<Дорошенка, - говорил он, - подбивают поляки соединиться
с королем, - посылают ему подарки, обещают все,- чего он
захочет! Это все того ради, что когда бы Дорошенко с ними
соединился, так онм тотчас пошли бы на сю сторону войною. Только
Дорошенко никогда не сойдется с ляхами и не отстанет от тур-
ского царя, - на нас же войною не нападет. Он беспрестанно
ко мне присылает и клянется, что с нами ссориться не станет: 202
ни сам не перейдет войною на сю сторону, ни других воевать
против нас не пустит. Из орды, что при нем, кое-какие вздумали
было переходить через Днепр и малороссийским жителям чинить
худое, так он, сделавши сыск, велел нагишом их бить плетьми, водя по таборам, и потом дал крепкий заказ, чтоб никто ни из
Козаков, ни из татар не смел к нам за Днепр переезжать и чинить
обиды>. ***
Гетман давал совет государю присоединить к себе Гомель, -
иначе будет малороссиянам утеснение. <Если,. - говорил он, -
не состоится мир между Россиею и Польшею, так ляхи в Гомель
насадят своих людей, и тогда проезда не будет до Киева, до Остра, до Нежина и до Чернигова. Из Гомеля вышли жители и живут
теперь в слободах; пусть бы великий государь указал взять Гомель
и воротить в него этих жителей, так они будут ляхов к нам не
пропускать. Теперь в Гомеле остается всего душ со сто и те
беспрестанно просят, чтоб их царь велел, вместе с Гомелем, принять
под свою державу>.
Поживши несколько дней в Батурине, Танеев разговорился с
начальником стрельцов, находившихся постоянно при гетманской
особе, Григорием Нееловым, и тот сообщил такие сведения о
Демьяне Игнатовиче:
<Ужасно он мятется, услыхавши, будто царь хочет его
переменить и назначить гетманом Солонину. Намедни приехал к нему
нежинский протопоп; гетман стал ему говорить насчет Солонины, а протопоп сказал: <не верь таким слухам; царь тебя жалует и
не переменит!> Не понравилось это гетману и сказал он
протопопу: <ты заодно с москалями торгуешь мною>. Слово за слово, дошло у них до того, что гетман разбранил протопопа и
похвалялся саблей голову у него отсечь в светлице. Протопоп мне сказал
об этом втайне в церкви, а при гетмане подходить к себе не
велел, чтоб какого дурна от тех слов не учинилось. Гетман когда
не пьян, тогда у него все рассмотрительно, а как напьется, так -
беда: приступа к нему нет! Все старшины взгляда-его боятся, говорить о делах с ним не смеют; непомерно жесток! Как услыхал, будто государь гетманом хочет наставить Солонину, так пил
непомерно и сердит был многое время: меня к себе не призывал и
не говорил со мною; а со старшиною, - как только что не по
нем, тотчас за саблю! Дмитрашку Райчу порубил саблею у себя
в светлице, и тот от ран болен теперь; судью Ивана Домонтовича
пьяный бил по щекам и пинками и саблею хотел изрубить, только
я отнял у него саблю и рубить не дал; он меня за то бранил и
называл москалем. Константина Солонины брата, Якова, наказного киевского полковника, приказал привезти к себе в Батурин
и посадить скованного за караулом; жену Константина Солонины
приказал привезти в Батурин. Доложили ему, что козелецкие ко-
203
заки говорили, будто царь хочет Солонину гетманом поставить, Демьян велел тех Козаков сыскать и посадить в тюрьму. А в
Нежине полковник Гвинтовка - большой его приятель; когда
воевода Ржевский звал его к обеду, полковник не пошел и сказал: <как с вами можно хлеб-соль вести, коли вы поступаете
непостоянно? вон, изволит государь, вместо Демьяна, Солонину гетманом
поставить и нас, старшину, переменить!> А как приехал из
Москвы Игнат Кальницкий и рассказал, какая Солонине в Москве
милость, так Демьян велел Якова из-под караула освободить. Рос-
лавченка, стародуб.ского полковника, посадил гетман в тюрьму в
Батурине, никто не знает за что, а вместо него полковником в
Стародубе поставил Шумейку. Никто не смеет спросить у него
об этом. С Дорошенком ссылается беспрестанно тайно, на
банкетах за его здоровье пьет и меня заставляет пить. <Хорошо бы, говорит, кабы Дорошенка изволил великий государь принять под
свою высокую руку: Дорошенко оставался1 бы гетманом на той
стороне, а я - на сей, и пребывали бы мы в смирении и тишине>.
Писал к нему Дорошенко, будто от польского посла перед
рождественским праздником слыхал, что царь помирился с королем
и Киев уступил. Тогда Демьян говорил: если подлинно так, так
мы -покинем жен своих и детей и все пойдем головами своими
против поляков, не отдадим Киева и Печерского монастыря; у
короля в подданстве нам не быть никогда!> Беспрестанно пьян, и коли так будет вести себя, то я опасаюсь всякого дурна; ключи
городские живут у меня, только, как кто приедет в город, гетман
велит к нему посылать их>.
" Когда в Москву пришли эти слухи, 28-го февраля 1672 года, из
Малороссийского Приказа послана была гетману Демьяну
Игнатовичу царская грамота, где говорилось: <ты, гетман Демьян
Игнатович, от каких-то крамольников в великом сумнении пребываешь, будто, по нашему указу, велено киевскому полковнику Солонине
быть гетманом, но указа нашего о том не бывало - и мы, без
челобитья Войска Запорожского и без войсковой рады, даже и по смерти
твоей не учиним никого иного гетманом, не только при животе
твоем! Вы, гетман, и все Войско имеете опасение от головы стрелецкого
Неелова, что он доносил нам, будто ты, гетман, учинился не по-
прежнему: все это вмещает какой-то плевосеятель и вам говорит, будто мы хотим польскому королю уступить Киев. Этого нет вовсе>.
В грамоте сообщалось, что Солонина удержан в Москве по поводу
совещания бояр с польскими послами.
С этою грамотою отправлен был к гетману снова Танеев, но
уже с другим подьячим - Семеном Щоголевым. Между тем
гетман 29-го февраля снарядил новое посольство к государю в
Москву: поехали нежинский протопоп и генеральный есаул Грибович
с товарищами. Демьян Игнатович писал в Приказ снова о недог
204
разумениях, возникших с поляками по поводу рубежа; Андрусов-
ский договор устанавливал какой-то старый рубеж, а поляки в
старом рубеже считали Стародуб, Чернигов и другие местности
по ту сторону Десны. Это посольство разминулось с московским, которое ехало от царя к гетману.
Танеев приехал в Батурин 7-го марта и в тот же день
представился гетману, вручив ему царскую грамоту. Гетман Демьян
был в этот день в возбужденном состоянии и, кажется, пьян.
Приказавши прочитать грамоту4 и заметивши, что царь не велит
ему иметь никакого опасения, Демьян говорил: <Как нам всем не иметь опасения, когда его царское величе; ство тайно отдает в сторону короля польского свою вечную
отчину - преславный град Киев с малороссийскими городами и со
всем Войском Запорожским в вечную и нестерпимую неволю!
Были в Москве договоры польских послов с царскими боярами; по глуховским договорным статьям должны были с послами сидеть
и наши посланцы от Войска Запорожского; а наши посланцы, киевский полковник Солонина с товарищами, не допущены в
посольскую избу для прислушивания и для вольного голоса; держат
наших посланцев в Москве как невольников, отговариваются тем, будто польские послы и комиссары их не допустили, - называя их
своими холопами. Нет. Не польские послы и коммиссары, а
царские бояре и думные люди то учинили, - все для того, чтоб
Войску Запорожскому была неведома отдача Киева и
малороссийских городов! Этим вы Войску Запорожскому вечное бесчестие
нанесли и у поляков посмех учинили. Как польские послы и
коммиссары приедут в свою землю, король пошлет по Украине
сбои грамоты и в тех грамотах напишут: видите, что вам Москва
учинила! От этого настанет великое смятение в народе. Да и в
хроники свои поляки впредь для верности запишут, что Москва
в посольство Козаков не допустила. Коли кому на лбу учинят
рану, так после ту рану хоть и залечат, а знак от нее р,о смерти
будет оставаться! Так и у нас, в Войске Запорожском, это
бесчестье вечно забвено не будет! Его царское величество преславный
наш город Киев и малороссийские городы не саблею взял: поддались мы под его высокодержавную руку добровольно для единой
православной христианской веры и для обороны от
неприятельских иноверных сил. А когда великому государю город Киев и
малороссийские города и все Войско Запорожское не надобны, -
пусть велит государь своих воевод и ратных людей из Киева и
из малороссийских городов вывести; тогда мы с Войском
Запорожским сыщем себе иного государя. Бруховецкий, видя
московские неправды, много терпел, да не стало терпения, и хотя смерть
принял, а на своем поставил! И я, гетман, видя неправды ваши, уже велел Чернигов большой город от малого города отгородить: 205
что из того выйдет,
- про то Бог ведает! Видно время пришло
нам искать себе другого государя, только уж никак не польского
короля. Польский король был бы рад, еслиб мы под его руку
захотели идти: и теперь уже он призывает нас, -поступается нам
своей королевской вотчинььк малороссийскому краю по Слуцк и
по Березу-реку со всеми городами и землями и вольностями, только с тем, чтоб мы его королевских и сенаторских и шляхетских
маетностей не трогали. Однако, мы, козаки, полякам не верим
ни в чем, да и весь наш народ малороссийский не захочет идти
под власть польскую: хоть до ссущего младенца все помрут, а
под Польшею отнюдь не будут. Знаем мы и про то, что польские
послы в Москве выговаривали для усмирения Козаков Дорошенка
либо 30.000 человек московского войска, либо денег на такое
число войска, а бояре и думные люди приговорили дать им на 30.000
войска денег. И прежде, по Андрусовскому договору, переслали
уже из Москвы в Польшу сколько-то десятков тысяч рублей. Куда
как умно и мудро чинят поляки: продают то, чего сами в руках
не имеют и чего никогда иметь не будут. Мы, козаки, не
проданные и не купленные! Коли поляки, наполнившись московскими
деньгами, пойдут на Дорошенка, чтоб его усмирить и потом
принять под свою власть Киев со всеми малороссийскими городами, так мы, козаки, соединимся с турским войском и с татарами и
пойдем против польских сил; хоть все помрем, а Киева и
малороссийских городов Польше не дадим! Не станем дожидаться, пока поляки соберутся с силами: тотчас после Светлого Воскресения
сами пойдем в польское государство великим собранием! Города
один за другим будут нам сдаваться, потому что во всех городах
православных-людей много. Устоит разве один
‘Каменец-Подольский, да и то не на долгое время! Ни одного поляка не останется
у нас, - только православной веры люди, и те будут под
державою турского султана. Те времена приходят, что, конечно, тому
быть! Ну, а как над Польским государством что-нибудь учинится, тогда и кому-то иному достанется>.
Такая смелая речь, сказанная в глаза московскому
посланнику, по тогдашним понятиям была уже поводом к подозрению в
измене. Демьян в эти минуты высказал весь свой характер. Он
говорил то же, что некогда Богдан Хмельницкий Киселю, но
правду надобно сказать, что при своем положении показал в своей
речи еще более смелости, прямоты и геройства, чем Богдан
Хмельницкий.
После этой решительной речи Танеев вел с гетманом разговор
о других предметах и между прочим насчет договоров, какие
велись в Москве польскими послами, сказал, что великий государь
сообщит ему через Солонину список с тех статей, какие будут
постановлены у бояр с польскими послами.
206
Демьян сказал: никаким спискам вашим мы не верим; чего
наши очи не видали и уши не слыхали - ничему тому не верим!
Много к нам писаного из Москвы присылают, только бумагою да
ласковыми словами нас утешают, а подлинного ничего не объявят.
С польскими послами толкуют, а границ не проведут, и поляки
мало-помалу .малороссийский край заезжают (захватывают).
Больше всего полковник Пиво нам пакостит: около Киева все за-
пустошил, людей побивает, а царский воевода Козловский не дает
ему никакого отпора и не обороняет бедных людей.
Зашла речь о Гомеле. Демьян сказал:
- Мне гомельских жителей нельзя не принять; Войско
Запорожское никого от себя не отгоняет; если и иные города станут
к нему склоняться, гак не откажет. Время пришло мне свой разум
держать!
- Что ты, гетман, писал о Дорошенке и о запорожцах, так
о том обо всем будет тебе царский указ прислан вскоре с головою
стрелецким, Михаилом Колу паевым.
- Знаю я, - сказал подозрительно гетман, - зачем Колупаев
приедет! Пусть нездоров уедет!
Танеев стал уверять, что Колупаев прибудет не с
какою-нибудь секретною целью, но Демьян перебил его и сказал: - Все вы набрались от поляков их лукавых нравов; и ты, Александр, коли еще раз приедешь ко мне с неправдою, то будешь
в Крыму.
Свиделся Танеев с Нееловым и этот ему сказал: <гетман совсем
не тот стал, что прежде был; уже, конечно, соединился с Доро-
шенком; и со мною, и с моими сотниками, и со стрельцами
обходится не по-прежнему; по се время стояло на карауле у ворот
и у форток малого города стрельцов человек по сту и больше, а
теперь велит ставить только человек тридцать. Старшины: обозный, судьи и Дмитрашко Райча великому государю служат верно
и мне обо всем дают ведомости, только опасаются видаться со
мною в день, потому что гетман приказал своим челядникам
надсматривать за ними, чтоб они ни со мною, ни с тобою и ни с
кем из наших московских людей не сходились; поэтому, если
какие ведомости услышат, так сказывают мне в ночное время. Я
привел их к вере; целовали они предо мною Спасов образ, что
быть им под высокодержавною рукою великого государя
неотступно. Они сами тебе обо всем подлинно скажут>.
По предложению Неелова, Танеев и сопровождавший его
подьячий Щоголев, вместе с самим Нееловым, в ночь с 7 на 8 марта
пошли к обозному Петру Забеле, переодетые в стрелецкие зипуны
с банделерами и бердышами. Они застали там, кроме обозного
Забелы, генеральных судей Домонтовича и Самойловича да Дмит-
рашку Райчу. Последний, бывший несколько лет переяславским
207
полковником, был в конце 1671 года отставлен гетманом по
следующей причине. Дмитрашко Райча собрал своих полчан на раду
в Барышевку и стал склонять их на сторону Ханенка.
Переяславские козаки не последовали за внушениями своего полковника
и дали о его поступке знать гетману Демьяну Игнатовичу. Гетман
сам с отрядом пошел приводить к покорности Дмитрашку Райчу.
Из всего Переяславского полка одна барышевская сотня держалась
своего полковника, но когда приближался Многогрешный, прогнала Дмитрашку Райчу просить у гетмана прощения. Дмитрашко
Райча в местечке Басани валялся в ногах у гетмана.
Многогрешный приказал заковать его и отправить в Батурин его компанию, состоявшую из двухсот человек, разобрать по полкам, а вместо
Дмитрашки Райчи поручил управление Переяславского полка
генеральному бунчужному Стрыевскому. С тех пор Дмитрашко
Райча пребывал в Батурине; гетман простил его и обращался с ним
как со всеми старшинами вообще, но Дмитрашко Райча стал его
заклятым врагом. Малороссийские старшины сквозь слезы
говорили великороссиянам так:
<Беда великая, печаль неутешимая, слезы неутоленные! По
научению дьявольскому, гетман наш, забыв страх Божий, великому государю изменил и соединился с Дорошенком под державу
турского султана. Наш гетман посылал к Дорошенку чернеца, и
Дорошенко перед тем чернецом присягнул, а чернец присягнул
перед Дорошенком за нашего гетмана. Потом Дорошенко прислал
своих посланцев к нашему гетману в Батурин со Спасовым
образом; на том образе присягнул наш гетман перед посланцами
дорошенковыми, а посланцы присягнули за своего гетмана перед
нашим гетманом. Демьян дал в помощь Дорошенку на заплату
войску 24.000 ефимков. 15-го марта Демьян хочет ехать с женой
и детьми в Лубны, а пускает слух, будто хочет ехать в Киев
Богу молиться; на самом же еле, коли будет в Киеве, так только
для того, чтобы видеться с Дорошенком в Печерском монастыре.
Как он из Батурина уедет, так уж назад не воротится. Брат его, Василий, по гетманскому приказу отгородил в Чернигове большой
город от малого, где находятся царские ратные люди, а животы
гетманские вывозят из Чернигова в Седнево>.
Обозный Забела прибавил: <как из Батурина поедет, так и
нам старшинам велит ехать с собою, а потом прикажет нас побить
или в воду посадить, или по тюрьмам разошлет за то, что мы в
измене с ним быть не захотим! И то опасно: как уедет он из
Батурина и велит мужикам после себя на воротах стать, а
стрельцы пускать их не захотят; с того начнется раздор и кровопролитие
великое и зачатие к войне. Стрельцов в Батурине малолюдно, и
те худы; надеяться на батуринских стрельцов нечего! А тебя, Гри-^
горий Неелов, выманя за город, как бы не связал и в Крым не
208
отослал! Давно бы над Нееловым и над стрельцами он что-нибудь
дурное учинил, кабы мы не берегли. Да и вас, Александр и Семен, навряд ли отпустит; а буде отпустит, поезжайте на Путивль, а
то - в Королевце и Глухове станут у вас обыскивать писем: опасно, чтоб вас не задержали>.
Тут кто-то из старшин говорил: <Степана Гречаного, что был
с Солониною в Москве, призвал Демьян к себе в комнату, и
привел к вере - быть ему заодно с гетманом, и велел ему писать
про московские дела такое, чего в Москве и не бывало, все затем, чтобы отвратить Украину от высокодержавной царской руки.
Потом созвал нас, старшину, и говорил нам: пишет мне царское
величество многажды, чтобы всю старшину послать к Москве, а
из Москвы хочет вас царь разослать в Сибирь. Мы ему в том не
поверили, знаем добре, что такого указа к нему не бывало - сам
своим умыслОхМ затевает! А вот и теперь, как приедет в Лубны, либо в Сосницу, соберет к себе всю старшину и духовного чина
людей, прочитает им Степана Гречаного извет, настращает всех