Поставили на очную ставку с Демьяном Танеева и Щоголева.
Они уличали его, уверяли, что все, записанное ими в их
статейный список, слышали они от гетмана.
Демьян все отрекался.
Спрашивали подсудимого о похвалках перед старшинами: как
он пойдет на великороссийские города войною; как прибудет к
нему на помощь хан с ордою; что лучше-де жить под властью
турского султана, чем московского царя; что Москва, вместе с
поляками, хочет истребить малороссийских жителей, что он даст
Москве отпор как Александр Макодонский; как он хотел Доро-
шенкову дочь сговорить за своего племянника и для этого
приезжал к нему от Дорошенка Куницкий.
Демьян отвечал: Ничего такого не говорил я. Затеяли на меня
все это старшины: не любят они меня и хотят отлучить от царской
222
милости. Кунйцкий точно приезжал ко мне: Дорошенко через него
передавал мне, что хочет быть под рукою царского величества, только опасается, чтоб царь не выдал его польскому королю, а я
уверял Куницкого, что великий государь Дорошенка польскому
королю не выдаст.
<Демко, - сказали думные люди, - принеси свою вину перед
великим государем чисто, - скажи правду: как ты с Дорошенком
ссылался об измене? Скажи: кто ведал про твой совет с ним?
Объяви: на чем у тебя с Дорошенком постановлено было иного
государя искать, и если хотели вы быть у турского султана в
подданстве, то на каких статьях? Про все скажи правду и вину
свою великому государю принеси истинно. А буде правды не
скажешь и вины своей великому государю не принесешь, то его
царское величество укажет тебя в твоем воровстве пытать>.
Многогрешный продолжал твердить прежнее:
<Никогда не думал я изменять великому государю и искать
иного государя. С Дорошенком ссылался я о дружбе, чтоб он на
нашу сторону войною не ходил и людей не посылал, и он то
обещал мне. А чтоб Дорошенко меня подводил в подданство тур-
скому султану, - того никогда не бывало. Говорю правду: готов
не только идти на пытку, а хоть и смерть принять>.
<А вот, - сказали ему, - генеральный обозный и все
старшины показывают на тебя, что ты беспрестанно вел ссылки с
Дорошенком, - хотел изменить царю и отдаться турскому
султану, и многие речи неистовые против царского величества и по-
хвалки на Московское Государство говорил. Да ты и сам в таких
речах не заперся, что, может быть, и говорил спьяна. Дорошенко
присылал к тебе письмо и инструкцию с своим войсковым
товарищем Исайею Андреенком, и письмо его писано закрытыми
словами.
Ему прочитали письмо Дорошенка и инструкцию.
Демьян заметил:
<В этом писании дело идет только о том, чтоб нам в дружбе
жить с Дорошенком и ему через Днепр ни самому с войском не
переходить и войска не посылать для войны в область его царского
величества. Если ж я по глупости, спьяна сказал что-нибудь
нехорошее, - в том надо мною волен великий государь>.
<Если бы, - сказали ему думные люди, у тебя с Дорошенком
ссылка была только о том, чтоб ему, Дорошенку, не ходить войною
в наши города, так отчего же тебе не пересылать было всех До-
рошенковых писем к великому государю?>
Демьян сказал: <Человек я простой и неученый; положено
было это дело на войскового писаря; он должен был все получаемые
письма посылать к великому государю, а он их не посылал оттого, что старшины умыслили отлучить меня от царской милости и
223
взвести на меня измену. У нашей старшины всегда так ведется: как захотят учинить над гетманом какое-нибудь зло, тотчас
подведут его. Я человек простой. Может быть и Дорошенко меня
обольстил, что хотел со мной быть в дружбе, обещал на сю
сторону Днепра войною не ходить и к царскому величеству радеть; я ему поверил, а измены никакой не мыслил. В той моей
пересылке с Дорошенком воля его царского величества>.
Поставили еще обвинителя - батуринского атамана Ярему Ан-
дреенка. Он у пытки объявил: <Посылал меня Демко к Дорошенку
и при Дмитрашке Райче молвил мне: <скажи Дорошенку. что двое
за один кожух торгуются>. Я спросил его: что это слово значит?
Демко отвечал: <скажи Дорошенку так, как я тебе велел, - он
знает, что это слово значит>. Тогда Демко дал мне письмо к
Дорошенку. Я к Дорошенку приехал, письмо отдал и казал то, что велел
сказать Демко. Дорошенко сказал: <знаю я, что это слово значит -
двое за один кожух торгуются>. Как Дорошенко меня отпустил, то
вместе со мною прислал к Демку своего посланца - Луговского.
Луговский, едучи со мною, говорил, что везет письмо от Дорошенка
к Демку, а приехавши сказал Демку, что Дорошенко ему письма
не дал, а приказал что-то передать словами.
Судившие Демьяна спрашивали: <За каким делом посылал ты
Ярему к Дорошенку, и что значит слова: двое за один кожух
торгуются?>
Демьян сказал:
<Я посылал Ярему не один раз к Дорошенку, а трижды, может
быть, и четырежды, и все об одном писал, чтоб он жил со мною
в согласии - на сю сторону Днепра войною не ходил, зацепок
и задов чинить не велел. А того, что двое за один кожух
торгуются, - я не помню>.
Поставили на очную ставку Ярему с Демком. Ярема уличал
Демка. Демко твердил, что ничего не помнит.
Повели Демка к пытке, раздели, продели руки в страшный
московский <хомут>,> привязали ремнями руки и ноги к
противоположным между собою столбам, так что все тело пытаемого
болталось в воздухе. Дали 10 ударов кнутом. Демко, человек нервный
и раздражительный, как всегда бывает с подобными натурами, не мог выдержать мучений с твердостью и сознался, то
действительно говорил: тяжело ему в подданстве быть у Москвы! В таком
смысле он точно выражался в разговоре с Танеевым - и трудно
было ему теперь запираться. Но он стоял непоколебимо на том, что, сносясь с Дорошенком, не думал изменять законному
государю и поддаваться турскому султану. Под пыткою допрашивали
его, что значат слова: <двое за один кожух торгуются?> Демьян
сказал: <Это значит, что поляки хотят овладеть Киевом, а царь
не отдает его>.
224
Недовольство подданством Москве, в котором сознался
подсудимый, признано было явным признаком измены. Не вынимая из
хомута, его спрашивали:
Объяви: кто ведал твои мысли и кто был с тобою в совете?>
<Никто, отвечал Демко, не был со мною в совете. Мыслил я
один>.
Ему дали несколько ударов, думая вымучить у него иное
сознание, и спрашивали:
.<Был ли с тобою в совете Матвей Гвинтовка? Старшины
показывают, что это был твой задушевный друг и советник?>
<Гвинтовка в измене не был, - за ним ничего не знаю>, -
сказал Демьян.
Сняли Демьяна с пытки. Принялись за Гвинтовку. его
спрашивали:
<Как Демко забыл Господа Бога и великого государя к себе
милость и жалованье, учал мыслить об измене, ты о той изчмене
ведал. Для чего, к великому государю о том не написал и
старшинам не объявлял?>
Гвинтовка сказал:
<Никакой за Демком измены я не ведал и в совете с ним о
такой измене не .был>.
Повели Гвинтовку к пытке, раздели, руки заложили в хомут, стали бить кнутом, <крепко и с большим пристрастием
расспрашивали про Демкову измену>.
Гвинтовка на пытке говорил одно:
<За Демком измены не ведаю, сам изменять великому
государю не мыслил и служил его царскому величеству верно>.
Сняли Гвинтовку. Принялись допрашивать сына Гвинтовки.
<Я ни за своим отцом, ни за Демком измены не знаю; да и
ведать я не мог, в каких советах был мой отец с гетманом, потому
что я у отца жил мало, - учился в школе при монастыре>.
Молодого Гвинтовку не пытали. Но подвергли вторичной пытке
бедного Демьяна Игнатовича. Его спрашивали под кнутом: <Принеси свою вину великому государю безовсякие лжи, признайся во всем: как ты хотел изменить великому государю и
поддаться турскому султану, и как о том с Дорошенком ссылку
держал?>
Демьян под ударами кнута говорил одно:
"Не думал я изменять великому государю, не думал
поддаваться турку. Волен Бог и государь>.
Был обвиняем, как участник в недозволительных выводках
гетмана и в изменнических замыслах брат Демьяна* Василий
Многогрешный. В малороссийский Приказ досталось письмо, писанное к нему от митрополита Иосифа Тукальского. Митрополит
благодарил Василия Многогрешного за присланного коня и хвалил
8 Заказ 785 . 225
Василия за то, что желает, чтоб митрополит жил в соборе
киевских митрополитов.
Прежде спрошенный об этом письме Демьян отозвался, что
он о письме не ведает; но ему известно, что Василий, брат его, посылал митрополиту и архиепископу Лазарю Барановичу в
подарок по лошади, после того, как, по челобитью духовных властей, патриарх александрийский Паисий, проезжавший через
Малороссию в Москву и обратно, разрешил его от эпитимии, наложенной
за убийство жены, и Василию дозволено было в другой раз
жениться.
6-го мая подвергнут был допросу Василий Многогрешный, вместе с генеральным асаулом Грибовичем.
Судившие сказали Василию Многогрешному: *
<По доносу старшин, ты обвиняешься в том, что знал об
измене, затеваемой братом твоим, бывшим гетманом>.
Василий Многогрешный отвечал:
<Об измене брата моего ничего не знаю, и он мне о том не
говорил и не писал. Что он с Дорошенком ссылался - это я
знаю, но о чем ссылался - про то не знаю. Я спрашивал брата: зачем он ссылается с Дорошенком, а брат сказал, что то делается
по указу великого государя. Я, слыша такие речи от брата, писал
к митрополиту Тукальскому, чтоб он отводил Дорошенка от
польской стороны к великому государю>.
Ему показали семь писем, писанных, к черниговскому
наказному полковнику Леонтию Полуботку. В одном из них приказывал
он держать в тюрьме бесчинствовавших в Чернигове великорос-
сиян до гетманского указа, а потом, извещая, что гетман велел
выпустить их из тюрьмы, поручал одного из них, подьячего, перед
выпуском из тюрьмы пытать1, под тем предлогом, будто он хотел
уйти. Это, как оказывалось из письма, делалось над подьячим из
мести за то, что последний грозил козакам носить их кафтаны.
Василий Многогрешный сознался в этом.
В других письмах Василий не велел пропускать хлебных
запасов, которые черниговский воевода приказал возить для отсылки
польскому полковнику Пиво. Спрашивали его по этому поводу.
Василий Многогрешный объяснил: <я не приказал возить польским
людям хлебных запасов, потому что гетман, брат мой, запрещал
покупать в левобережной Украине приезжим с польской стороны
и увозить за Днепр хлеб, по причине возникшей дороговизны, а
когда гетман разрешил - и я велел пропускать. Делал я это не
с худым умыслом, не для измены>.
* <Подьячего, выняв из тюрьмы и дав вину нагнети животов, киями
не бей, чтобы не было синятвины, но так подержи в руках, чтоб не забыв
до века>.
226
<А если ты, - спросили судившие, - об измене брата твоего, Демка, не ведал и сам не хотел изменить, зачем же, оставивши
свое полковничество, убежал из Чернигова и надел на себя
чернеческое платье?>
Василий Многогрешный сказал:
<Черниговский воевода приказал на городовое строение лес
навозить и государевы люди стали от нас опаску иметь. Слух пошел, что начальные московские люди в замке пульки льют, а шляхтич
Половецкий, перешедший с правой стороны Днепра на нашу
сторону, говорил мне, будто государевы ратные люди для того пульки
льют, что хотят с нами биться. Я этого шляхтича послал к брату, а брат прислал его обратно ко мне, и вместе с ним прислал
<выростка> Ивана. Через него брат приказал мне не попускать чинить
задор с воеводою и государевыми людьми, пока не воротится из
Москвы протопоп Симеон с государевым указом. Тот Иван выросток
мне тайно сказал: приехал из Москвы в Батурин чернец и говорил, будто приказано Демка схватить и в Москву отослать и будто брат-
гетман сказал: <пусть будет воля Божия, а я ничего не опасаюсь>.
На другой день воевода прислал ко мне полуполковника звать к
себе. Полуполковник звал меня так сурово, что я начал
догадываться, - видно, как сказывал чернец, и впрямь брату что-то нездорово.
Оседлал я лошадь и поехал было в город к воеводе: вижу - из, города прямо против меня идут пешие москали с ружьями и
бердышами. Я, как увидел государевых ратных людей, испугался, убежал
в Елецкий монастырь и стал советоваться с архимандритом Голя-
товским: что мне делать? - бежать ли куда подалее, или к воеводе
ехать? Архимандрит сказал: как себе хочешь. Я из монастыря
поехал за Десну и приехал в Никольский монастырь; там у одного
старца - имени его не знаю - взял чернеческую ряску, а свое
платье и лошадь оставил в монастыре. Я хоронился по разным
местам, - наконец пришел в Максаковский монастырь к игумену
Ширкевичу; игумен дал мне старца и челядника и велел проводить
меня в лодке рекою Десною до Киева. Так я добрался до Братского
монастыря, пришел к отцу ректору и стал просить, чтоб он меня
прихоронил. Ректор обещал прихоронить, а вместо того пошел и
объявил киевскому воеводе; киевский воевода взял и меня, и старца, и служку, что провожали меня из Максаковского монастыря, да и
отправил всех в Москву>.
Его спрашивали: куда хотел ты бежать из Братского
монастыря? на которые города и места? К Дорошенку и Тукальскому?
Что думал у них делать?
Василий отвечал: -
- Я не хотел никуда бежать; ухоронившись в чернеческом
платье, хотел жить в Братском монастыре. У Дорошенка и Ту-
кальского мне делать было нечего, и я к ним не хотел бежать.
8* 227
- Зачем, - спрашивали его, - ты по письму брата своего
приказал отгородить большой город Чернигов от малого города, где жили" воевода и государевы ратные люди? Какое дурно хотел
ты учинить над воеводою и государевыми ратными людьми?
Василий Многогрешный отвечал:
- Не отгораживал я большого города Чернигова от малого, <е думал чинить никакого дурна воеводе и государевым ратным
людям, письма от брата о том мне не было и об измене брата
моего я не знал и не знаю. А в чем по своим письмам я великому
государю виноват, пусть в том будет его царская воля, только
изменять я не хотел и не мыслил.
Подвергнутый допросу старец Максаковского монастыря, который сопровождал Василия Многогрешного в Киево-братский
монастырь, показал, что Василий просил ректора отправить его к
митрополиту Тукальскому, надеясь, что Тукальский будет к нему
добр и вспомнит, как Василий, будучи в полковниках, присылал
ему в подарок лошадь и червонцы. Ректор обещал сделать все по
желанию Василия после Светлого праздника, но в великую
субботу доложил о нем воеводе.
- Как же, - сказали судившие, - ты, Василий, в своих
речах утаил про Тукальского и, значит, про свой побег правды
не сказал?
Василий Многогрешный, не допуская себя до пытки, сознался. - <Виноват, - сказал он, - хотел бежать к Тукальскому от
великого страха и просить, чтоб митрополит меня у себя ухоронил
и в сторону царского величества не отдал. А чтоб, собравшись с
кем-нибудь войну вести, такого вымысла у меня не было. Если
б я и хотел так поступать, то не мог бы: Дорошенков писарь
Воехович мне великий недруг. Да и до войны ли мне было, -
лишь бы от великих бед голову свою ухоронить! Я хотел, все
покинув, постричься. Всю вину свою пред государем я сказал и
больше того говорить мне нечего. Во всем пусть будет воля
великого государя.
Спрошенный асаул Павел Грибович не показал ничего
обличающего Демьяна Многогрешного в измене, и заявлял, что ничего
не знал и не ведал о непристойных речах гетмана.
Допрошенные дорошенковы посланцы, задержанные в
Батурине, объявили, что они - дорошенковы дворовые люди и
приезжали к Многогрешному просить дозволения продать лошадей, а
на вырученные деньги накупить материалов для церковного
строения. Их показания не представили ничего к обвинению
Многогрешного и его соучастников.
Государь, сохраняя права малороссийского народа, сперва
указал отправить бывшего гетмана с другими прикосновенными
к его делу лицами в Малороссию’и отдать местному войсковому
228
суду. Но 20-го мая прибыл в Москву посланец от временного
малороссийского правительства, сын генерального обозного Степан
Забела с батуринским сотником Григорием Карпенком, который
прежде ездил от Многогрешного к Дорошенку и теперь отправляем
был нарочно для того, чтоб уличать Многогрешного. С ними
старшины присылали челобитную от 13-го мая: объясняли, что как
только разнеслась весть о намерении государя прислать.Демка в
Малороссию на войсковой суд, то сделалось смятение, и они
теперь просят не посылать Демка в Украину, а совершить над ним
достойную казнь в Москве.
Гетман Демьян Многогрешный и брат его осуждены были на
смертную казнь. 28-го мая в Москве, на Болоте, за кузницами, назначено было исполнение приговора. Многочисленное было
стечение народа, обыкновенно склонного глазеть на подобные
зрелища. Вывели осужденных братьев, прочитали им роковой приговор.
В этом приговоре, обращенном к лицу <изменника и
клятвопреступника Демка Игнатова>, говорилось, что Демьян Игнатов забыл
Господа-Бога и прежнее государево к себе жалованье и умыслил
отдаться турскому султану, чтоб невинных христиан отдать в
вечную и нестерпимую бусурманскую неволю, ссылался об этом с
гетманом той стороны Днепра Дорошенком и на том учинил с
ним присягу. Ему ставили в осуждение еще и то, что он хотел
поссорить великого государя с братом его, польским королем, овладел неправильно некоторыми местами в поветах Мозырском и
Речицком и ложно сообщал царю, будто это сделалось по
приговору старшин. Сверх того, говорил он в Батурине московским