Снова донесение или прокладка линии. Снова - беги.
Короткая передышка - и опять…
Сколько она перенесла донесений? Никто не считал, но можно не сомневаться - много.
Нужна ли собака-связистка на войне в наше время? Оказалось - нужна. Даже, в известных обстоятельствах, незаменима.
Сколько раз финны стреляли по бегущей собаке из артиллерии, минами, выдавая тем самым свою бессильную ярость: собака сильнее их, всей ихней техники!
Недостаток любительских собак - лают (демаскируются). А военная собака сурова, ибо суровы законы войны: за ошибку здесь платят жизнью. И Бэри скоро отучилась лаять по пустякам. Иногда она сутками не подавала голоса. Вот так уж устроено: караульная собака - лает, связная, пограничная - молчит; у каждой свои особенности. Специальность, ничего не поделаешь.
Танкисты очень любили мохнатых связистов. Приносили бутерброды с маслом. Во время передышки возле собаки обязательно побывает несколько человек. Случалось, сам еще не успел поесть, помыться, а уже хочет проявить свои чувства. На войне ласка нужна всем вдвойне: и тому, кого ласкают, и тому, кто ласкает…
Наши войска приближались к Выборгу. Близилась развязка.
Советские тяжелые танки "КВ" почти без повреждений прошли через "линию Маннергейма"; но четвероногой связистке пришлось поработать и тут, не раз она была на волоске от гибели.
Последнее донесение. Бэри послали, как всегда. Впереди была река, водный рубеж, который требовалось преодолеть. Морозы не сумели сковать ее; только у берега был узенький припой льда; дальше темная вода, она дымилась. Пар окутывал все вокруг голубоватым колеблющимся маревом. Было утро, чуть рассвело.
Бэри уже случалось переправляться вплавь, это не могло ее смутить. Все такие купания оканчивались для нее благополучно.
Бэри вошла в воду, бурное течение сразу подхватило, понесло. Несколько раз ее ударило о подводные камни; отчаянно работая лапами, она сумела преодолеть быстрину и выбраться на спокойный плес. Река была неширока, и уже скоро Бэри очутилась у берега. Долго не могла выбраться на сушу: тонкий хрупкий ледок ломался под ее тяжестью, рассыпаясь на звонкие стекляшки; она проложила в нем борозду, только выбралась, - лапы еще скользили, срывались, царапая когтями, - отряхнулась, и тут первый разрыв мины почти накрыл ее. Финны заметили собаку.
Пока Бэри взбиралась по косогору, продолжая скользить и проваливаться, они успели выпустить по ней с полдесятка мин. Мины лопались поблизости, осколки свистящим роем проносились над собакой, к счастью, ни один не задел. А тут и лесок, она скрылась из поля зрения. Минометы замолчали. Но ненадолго.
Ельник скоро кончился. Дальше было открытое пространство, ни кочки, ни кустика. И вот тут началось.
Разрыв. Она вправо.
Разрыв. Она влево.
Еще разрыв… Она легла.
Но сколько можно лежать неподвижно? Надо бежать. И она побежала. А по ней стреляли. Минами крупного калибра.
Состязание между собакой и артиллеристами!
Но сколько оно могло продолжаться? И сколько шансов на успех было у той и у другой стороны? У нее, у Бэри, лишь быстрые ноги да горячее бьющееся сердце, да живой ум и преданность; там - безжалостная техника.
Собака устала, от нее валил пар. Она же не железная!
После купания мороз сразу схватил мокрую шерсть, она зазвенела вся; Бэри сперва была как ледяная. Она разогрелась от быстрого непрекращающегося бега; однако скорость его была сейчас меньшей - сказалось перенапряжение сил.
А там, за этой завесой разрывов, ее ждали. Тяжелый танк с перебитыми гусеницами третьи сутки отбивался от врагов; и неподвижный он был страшен им. Третьи сутки танкисты, ожидая помощи, не давались противнику. Рация не работала, ход потерян, скоро кончатся боеприпасы. Что делать дальше? Для связи посылали человека - убит. Послать еще одного? Ответ дало темное быстро перемещающееся пятнышко, появившееся на снежной целине.
За Бэри в бинокль следили друзья. Давай, давай, милушка! Еще немного… Бьют-то как, понимают, что не зря бежит собака, не пустая. Как назло, ни одного кустика, за которым можно было б укрыться. Голо, как стол! Упала. Неужто убили? Нет, побежала снова. Она неслась своим характерным овчарочьим стелящимся аллюром, словно надеясь обогнать то, что летело вдогонку с визгом и воем, угрожая смертью… Давай, родная, давай!
- Она ведь мокрая, заледенела, поди…
- Застудится…
- Согреем, у мотора или под полушубками…
Но греть не пришлось.
Новый разрыв взметнул новый фонтан земли и снега, осыпал ее всю, - словно дождь, сухой земляной и больно бьющий по спине дождь! - но она не услышала: ее ранило. Оторвало челюсть. Из пасти хлынула кровь, она лилась на снег, алая дорожка оставалась позади. Собака продолжала бежать. Она уже почти ничего не слышала, не сознавала, не чувствовала боли. Оставался лишь один импульс: надо бежать, надо бежать. Во что бы то ни стало.
Пробежала еще километр. И тут ей перебило ногу, Бэри упала, словно споткнулась, затем поползла. Нет, она все еще не сдавалась. И не сдалась! Она доставила донесение. Когда она добралась до цели, ее уже невозможно было узнать. Силы кончились. И крови уже почти не осталось. Она повалилась на бок, медленно стекленели глаза, недавно полные жизни. В последний раз она хотела лизнуть руку склонившегося к ней человека и не смогла; в последний раз чуть дернулись лапы, быстрые лапы, пробежавшие многие километры; казалось, она порывалась бежать еще. И - конец.
В глубоком молчании стояли над ее телом бойцы.
Ведь она принесла им важное донесение. Может быть, это донесение помогло сохранить жизнь некоторым из них. На войне часто: промедление, запоздалый приказ - смерть. Бэри выполнила свой долг. Их она спасла, сама - погибла. Жизнь за жизнь.
Ее похоронили тут же. Нагребли небольшой холмик земли. Переглянулись, вскинули винтовки и дали залп в воздух.
Жаль Бэри? Жаль…
- Неужели нельзя было ее спасти? - скажет огорченно юный читатель. Конечно, было бы лучше, если бы Бэри осталась жива. Может быть, и впрямь оставить ее жить? Писатель все может, стоит только захотеть. Не так ли?
Вероятно, было бы хорошо, если бы вообще герои не умирали. Но так не бывает. И в жизни живая, реально существовавшая Бэри - погибла. Я не хотел отступать от истины.
Помянем же ее добрым словом. Она сделала все, что могла, и, может быть, даже чуть-чуть больше.
Снукки сходит со сцены
Не буду описывать последнюю предвоенную выставку: в конце концов, все выставки похожи одна на другую. Напомню лишь, что выставка всегда выливалась в радостное событие, которого ждали с нетерпением, заранее пытаясь предрешить: а что она принесет мне, моей собаке? Успех или неудачу? Выставка - проверка работы собаковода.
Мы готовим своих животных, если говорить о служебном собаководстве, для службы человеку, для службы подчас тяжелой, крайне трудной, иногда противоестественно трудной, для которой нужны крепкое сердце и сильные вместительные легкие, упругие мускулы и сообразительность, выносливость, сила, ум. Все это воспитывается. Всегда ли мы, любители животных, помним об этом? Бесспорно, беря собаку, мы думаем лишь о себе, о собственном удовольствии (а собака, если любишь ее, - всегда удовольствие), и тем не менее ведь в каждом отдельном экземпляре, независимо от того, какие цели ты преследуешь, просто ли увлекаешься собаками или хочешь способствовать развитию собаководства, как бы воссоздаешь породу заново, участвуя в созидательном процессе. Вырастил плохо - наказал не только себя, пострадало все дело в целом, а потом это скажется где-нибудь самым неожиданным образом. На выставке проверяется физическое развитие собаки, ее красота, экстерьер, говоря специальным языком; но вскоре уже был введен порядок - необученная собака не может рассчитывать на получение приза. Ведь обучение - это не только практическая полезность, но и постоянное совершенствование нервной системы, восприимчивости, понятливости, а следовательно, и способности выполнить приказ…
Иногда спрашивают: а если не учить, будет ли хорошая собака? Будет она служить мне? Будет. Так много человек дал собаке за те тысячи лет, что она живет около него, столько вложил своего - ума, чуткости, способности непрерывно находиться в контакте с внешней средой (кстати, хозяин - тоже "среда" для собаки), что она, собака, уже не может быть другой и от рождения тянется к нему, своему повелителю и учителю, хочет быть около него, служить ему. "Предан, как собака". Такую поговорку про собаку сложил народ.
Однако и изъян тоже будет. Необученная собака обладает целым рядом недостатков, а в городских условиях может даже стать обузой. И будет урон породе, ибо прервется ее совершенствование.
Тогда мы еще не знали, что эта выставка окажется последней перед грозными событиями.
Выставка проходила в Михайловском манеже, одном из самых больших манежей в мире. Ленинградцы организовали все образцово, и, когда я сейчас возвращаюсь мыслью в прошлое, я не могу припомнить ни одного недочета. В Москве, помню, я провел ночь с собаками на стадионе автозавода (ныне завод имени Лихачева), Сергей Александрович назначил меня дежурным, эта ночь стала незабываемой: закрываю глаза и вижу ночную столицу, слышу ее отдаленный шум, бреханье собак, негромкое бряцание цепей, на которые они были привязаны; пустое футбольное поле, ринги и пустые трибуны, днем ломившиеся от публики, - как все это неповторимо! В Тбилиси я жил со Снукки на квартире - незнакомый любитель-грузин любезно предоставил мне комнату на все время выставки; в Нижнем Тагиле, куда мы с Джери прибыли грязными до ушей, тоже потеснился один из любителей; я спал на диване, Джери избрал место под диваном - поближе ко мне, ночью вдруг со стуком костей вылез оттуда… хозяин квартиры услышал; вскочил: "Что упало?" А это так застучали Джеркины длинные лапы. В Ленинграде всех участников разместили по общежитиям и гостиницам, а в манеже круглосуточно находились ответственные дежурные.
Джери больше не выставлялся; в Ленинград приехала Снукки.
Снукки была "беспроигрышным билетом". Я уже привык к тому (успокоился или зазнался?), что, где бы мы ни появлялись, независимо от состава и количества участников, первое место обеспечено. Если б я знал, какое разочарование ждало меня на сей раз!
Правда, тревожные симптомы были уже, но я по молодости и легкомыслию не обратил на них должного внимания.
В первой книге "Моих друзей" я уже писал о том, как упорный авитаминоз может мучить эрделей. К сожалению, приходится говорить об этом еще раз. Эрдели - крепкая порода; но авитаминоз - их уязвимое место. Болезнь не оставила Снукки, прошло некоторое время, и последовал рецидив. Короче говоря, с авитаминозом Снукки мне пришлось воевать почти всю ее жизнь. (Странно, но он заглох и перестал напоминать о себе в дни войны, когда питание резко ухудшилось, - не потому ли, что в пищу собакам пошли и картофельные очистки и многое другое, что в мирное время скармливалось свиньям или выбрасывалось на помойку?) Собаки мои много бегали, двигались, и все же городская жизнь напоминает о себе. Не знаю, может, и я был виноват в чем-то. Иногда можно навредить, совсем не желая того, понести урон от излишней любви, например, перестараться в чем-то. Так довольно часто бывает в собаководстве.
Помню, когда я привез Снукки из питомника, она надолго сделалась предметом моей неустанной заботы. Перед отъездом у нас с Алексеем Викторовичем и его женой состоялся разговор, долго не выходивший из ума.
Алексей Викторович показал мне Рипа - отца Снукки, вернее продемонстрировал, на что тот способен, потом рассказал о нем. Достижения Рипа подавили меня.
- Нет, у меня, наверное, никогда не будет такой собаки, как ваш Рип, чтоб она могла брать призы на всесоюзных выставках, и вообще… - уныло сказал я тогда.
- Э-э, батенька мой, - возразил Алексей Викторович, как всегда с ободряющей улыбкой, - все приходит к тому, кто умеет ждать, как говорят французы…
- И добиваться, - добавила Софья Владимировна.
- И добиваться, - согласился Алексей Викторович. - Это уж обязательно. Под лежачий камень вода не течет.
Я всю жизнь боялся оказаться в положении лежачего камня, чего бы это ни касалось. Я добивался. И добился: Снукки стала "звездой". А потом, наверное, я в чем-то ослабил внимание, забыл, что собака - живой организм, не картина, которую написал, повесил на стену, и будет такой хоть тысячу лет.
Нас (меня и моих домашних) смешила Снукки, танцующая под скатертью. А ей было совсем не до танцев: зудило в спине, и щекотание свисающих концов скатерти доставляло некоторое облегчение. Снукки принималась яростно грызться, хватать себя за спину, щелкать челюстями. Скажешь "фу" - уйдет на место и грызется там. Часто, как бы ища защиты от мучительного зуда, ложилась у ног. Без нас раздирала себя в кровь.
Мы прозвали ее Снукки-"балалайка". Трень-брень, трень-брень… И так, если не "фукнуть", часами. Сядет и задней лапой где-нибудь под передней или по шее: трень-брень, трень-брень… "Ну, чисто балалайка!" - говорила моя мама.
Я писал о том, как в первый раз решил, что у Снукки завелись паразиты - блохи. Но блох не оказалось. И блохи - что, пустяк (хотя их часто боятся). Вымыл с креолином, и следа не осталось, сдохли все. А вот авитаминоз - зловредная штука.
Изгнать его нелегко. И вообще неправильный обмен веществ в высшей степени неприятен.
Мы уже привыкли к виду Снукки, дергающей кожей. Бедняжка! - говорю я теперь. А тогда? Кормили ее хорошо. Движение? Гм… Конечно, оно было, однако, какова его норма, необходимая организму? Редкий день обходился без того, чтобы я, забрав Снукки, не шел на старую квартиру, там к нам присоединялся Джери, и втроем мы направлялись на излюбленную нашу Обсерваторскую горку. Потом, когда там начали строить что-то новое, а деревья срубать, нам пришлось поискать другое место. Зимой было хорошо на пруду, ходили на лыжах за город.
Регулярное выгуливание я считал своей святой обязанностью. И все-таки, все-таки… С течением времени моя занятость возрастала, а продолжительность прогулок сокращалась, я начал делать скидки себе: в другой раз нагуляю. В другой раз… Так проходили недели, месяцы. Конечно, это тоже сыграло роль.
Безусловно, благотворны для организма самки беременность и роды, иначе говоря - щенки: но Снукки вязалась мало, даже не знаю почему. Это вышло как-то само собой.
Особо хочу остановиться на питании. Снукки получала достаточно, да. Но дело не только в сытости. Даже кормя собаку мясом (а это абсолютно необходимо), желательно его разнообразить: сегодня - мякоть, завтра, быть может, требуха, рубец. Пользу принесут и кожа, и сухожилия, и, возможно, даже шерсть (ведь хищник в природе глотает мясо с шерстью).
Кстати о мясе. Некоторые иностранные авторы усиленно рекомендуют давать его в пищу собакам почти исключительно сырым. Дж. Байракли-Леви утверждает, что через несколько поколений воспитанные таким образом щенки становятся невосприимчивыми к чуме и некоторым другим болезням. Думается, в этом есть здравый смысл. В то время, к которому относятся мои записки, о таких тонкостях не шло речи, и собак кормили только вареным мясом.
Ткани тела отличаются по составу, это доказано; естественно предположить, что для полноценного питания разных органов нужны и разные вещества. Жители Лабрадора, например, установили, что даже жир одного организма может быть различным: так, в лапах северных собак он гораздо больше сопротивляется морозу, не затвердевает при низких температурах, и это естественно (мудрость природы!), поскольку собачьи лапы все время соприкасаются со снегом и льдом. Иначе собака быстро потеряла бы способность двигаться, закоченела.
Интересный опыт проделали в одном питомнике. Немецкая овчарка страдала от нарушения обмена веществ. Худеет, хиреет беспричинно, ничего не могли поделать. Врач предложил: "Рискнем". Отпустили побегать по помойкам. Через месяц пес стал хоть куда.
Нет, отсюда вовсе не следует, что собаку нужно отпускать шататься по помойкам. Самое последнее дело оставлять животное безнадзорным!
Что касается Снукки, то вдобавок ко всему она была еще отчаянной лакомкой, - да, нужно сказать и об этом. Бывало, ешь печенье или конфету, она сидит тут же, не дыша, ждет, когда перепадет ей, прямо-таки умоляет: дайте! И, конечно, давали! Конечно! Легко писать в учебниках: избегайте давать собаке сладкое, лакомства. На практике все наоборот. Как не побаловать любимое животное! Пес смотрит так умильно…
Прямо-таки считанным животным удалось полностью избежать подобной "порчи"!
Все это я рассказываю к тому, чтобы помнили: городское содержание никак не способствует собачьему здоровью. Делайте выводы.
Должен, однако, заметить, что иногда все принятые меры не приводят к желаемому результату, только, быть может, ослабляют отрицательные явления, ну и оттягивают грустный конец.
Сколько я помучился со Снукки! У нее брали соскобы со спины, маленькие крупинки, как перхоть (думали: нет ли чесотки или другого кожного заболевания). Не нашли ни клещей, ни лишайных поражений, ни грибков. "Ничего пока не видно", - следовало стереотипное заключение. "Пока"! Ее лечили втиранием рыбьего жира в облысевшие места: постоянное чесание ("трень-брень, трень-брень") оставило ощутимые следы. После этого она прекратила грызть себя, потихоньку исчез неприятный запах.
Собаку пришлось остричь, в сильные морозы она мерзла. Дрожала даже на полу, дома. А уж на улице! Выйдет, прыг-прыг, замерла, оторвала от земли одну лапу, другую, вдруг завопила и заковыляла домой, как будто подбитая на все четыре ноги. Подобную "горячую сковородку" видел каждый, у кого собака не закалена.
Наконец после долгого лечения стало лучше. Собака снова стала веселая. Лает на приходящих (а то ведь совсем примолкла). На улице резва. Пошлешь за "аппортом" - как заяц, подпрыгивает, чтоб разглядеть, куда упал; хватает открытой пастью снег, зарывается в него мордой до ушей. Стала прежняя Снукки.
И все же урок я получил, и серьезный. Незаметно-незаметно, а "форму" Снукки начала все же терять. Незаметно - для меня; а свежий глаз обнаружит сразу.