присягу они взаимно приносили - неизвестно; но потом гетман
отпустил Тихого вместе с ним, Карповичем, за Днепр. <Пришли
мы, - показывал Карпович, - в Канев, где живет Тукальский.
Мы к митрополиту пошли. Семен Тихий положил перед ним на
столе образ, а митрополит поцеловал этот образ и спрашивал: ну, что там доброго учинили? Зачем послан был, все то
совершилось, - отвечал Семен Тихий. Митрополит, подошедши к
сотнику, взял его за пуговицу и сказал: <давно бы так, пане сотнику, надобно было бы поступить вашему гетману; сами добре ведаете: при ком хан, тот и пан, а у турского султана так много силы, что и Москве и ляхам дастся в знаки! Не только что на нас не
посмеют наступать, но и своих городов не оборонят. От сего
времени наши гетманы в неразрывном приятстве пребывают и все
устроится как нельзя лучше>.
Перехвачены были письма Василия Многогрешнного, черниговского полковника, к наказному черниговскому же полковнику, Леонтию Полуботку, и в этих письмах усматривали намерение
не допустить хлебных запасов в черниговский малый город
(замок), где помещались царские ратные люди.
От 3-го апреля управлявшие Малороссиею старшины
извещали, что уже сродники Многогрешного посажены под караул, и, вместо них, на начальнические места выбраны иные лица. Вместо
Василия Многогрешного и Шумейки, братьев бывшего гетмана, поставленных им в Чернигове и в Стародубе, назначили в
Чернигов прежнего полковника Борковского, а в Стародуб наказным, до возвращения Рославца, Григория Дащенка. В -Нежинском и
Прилуцком полках получили снова свои уряды прежние
полковники Филипп Уманед и Лазарь ‘ Горленко; Переяславский полк
возвратили Дмитрашке Райче, Гадячский - Федору Михаленку, в Лубенском, вместо зятя Демьянова, Андрея Нестеренка, сделался
полковником какой-то Михайло Степанов, а в Миргородском -
Иван Дубяга. Из сродников и свойственников Многогрешного
никто не казался столько опасным, как его закадычный друг Матвей
Гвинтовка. Этот человек, как показывали на него старшины, много
раз уже заявлял свое нерасположение к власти, не держал беседы
с стрелецким головою Нееловым и с верными государю
старшинами, а волкохищно ходил; оставивши нежинское полковничество
и жену свою, приехал к Демку на первой неделе великого поста, пошептался с ним наедине и уехал в Короп. Тотчас по
арестовании гетмана старшины, не знавшие еще, что Гвинтовка из Ко-
ропа уехал в Путивль, послали к нежинскому воеводе челобитную
задержать Гвинтовку, но воевода Ржевский, за отсутствием Гвин-
товки в Нежине, приказал взять под караул жену его и сына
Феська, а двор его запечатать тремя печатями, потом призвал к
себе наказного нежинского полковника Гуменского, войта, бур-
216
мистра, знатнейших Козаков и мещан и привел их всех к присяге
на верность государю, а Гуменскому приказал разослать в
Нежинский полк универсал, чтобы сотники, атаманы, войты и
лучшие жители из мест и сел ехали в Нежин к воеводе принести
крестное целование. Все это совершилось и скоро, и благополучно.
Видно, однако, что по случаю неожиданного арестования гетмана
боялись какого-нибудь смятения в народе. Нежинский воевода, извещая малороссийский Приказ о своих распоряжениях, приказал стрельцу, с которым отправил свою отписку в Москву, проезжать через малороссийский край пустою степью, минуя го-рода, села и деревни. В то же время воевода всех ратных царских
людей для их безопасности согнал в замок и расставил по стенам
караульных. Хотя на другой день приведенные к присяге нежинцы
уверяли, что царские ратные от них не могут ожидать ничего
худого, но Ржевский всетаки не доверял и не велел никуда
выходить из замка великороссиянам. С своей стороны и архиепископ
Лазарь Баранович извещал царя, что уже разослал по всей
Малороссии свой пастырский универсал, укрепляя <своих овечек>, чтоб оставались верны принесенному раз крестному целованию
и не слушали никаких прелестей.
Когда скованного гетмана привезли в Москву, генеральный
писарь Мокриевич подал в малороссийский Приказ извет на
Многогрешного, написанный в 38 пунктах. Гетман обвинялся в
противозаконных сношениях с Дорошенком с целью изменить царю
и поддаться, по примеру Дорошенка, турецкому султану. В этих-
то видах Многогрешный, как показывал извет, старался заместить
полковничьи места своими свойственниками и приятелями, и
всякими способами распространить вражду к московской власти.
Указывались произнесенные им в разные времена изречения, свидетельствующие о его нерасположении к Москве. Он перед
старшиною говорил так: <наберу тысяч шесть выборных людей конных
и пойду на великороссийские города, а весною придет мне на
помощь крымский хан. Дам людям московским такой отпор, как
Александр Македонский; тот был Александр, а я Демьян - не
меньше того Александра наделаю дел, как опустошу Московское
государство!.. Я, - говорил гетман, - не царский подданный, не
хочу у царя быть в подданстве, хоть он мне весь Батурин
богатством наполни!> Всегда Демьян славил турского султана и
рассказывал: <В одно время приехали к султану послы московский
и польский. Султан велел сказать польскому, чтоб король
польский звался не королем, а короликом, понеже, дескать, он мой
подданный, а что царь московский - так я того считаю как бы
за одного из черных татар моих>. В сей великий пост говорил он
старшине: <видите, господа, каково царское желательство к нам, поступился ляхам всю Украину отдать и проведут границу от
217
Киева Десною и Сеймом до Путивля. Сказывал мне капитан Ма-
запета, слыхал-де он от царского сигклита: <тебе, гетману, уготовано в царских слободах 500 дворов подданных, только ты выдай
нам старшин и начальных людей украинских>. Старшины,, слыша
от него такие речи, сказали: не может этого быть; государь
обещался нас в милосердии своем хранить! А Демьян на это сказал: <се у вас бороды выросли, а ума не вынесли! Я совершенно их
намерение уразумел>. Обозному Забеле наедине Демьян говорил: <надобно нам пещись об ином государе, а от Москвы не надеяться
нам добра! Не хотел Демьян отпускать Танеева с подьячим и
говорил старшинам: <не ведаете вы хитрости московской, а я ее
давно постерег и вас оберегаю. Царь вас всех велит к себе
призвать, да в Сибирь зашлет!> Самовольно, не советуясь со
старшинами, Демьян без причины отставил полковников
черниговского, нежинского, миргородского, лубенского, переяславского, стародубского, гадячского и прилуцкого, а на их места поставил
других, своих сродников и советников. Дмитрашке Райче обещал
четыре полка: Переяславский, Лубенский, Миргородский и
Полтавский, лишь бы он только шел вместе с ним против царя
войною. Андрею Мурашке говорил: <вот увидишь, что я с Москвою
учиню, увидишь мою саблю в крови московской. Я их за столицу
загоню; только вы будьте мне неотступны>. С Дорошенком задумал
родниться и высватал дочь Дорошенка за своего племянника
Мишку, и посылал к Дорошенку Исайю Андреенка словесно объявить
о приятстве и дружбе, а Дорошенко отправил к Демьяну
войскового товарища, Семена Тихого установить союз, чтоб иметь общих
приятелей и неприятелей.
14-го апреля 1672 года в Приказе Малыя России бояре и
думные люди делали Демьяну допрос. Они спрашивали: - Демьян Игнатов! Будучи в малороссийских городах
гетманом, учал ты ссылку иметь с гетманом тое стороны Петром
Дорошенком и приискивать способов, как бы изменить великому
государю и поддаться турскому султану. Говори: с кем о такой
измене думал? Кто был тебе советником? Зачем переменял
полковников? По какому царскому указу велел за рекою Сожею во
Мстиславском воеводстве заезжать королевские земли и заводить
с королевским величеством ссору? Зачем собирался ехать в Киев?
Демьян отрицал всякое против себя обвинение в измене.
- Я, - говорил он, - служил государю верно, полковников
переменял по совету старшин, в Киев хотел ехать по письму
печерского архимандрита, который извещал меня, что печерским
жителям ляхи чинят насилия и разорения: я посылал уже к
киевскому воеводе князю Козловскому, чтоб он оборонял от поляков
печерских людей, а писарь Карп Мокриевич меня привел на то,’
чтоб для обороны идти мне самому с обозом. С Дорошенком я
218
ссылался о том, чтоб Дорошенко на сю сторону Козаков и татар
не пускал войною, а служили бы мы вместе великому государю
на оборону от неприятелей. К Соже я посылал по совету всех
старшин, а особенно писаря Карпа Мокриевича, полковника Во-
рошилу с полком его, велел ему: по Соже учинить рубеж для
того, чтобы когда станут польские послы говорить с боярами о
рубеже, так малороссийским жителям был бы уже тот рубеж
рекою Сожью по Днепр. Я поступал так не сам собою, а по. совету
всех начальных людей, которые знают, что места эти были в
нашем владении до Андрусовского договора, я о том писал к его
царскому величеству.
Ему возразили: Коли бы, как ты говоришь, малороссийские
жители владели местами по реку Сожь, то для чего было тебе те
места заезжать, минуя три года после Андрусовского договора?
Притом рубеж ты велел заехать по Сожь для того, говоришь, чтоб
рубеж был по эту реку; а ведь город Гомель стоит за Сожью!
Зачем же в этот город велел ты людей ввести и город засесть?
Демьян сказал: В том воля великого государя. Хотя город
Гомель за Сожью, только во время польской войны от того города
малороссийским жителям было великое утеснение; для того-то я
этот город велел занять малороссийским жителям - так, что если
бы от поляков вперед сталась какая война, то-малороссийским
жителям было бы тем городом бережение великое, потому что тот
город стоит за Сожью.
Его спросили: Приезжал к тебе подьячий Михайло Савин, ты
говорил ему: как царь изволит нас отдавать королю понемногу, так лучше бы уже всех разом отдал; король будет рад, а царское
величество нас не защищает, и если б мы сами себя не боронили, так нас бы поляки в неволю побрали, а на московских людей
надеяться нечего>.
- Таких речей не говорил! - отвечал Демьян.
Дали очную ставку с Савиным. Демьян утверждал, что не
помнит этого, а если что говорил, то, быть может, в пьяном
состоянии (<пьяным обычаем>).
Его продолжали допрашивать: <говорил ты гоэлуголове Танееву
и подьячему Щоголеву, что государь обещал полякам отдать Киев
и малороссийские города в вечную неволю и посрамление, а
церкви Божий на запустение и разорение и поэтому королевские
послы не допустили сидеть твоих посланцев в посольской избе, называя их своими холопами>.
- Таких речей я не говорил, - отвечал Демьян, - а вот как
пришла царская грамота о Киеве с Василием Бурковским, то я
сказал писарю Карпу: изволил государь нас о Киеве грамотою
своею обрадовать! Писарь же молвил: "не само ты тому верь; держи свой разум. Не так бы вышло, как прежде было, когда
219
прислали царскую грамоту при Бруховецком, Войско
Запорожское обнадежили, а потом князь Данило Степанович Великогагин
вступил с войском, Золотаренка, Сомка и Силича побили. Вот
что я слышал от писаря и был в сумнении и от царских войск
в опасении; в том виноват, а изменять не думал!
- Зачем же, - сказали ему, - ты на писаря старшинам и
войску не объявил и к царскому величеству не написал? Тебе
что о том опасение иметь, что князь Великогагин с войском
приходил? Он на раду прислан был, а у вас никогда рада совершения
не воспринимала без царских ратных людей. У вас при выборе
гетмана учинился бы на раде бой, кабы царского величества войск
там не было.
- Я человек простой, - сказал Демьян, - не писал
великому государю спроста; чаял, что писарь говорит правду, осте-
регаючи меня; в том пред великим государем виноват.
Из старшин более всех старался вредить Многогрешному
генеральный писарь Карп Мокриевич. Он показывал: <перед нами
всеми, пред генеральною войсковою старшиною, говорил Демкб
такие речи: соберу конного войска тысяч шесть и пойду войною
на великороссийские города, а весною ко мне хан крымский с
ордою прибудет на помощь. Задам тогда я москалям: поймаю за
волосы их лучшего человека Артамона и уж тогда буду знать, что с ним сделать!> то написано было в сказке, поданной Мок-
риевичем. Прочитали эту сказку Демьяну Игнатовичу. Он сказал: в мысли у меня никогда не бывало собирать войско да идти
войною на великороссийские города и Артамона за волосы поймать!
Не говорил я ничего такого. И про хана, чтоб его ждать себе в
помощь не говорил. Вольно писарю Карпу теперь это показывать: он со старшинами в соумышлении хочет меня погубить и для
того такое про меня выдумывает!
Явился у расспроса нежинский протопоп и сказал: <как онг
Демкб, будучи гетманом, посылал меня к царскому величеству, я пред отъездом своим укреплял его, чтоб держался милости
царской; я напоминал ему, что сталось с Бруховецким, а он мне
сказал: поедь-ко ты в Москву, так на Москве будешь в тюрьме>.
Демьян сознался, что было так, и винился.
Думные люди продолжали спрашивать подсудимого: <говорил
ты стрелецкому полуголове, будто посланцев твоих не допускают
царские бояре для слушания дел, чтоб отдача Киева и
малороссийских городов Войску Запорожскому неведома была>.
- Не говорил, - отвечал Демьян.
Его продолжали допрашивать: <говорил ты - великий
государь город Киев не саблею взял, поддались^ вы ему добровольно
и коли теперь не нужен ему Киев, пусть выведет воевод и ратных
людей, а вы найдете себе иного государя, и про Бруховецкого
220
говорил, что он много терпел от московской неправды, да и не
утерпел?>
- Отнюдь ничего такого не говорил, - отвечал Демьян.
-? Зачем, - спрашивали его, - Чернигов большой город от
малого отгородить велел?
Демьян отвечал: <Писарь мне сказал, что слух пошел, будто
войска царские хотят города малороссийские засесть. Я для
осторожности велел отгородить>.
Его продолжали допрашивать: <тому же Танееву и подьячему
ты сказывал, будто польским послам по договору дали 30.000
денег для найма войска на Дорошенка; вы же непродажные и
некупленные пойдете на Польшу войною, а как над польским
государством что учинится, так и иному кому-то достанется. Еще
тому же Танееву ты сказал, что никаким спискам, присланным
из Москвы, ты не проверишь, что вас только ласковыми словами
утешают, а правды ар объявляют. Да еще о Колупаеве ты сказал: что коли приедет, так пускай нездоров уедет, а Танееву грозил, что коли еще приедет, так будет в Крыму; да еще говорил, что
коли польские послы, набравши в Москве денег, пойдут через
вашу землю, то коздки казну у них разделят. Говорил ли ты все
это? Скажи теперь правду и вину свою великому государю
принеси чистым сердцем>.
Демьян все отрицал.
Его спрашивали: <Зачем ты велел Неелову ставить на воротах
стрельцов только человек по тридцати, когда прежде их ставилось
по сту и больше? Зачем обозному Забеле и другим старшинам
запрещал сходиться с Нееловым и челядников своих подсылал
надсматривать за ними, чтоб не сходились с московскими
людьми? Делал ты так? скажи правду>.
Демьян объяснял так: Один раз, шедши в церковь, я
спросил - есть ли караульщики? Мне отвечали: два человека
пятидесятников, а с ними стрельцов человек со сто. Я спросил: нет
ли в кормах скудости? Отвечали - нет, а только много слишком
ставится караульщиков, и то им досадно и скорбно. Я, поговоривши с Нееловым, велел стрельцов на караулах убавить; старшинам же не заказывал сходиться с московскими людьми и
челядников не посылал надсматривать за ними.
Ему сказали: <на тебя сообща все старшины показывают, что
ты изменил великому государю, посылал к Дорошенку чернецов, и. те именем твоим присягу учинили, а Дорошенко присылал в
Батурин своих посланцев с образом, и ты перед ними присягал
и Дорошенку дал на заплату войску 24.000 ефимков. Говорят на
тебя, что ты во всех полках учинил начальными людьми своих
свойственников и единомышленников и во все полки писал
универсалы, чтоб все шли в осаду>.
221
Демьян отвечал: Чернецов я к Дорошенку не посылал и
Дорошенко ко мне Спасова образа не присылывал, а присылал ко
мне он Семена Тихого возвратить жителей, взятых на сей стороне
татарами; двадцатичетырех тысяч ефимков Дорошенку я не давал; с початку гетманства моего такого большого числа ефимков у
меня не было, даже и двух тысяч левков в сборе не было. А
полковников’ я переменял с согласия старшин.
Допрашивали его далее: <сказывают, созывал ты старшин, и
говорил им, будто царь писал к тебе, чтоб ты старшин прислал
в Москву, а оттуда сошлют их в Сибирь; ты для того и животы
свои вывозил в монастырь, хотел сам из Батурина ехать в Лубны
и слух пустил, будто едешь Богу молиться в Киев; ты же Степану
Гречаному приказывал писать, будто делалось на Москве такое, чего там вовсе и не бывало, чтобы потом прочитать козакам и
говорить - вот как Москва обманчива! так ли было?>
Демьян отвечал: <Никаких таких речей я не говорил, не
подговаривал Гречаного писать ложное и животов не вывозил, - да
и нечего было: у меня всего было только полторы тысячи золотых
червонных да 60 злотых. Хотел точна ехать в Киев на богомолье, а не в Лубны и не для свидания с Дорошенком>.
- А правда ли, - спрашивали его, - что ты Дмитрашку
Райчу призывал к себе ночью и толковал с ним, как царских
людей побивать.
- Не было этого, - отвечал Демьян, - а с Дмитрашкою мы
дарились по свойству: я ему подарил лук, а он мне лубье
(колчан).
- Зачем, - спрашивали его, - посылал ты игумена Шир-
кевича в Вильну за каким-то лекарем?
Демьян объяснил: "игумена я не посылал, а он сам ездил по
своему делу, не в Вильну, а в Могилев; по этому случаю просил
я для меня достать лекаря, и он мне лекаря привез>.