, годный заменить Бруховецкого, не был
уже непременно один только Дорошенко. Запорожцы первые против
него высказались. Был б Сече писарь Суховеенко, человек хитрый
и умевший увлекать за собою товарищей. Около него сложился
кружок, не хотевший повиноваться Дорошенку. Началась мысль
мстить за Бруховецкого. Убитый гетман был всегда расположен к
запорожцам, зато и в то время, когда уже украинцы всех званий
ненавидели Бруховецкого, только в Сече оставались у него друзья
и сторонники. Еще со времен избрания Богдана Хмельницкого, бежавшего в Сечу от преследования Потоцкого, Запорожье при всяком
случае выказывало притязание избирать гетманов для всей
Украины, и не долюбливало тех гетманов, которые избирались без
участия сечевиков. Суховеенко доказывал товарищам, что как на
Украине гетмана уже нет, то <наставить нового должна славная Сеча>.
Товарищи приняли такой совет и избрали самого Суховеенка. Он
обещал запорожцам идти по следам славной памяти Ивана
Мартыновича и продолжать начатое последним дело освобождения
Украины от московской власти при пособии турок и татар. Братчики его
132
же самого отправили к хану и просили крымского государя
утвердить своим признанием выбор Суховеенка на гетманство над коза-
ками. Лестно было такое предложение хану; оно Давало ему как бы
право покровителя над Запорожьем и Украиною: хан принял
Суховеенка ласково, признал его гетманом, отправил вместе с ним двух
салтанов с ордою и написал Дорошенку приказание, чтоб тот шел
с войском на левый берег Днепра для соединения с Суховеенком.
Но Дорошенко не расположен был ни уступать Суховеенку
гетманской власти, ни повиноваться хану. Однако, честолюбивого гетмана.
Дорошенка известие о Суховеенке пробрало до души. Он отправил
в левобережную Украину своего брата Григория, а сам, в первых
числах сентября, стоял станом у Сокирной с полками: Уманским, Черкасским, Тарговицким, Белоцерковским, Паволоцким, Корсун-
ским, Чигиринским, Кальницким и с наемным охотным, называвшимся Серденецким, иначе Сердюцким (как должно думать, по
имени первого полковника этого полка Сердени). Он сносился с
киевским воеводою Шереметевым через отправленного последним
старца Киево-Кирилловского монастыря Иезекииля, обличал перед
ним коварство епископа Мефодия и расточал уверения, что все
правобережное козачество желает поступить под державную руку
великого государя. В это время, будучи с монахом Иезекиилем
наедине в шатре своем, Дорошенко вынул из ножен саблю и говорил: <не зарекаюсь этою саблею перевернуть весь Крым вверх ногами, как дед мой с четырьмя тысячами весь Крым в ничто обернул, а
Калга еще у меня в руках!> Произнося эти слова, Дорошенко
скрежетал зубами и продолжал: <я пойду за Днепр войною, только не
против царских ратных людей, а против своего нового недруга
Суховеенка, поставленного ханом в гетманы. У него печать от
крымского хана не такая, какая всегда была в Запорожском Войске -
человек с мушкетом: у него на печати - лук да стрелы. Вот я и
пойду на сокрушение этого лука и этих стрел, не все запорожцы за
Суховеенком, а только одна половина их, другая - за мною!
Писали ко мне те запорожцы, что не хотят Суховеенка в гетманы: просят, чтобы я шел к Днепру, где соберется чернецкая рада, а они Сухо-
веенковы стрелы и лук его изломают!> Отцу Иезекиилю передавали
. козаки, будто Дорошенко так разозлился на крымского хана за
ласку к Суховеенку, что приходившего к нему посланца от салтана
Калги бил по щекам и говорил: <ск$жи своему салтану или
шайтану - ему то же будет, что тебе>. К Дорошенку приходили тогда
очень не милые для него вести: говорили, будто Суховеенко, по
своем избрании, посылал к турецкому падишаху просить
подтверждения в своем достоинстве; говорили даже, что Суховеенко сам
принял ислам. Но эти слухи ничем пока не подтверждались.
Левобережная Украина, тотчас после удаления Дорошенка, опять начала склоняться к примирению с Москвою. Ромоданов-
133
скнй, как только узнал, что с Дорошенком биться ему более не
приходится, двинулся к Нежину. Враждебные московской власти
козаки в то время добывали нежинский замок, где, запершись, сидел воевода Ржевский, и убежали, когда увидали за собою силы
Ромодановского, а за козаками вслед разбежались и нежинские
жители, и оставили <место> пустым. Ратные люди сожгли <место>.
Ромодановский двинулся к Чернигову, преследуя Многогрешного, оставленного от Дорошенка наказным гетманом. Наказный гетман
с часу на час ждал, к себе обещанной Дорошенком помощи, посылал к нему гонца за гонцом и, наконец, как он сам после
говорил, получил, уже дошедши до Чернигова, от Дорошенка
ответ: <обороняйтесь сами>.
Ромодановский с войском пришел к Чернигову; государевы
ратные люди уже зажгли крайнюю часть Чернигова, так
называемое <нове место>, и беспокоили гранатами средину, носившую
название <етаре место>. Тут Демьян Многогрешный послал Ромо-
дановскому сказать, что не будет биться и сдает Чернигов.
Ромодановский отнесся к предложению дружелюбно, выпустил
Многогрешного с его козаками, а сам вошел в Чернигов и соединился
с Толстым, освобожденным таким образом от долгой осады.
Демьян Многогрешный ушел в Седнево; там свиделся он со
стародубским полковником Рославцем или Рославченком. Между
ними был брошен первый зародыш примирения с Москвою. Оно
развилось вслед затем таким путем. В Гадяче между
малороссиянами, которых Бруховецкий держал в заточении, был родной
брат Демьяна Многогрешного, Василий; его держали в тюрьме в
Гадяче за то, что он вогнал в гроб побоями жену свою, а за
Неделю до своей смерти Бруховецкий отправил его в местечко
Веприк. Начальствовавший в Гадяче после Бруховецкого Андрей
Дорошенко призвал Василия Многогрешного к себе и велел ехать
к гетману Дорошенку, который тогда, тотчас после убийства
Бруховецкого, . шел в поход под Котельву. Но Василий Многогрешный
сообразил, что заднепровский гетман ополчается против Москвы, а с Москвою не сладит, и тогда нехороша станется с теми, о
которых откроется, что они враждовали с Москвою. Вместо того, чтоб ехать к гетману Дорошенку, Василий поехал в Никольский
монастырь, находившийся между Коропом и Сосницей, и на пути
своем в Короле съехался с Матвеем Гвинтовкою, который, по
приказанию Бруховецкого, сидел в тюрьме в Нежине, а после
убийства Бруховецкого освободился и уезжал в Короп. Оба, Василий
Многогрешный и Матвей Гвинтовка, посоветовались между собою
и нашли, что всего лучше и безопаснее вернуться на прежний
путь и помириться с Москвою. Они отправились к Демьяну в
Седнево и узнали, что Демьян так же думал, как и они. Поехали
в Новгород-Северский вместе с Демьяном; туда съехались и не-
134
которые другие старшины левобережной Украины. В том же
городе жил архиепископ Лазарь Баранович, человек очень
уважаемый не только в Малороссии, но и во всей России.
Демьян Игнатович собрал раду и говорил на ней: <Дорошенко
нас всех покинул, не присылает обещанной помощи и едва ли
следует нам на него полагать какие-нибудь надежды. Остается
обратиться к милосердию царского величества, а иначе москали
разорят весь малороссийский край и оборонять нас никто не
станет. Прежде же надобно выбрать между нами старшего, наказного
гетмана, чтоб он от всех завел сношения с Москвою>.
По известию украинского летописца, это совещание
происходило в запертом дворе, который охраняла наемная компания охот-
никоВ; служивших у Демьяна, одна из таких, которые в это время
начали держать козацкие полковники на свой счет мимо Козаков
тех полков, которых полковниками они считались. Это
обстоятельство, по известию летописца, способствовало тому, что
бывшие на раде старшины угождали самому Демьяну. Они стали
просить ?го принять на себя звание старшого. Демко
отговаривался и отказывался, по замечанию того же летописца, точно так, как старая девка отказывается от хорошего жениха. Демьян
согласился, как будто уступая воле других, хотя никто, как он же
сам, направил тогда всех по своему желанию.
Новый нареченный гетман начал носить звание гетмана Се-
верского; первым шагом его было обратиться к архиепископу
Лазарю Барановичу и просить взять на себя посредничество между
виновною, но кающеюся Малороссиею и московскою властью.
26-го сентября из Седнева Демьян Игнатович писал к
архиепископу Лазарю, что если государь изволит простить все, что
за подущением Бруховецкого случилось, и прикажет вывесть
своих ратных людей из Переяслава, Нежина и Чернигова, то козаки
со всею Малороссиею левой стороны Днепра готовы поклониться
царю-государю и служить по его указу. По этому письму Демьяна
Лазарь Баранович послал к государю Алексею Михайловичу
грамоту, сочиненную с чрезвычайно цветистою риторикою, какою
отличались все писания этого духовного мудреца своего века.
Смысл его послания к царю был таков: он просил пощады и
прощения козачеству и замечал, что <род сей (козаки) хотя
строптив, но с усердием работает, не щадя живота своего, если кому
служить захочет>. Это такой <род>, который более всего дорожит
свободою и <по нужде не воинствует>. Представляют тому пример
ляхи: пока им работали козаки, то ляхи под Хотином и в других
местах совершали славные дела, а когда ляхов оставило Войско
Запорожское, тогда ляхи в нищету пришли.
На это прошение последовала тотчас милостивая царская
грамота. Изъявлялось согласие государя принять в прежнюю милость
135
кающихся. Демьян Многогрешный, получивши через Лазаря Ба-
рановича в таком смысле ответ, писал архиепископу снова, что
козацкое войско благодарит за милость, но всетаки объявляет, что хочет быть в подданстве у московского государя не иначе, как на основании статей, составленных при Богдане
Хмельницком, и с тем, чтоб государь велел вывести своих ратных людей
из малороссийских городов. При этих условиях Демьян давал обет
щание сманить в подданство царю не только левую сторону
Днепра, но и правую. Затем отправлены были в Москву посланцами
брат Демьяна, Василий, и Матвей Гвинтовка. Выбрали, как видно, нарочно таких, которые терпели гонение от Бруховецкого.
После объяснений, которые имели эти лица в Москве, была
прислана от государя грамота к Лазарю Барановичу, от 9-го
ноября. Царь, видя обращение наказного гетмана Демьяна
Многогрешного и стародубского полковника Петра Рославченка, жаловал
Козаков и все поспольство левой стороны Днепра и отпускал им
вины, содеянные по наваждению клятвопреступника и изменника-
Бруховецкого, если только они принесут <царской богохранимой
державе покорение истинное, а не превратное>.
Между тем Дорошенко, отправивши за Днепр своего брата
Григория, остановился идти туда сам, когда до него дошло
известие, что Демьян, которого он оставил своим наказным гетманом, переходит с козаками на царскую сторону. Приходилось Доро-
шенку таким образом бороться разом и против Суховеенка, подставленного запорожцами и нашедшего себе опору в Крыму, и
против Демьяна и всех его сторонников, покорявшихся
московскому государю. Приходилось Дорошенку вывертываться между
Москвою, Польшею и Крымом. Дорошенко стал льстить
московской стороне, уверять, что -желает поступить под царскую руку.
Он писал боярину Шереметеву, что, видя дружбу и союз между
московским государем и польским королем, хочет он жить с ве-
ликороссиянами в любви и братской дружбе наипаче прежнего, уверял, что он уже отлучился от татар и их побивает, и что если
он ходил за Днепр, то поступал так по просьбе полковников для
избавления их от изменника Бруховецкого, а под Котельву ходил
он потому, что боярин Ромодановский стал теснить этот город: он, Дорошенко, только освободил Котельву, но не преследовал
царской рати; если же народ на левой стороне Днепра, свергнувши изменника Бруховецкого, признал его гетманом, так это
надобно приписать воле Божией. Дорошенко, в заключение, просил боярина не посылать ратных людей на малороссийские города
и оставаться с ним, гетманом, в дружбе и согласии. Шереметев
отписывал Дорошенку двусмысленно: отчасти притворялся, будто
верит ему, отчасти же доказывал ему неосновательность его
уловок. Посланный Дорошенком брат его, Григорий, избрал себе ме-
136
стопребыванием Козелец. Шереметев отправил к нему ротмистра
Рославлева убеждать Григория принести присягу царю на
верность, так как сам Григорий первый о таком желании написал
боярину. На убеждения Рославлева Григорий сказал: <с какой
неволи мне присягать? Я вольный человек, летаю как орел сизый>.
- Да ты же писал к боярину, - заметил Рославлев.
- Писал, - отвечал Григорий, чтоб он с нами задоров не
начинал. За что у нас не ладится? За наши козацкие вольности, за
то, что нас в подданство привести трудно! Мы за свои вольности
все до последнего человека помрем, а вот, коли великий государь
изволит своих воевод и ратных людей из малороссийских городов
вывесть, тогда - иное дело. Мы в послушании великому государю
быть рады, и Войско Запорожское Московскому Государству -
каменная стена.
На переписываясь с Дорошенками, Шереметев сносился также
и с поляками, враждебно относившимися к гетману Дорошенку, пригласил польской службы полковника Пиво-Запольского и
послал его вместе с отрядом царских ратных людей на городки, признававшие Дорошенка; посылал Шереметев письма и к бело-
церковскому коменданту, которые попадали в руки козакам
Дорошенка, и по этим письмам Дорошенко упрекал боярина, что
он ищет пагубы Дорошенку и его козакам. Таким образом, с
обеих сторон Дорошенко и Шереметев делали друг другу пакости
при сохранении видимого дружелюбия в своей переписке.
Митрополит Иосиф Тукальский играл тогда роль посредника, уверял
Шереметева, что Дорошенко поступил как истинный раб обоих
монархов, <освобождая христиан от пагубы, а царских ратных от
великих орд соблюдая>, и давал московскому боярину советы
отдать Киев не ляхам, гонителям православной веры, а Войску
Запорожскому. На э*то боярин отвечал: <мы не отдадим Киева никому
и не выступим из него, пока душа наша в теле>.
Дорошенко препроводил Шереметеву перехваченное письмо
Мефодия к Бруховецкому, обличавшее недоброжелательство
епископа к Москве и стачку с изменником гетманом. Любопытное
это письмо, послужившее главнейшею уликою против Мефодия, гласило так:
<Для Бога не плошайся, милость твоя. Вижу, идет дело не о
ремешке, а о целой коже нашей. Чаять, тот честный Нащокин к
тому привел и приводит, чтоб вас, купно же и нас с вами вместе, взяв за шею, выдать ляхам. Почему ведать: не на том ли и присягал
себе? Якож и много знаков таких, что о нас торгуются, - лучше-б
нас не манили, нежели так с нами лестно поступать. И впрямь в