Цирк продолжал свои странствия, и, как только они останавливались на отдых где-нибудь за городом, Додо тотчас выводил щенка и разрешал ему вволю набегаться. Однажды он понял, что Репейка знает команды "ко мне" и "сидеть".
Превосходно! Додо дал поводок щенку в зубы и строго приказал: "Сидеть!" Отойдя же на несколько шагов, скомандовал: "Ко мне!"
Репейка тотчас подбежал, но поводок бросил. Однако два дня спустя он уже прекраснейшим образом приносил и поводок, и ошейник, в основном потому, что каждый раз получал за это кусочек сала, - а такое он никогда не забывал, точно так же, как порку. Теперь уж Додо мог спокойно давать ему что угодно, щенок не выпускал предмет изо рта, хотя и грыз немного…
Потом Додо стал говорить не "ко мне", а "принеси", шлепая при этом себя по бедру, что на языке всех и всяческих собак означает призыв.
Затем он положил поводок на землю и в нескольких шагах от него усадил щенка: "Сидеть!"
И отошел шагов на двадцать.
- Принеси!
Репейка бросился на зов, разумеется, без поводка.
Додо вместе с ним вернулся к поводку, вложил поводок ему в рот и опять приказал сидеть.
- Принеси!
Так повторялось до той минуты, пока в маленький мозг щенка не пришло прозрение, прозрение, освещенное наградой в виде сала, и с той поры Репейка безошибочно приносил поводок не только на воле, во время упражнений, но и в повозке.
- Пойдем гулять! Принеси поводок…
Позднее Репейка стал распознавать слова "шлепанцы", "трубка", "спички" и знал, к каким предметам они относились. Он привык к спокойному глухому голосу Додо, привык и к тому, что не должен повиноваться никакому другому голосу, не должен, если даже его называют по имени и зовут к себе.
- Репейка! Иди сюда, Репейка! - делала попытки подружиться наездница, несмотря на запрет Алайоша, и Репейка уже чуть было не побежал к ней - голос был такой приятный, ласковый, - как вдруг над головой прогудело:
- Нельзя!
И Репейку словно стукнули по носу, словно розга Янчи просвистела над ним!
- Ты завистливый пес, Додо! - возмутилась Мальвина, но Додо лишь улыбнулся ей.
- Потерпи, Мальвинка, воспитание еще не окончено. Но все же попробуй позвать еще раз!
- Иди сюда, Репейка, - шлепнула Мальвина себя по плотной ляжке.
Щенок растерянно сел и поглядел на Додо, словно спрашивая:
- Ну, так что, идти мне или не идти?
- Нельзя!
И Репейка отвернулся, хотя и вильнул Мальвине хвостом.
- Сожалею, но подойти не могу.
Репейка вообще не был склонен к панибратству; это качество он воспринял от матери, которая не подпускала к себе незнакомых, рычанием предупреждая, что готова укусить. Недоверчивость его была инстинктивной и переходила в прямую агрессивность, едва сгущалась тьма и извечный навык предков сторожить, драться и защищать, по суровым законам наследственности, диктовал все поведение щенка.
Люди сновали взад-вперед вокруг повозки - Репейка даже ухом не вел, но стоило кому-то взяться за дверную ручку, как он начинал яростно рычать и ворчал еще долго, когда чужой уже отходил от двери и слышны были его удаляющиеся шаги.
Разумеется, он прекрасно различал шаги Додо и ждал, не двигаясь с места, только приветственно виляя хвостом. Но стоило ключу заскрипеть в замке, как щенок мигом оказывался у двери, готовый прыгать и всячески выражать пылкую любовь.
Если же клоун приходил не один, Репейка вылезал, правда, из ящика, но ожидал, когда откроется дверь, сдержанно и подозрительно, а незнакомых встречал ворчанием.
- Не тронь! - говорил Додо, поглаживая щенка, который уже понял, что в таких случаях его услуги защитника не нужны, но не спускал с гостя внимательных и подозрительных глаз, когда же тот подходил к Додо или к двери, опять начинал ворчать. И тут довольно было бы его другу сделать лишь знак: "держи его!" - как Репейка тигром бросился бы на незнакомца, не заботясь о последствиях.
Приказ "держи его!" имел свою историю, и Репейка заучил его за один нежданный урок. В тот день они совершили с Додо прекрасную длинную прогулку и уже возвращались домой. Додо шел по тропинке, Репейка свободно трусил вдоль посевов, как вдруг из ближней борозды показался крупный хомяк. Защечные мешки хомяка были набиты до отказу, да еще во рту он нес какую-то траву, мешавшую ему и видеть, и слышать. Этот жадный воришка и всегда-то держит голову низко, но тут он опомнился лишь после того, как столкнулся с Репейкой нос к носу.
Щенок заворчал, хомяк же пришел в ярость - как и всякий застигнутый на месте преступления вор, дрожащий за награбленное добро, - и сразу напал на колеблющегося в нерешительности щенка.
Тогда-то и прозвучали слова:
- Держи его, Репейка!
До сих пор щенок имел дело только со скромными трусишками-сусликами, к тому же нападение хомяка застало его врасплох, - одним словом, он был уже в крови, как вдруг раздался приказ:
- Держи его, Репейка!
Репейка взвыл - ведь он был еще щенок, - но взвыл не от страха, а просто от боли, так как хомяк укусил его за нос; щенок отскочил и сразу оторвался от незнакомого толстобрюхого противника.
Хомяк, потеряв голову от злости, бросился за ним, но к этому нападению Репейка уже был готов, словно не раз сражался с разбойниками в коричневых шубейках. То было впитанное и унаследованное от предков знание - немного отбежав, выбрать позицию, удобную для нападения.
Ответный удар был стремителен, и Репейка, силою натиска опрокинув хомяка, тут же схватил его за горло, не замечая, что когти противника пропахивают на его морде кровавые борозды. Эти когти - опасное оружие, ими хомяк выкапывает свои подземные зернохранилища, до двух метров в глубину, и сносит туда иной раз около центнера зерна.
Однако, опасные когти дергались все бесцельнее, хомяк задыхался - еще не окрепшие зубы щенка все же сумели вытрясти душу из подземного скопидома. Тем не менее, схватка затянулась бы надолго, но в подходящий момент вмешался и Додо, так что хомяк наконец вытянулся покорно и навсегда.
- Хорошо, Репейка, - погладил Додо окровавленную голову щенка, - очень хорошо, хотя эта бестия крепко тебя потрепала. Теперь не тронь, - приказал он Репейке, которому хотелось еще раз-другой тряхнуть своего врага, - дома ты его получишь, но сперва мы снимем с него эту красивую шубку.
Репейка вернулся домой, испачканный, весь в крови, как и положено возвращаться с поля боя герою, но воинственный дух его тотчас угас, едва Додо вытащил йод и губку.
- Мне не нравится, ой-ой, как не нравится! И запах противный, и щиплется, - скулил он, впрочем, против мытья почти не протестовал.
Но разделку хомяка он наблюдал уже с интересом. Коричневую шубейку Додо повесил на дверь сушиться, потом сказал:
- Теперь самое главное!
Он поставил на очаг старую сковородку и затопил - это был исключительный случай, так как обычно он столовался у Мальвины. Додо положил в сковороду мясо, добавил жиру и долго раздумывал, не нарезать ли луку, но потом решил, что Репейке понравится и так.
Репейка стал принюхиваться, подошел к Додо и замер: от шипевшего на сковороде мяса по комнате распространились восхитительные запахи.
- Ох, как хорошо пахнет, ой, какой я голодный! - заплясал Репейка вокруг своего друга.
Додо остудил жаркое, и четверть часа спустя щенок со смущенным видом забрался в свой ящик, глубоко вздохнул и растянулся на тряпье:
- Кажется, я малость переел…
Сковорода была не только пуста, но и вылизана начисто.
Додо улыбнулся.
- Даже споласкивать не нужно! Впрочем, все равно сковородка твоя.
Репейка только посапывал, иногда переворачиваясь на другой бок, словно искал местечко для своего почившего противника.
Цирк неторопливо удалялся от мест, где родился Репейка, все глубже забирался в лето. Тяжелые, окованные железом колеса катились уже по раскаленной пыли, заколосившиеся всходы волновались под горячим ветром, а на запыленных придорожных кустах взъерошенные жуланы охраняли свои гнезда и высматривали легкомысленный народец - насекомых.
Потом пшеница заходила широкими волнами, заколыхалась колыбелью, а ветер посвистывал в шуршащей щербатой гребенке колосьев; от виноградников плыл на дорогу сладкий теплый аромат, источаемый осиными гнездами, незрелым виноградом, чабрецом и шалфеем, согревшимся у белых стен старых винных погребов, уже в начале лета суля путникам хмельные осенние деньки.
Ночи теперь приносили облегчение, словно прохладная вода, в повозки сквозь накомарники проникал смолистый запах леса, тепло мигали звезды, и среди них луна со своим круглым, как блин, лоснящимся ликом, смеялась, словно хозяин летней корчмы, самый усердный потребитель собственного вина.
Катились тяжелые колеса, из дня перекатывались в ночь, их стирающийся след пролегал и по дороге Времени, словно то были колесики часов, которые везде и всем говорят разное и при этом говорят правду, потому что у каждого свои часы и своя правда.
У Репейки, однако, часов не было, да его и не заботило время, кроме той мельчайшей его частицы - в каждый данный момент сущей, - которую люди называют настоящим.
Он привык к катящейся по дороге повозке, хотя предпочел бы бежать под ней, между колес, но Додо этого не разрешил.
- Еще чего! Чтобы сцеплялся со всеми встречными собаками! - пробормотал Додо, когда Репейка однажды устроился было под повозкой. - Ты же не бездомная дворняга…
И Репейка не умел объяснить ему, что о драке не могло быть и речи, ведь трусящая под повозкой собака находится у себя дома, сторожит дом, как на собственном подворье, и нет такой собаки - разве кроме бешеной, - которая бы не уважала это право.
Облаять, конечно, облают и всякие гадости наговорят трусящему между колес чужаку, но только перед своей усадьбой, потому что у следующего дома начинается неприкосновенная территория другой собаки и нарушать ее пределы не рекомендуется.
Впрочем, сказать по правде, Додо очень редко оставлял своего друга одного и постоянно чему-нибудь учил, что Репейке представлялось игрой. Репейка любил играть.
Щенок давно уже бодрствовал, когда Додо пошевельнулся, пробуждаясь от короткого предутреннего сна.
Репейка мягко, одним прыжком, покинул свое ложе и, вертя хвостом, посмотрел на человека:
- Играть не будем? А я уже голоден…
- Привет, Репейка, - открыл клоун глаза, - как спал?
Щенок потянулся; эти речи он считал ненужным предисловием, но все же одобрительно вильнул хвостом.
- Ну, а как же я встану, - вздохнул Додо, - если нет шлепанцев? Шлепанцы! - приказал он.
- Вот это уже разумные речи, - подскочил Репейка и, виляя от услужливости задом, притащил одну туфлю.
- Вторую! - Репейка принес и вторую.
- Грызть нельзя, - строго сказал Додо, когда щенок бросил у кровати второй шлепанец, немного совестясь, что зубы поработали над ним весьма заметно.
- Теперь сходим за завтраком и поедим!
Щенок бросился к двери и, уперев в нее передние лапы, стал царапать.
- Выпусти! Выпусти меня!
- Ладно, ладно, - усмирял его пыл Додо. - А потом навестим Пипинч.
Прыжок - и Репейка был уже на траве, стремительно обежал повозку, покатался на спине, перенюхал, одно за другим, каждое колесо, выполнил все свои утренние дела и остановился перед Додо, показывая, что утренняя зарядка окончена, можно отправляться за завтраком.
Когда они проходили мимо повозки Оскара, Пипинч, маленькая берберийская обезьянка, взволнованно их приветствовала с крыши. Репейка вильнул хвостом, но его взгляд был прикован к другой повозке, где Мальвина с откровенной симпатией уже ждала своих нахлебников.
Мальвина каждый раз повторяла попытки совратить Репейку с пути, предписываемого дисциплиной, но щенок ни от кого не принимал пищи, кроме Додо.
- Удивительная у тебя сила воли, Репейка, - погладила его Мальвина, - недурно бы и кое-кому из людей у тебя поучиться.
Репейка слушал, а сам так смотрел на протянутую ему приманку - кусочек мяса, что тому впору было растаять, и, тоскливо глотая слюну, с мольбой оглядывался на Додо.
- Ну, скажи, скажи, наконец…
- Нельзя!
Репейка расслабленно ложился на живот, голову клал на передние лапы, словно говоря:
- Всему конец.
- Хорошая собачка слушается своего хозяина…
- Слушается, конечно, слушается, - и куцый хвост Репейки вздрагивал от возвращающейся надежды, - но ведь вот он, этот замечательный душистый кусочек…
- Сперва принеси мою трубку!
Невидимые пружинки вскидывали Репейку в воздух, и он летел так, что под ним шуршала трава. Минуя ступеньки, взвивался в повозку, дрожа брал в зубы заранее положенную на стул трубку и осторожно, старательно нес человеку, несколько раз чихнув по дороге:
- Ох, и вонючая!
- Хорошо, мой песик, - погладил его Додо, - очень хорошо…
- Ну, и… и… - танцевал вокруг него щенок, - и больше ничего?
Додо, словно не замечая пожирающего Репейку желания, спокойно обтирал трубку.
- Вот она трубка, все правильно, только чем же мне разжечь ее! А ну-ка, принеси и спички!
Репейка почти перекувырнулся от усердия:
- Ах, ну да, конечно, вот это… ну, то, что гремит… - И коробок в мгновение ока был доставлен, правда, немного погрызанный. От этого очень трудно было отвыкнуть Репейке, ведь все его предки лишь затем брали что-либо в рот, чтобы разгрызть и съесть, и все щенки, даже играя, грызут все подряд, потому что когда растут зубы, то зудят десны. Репейка уже знал, что эти несъедобные вещи грызть нельзя, но стоило ему взять что-то в рот, как челюсти сжимались сами собой, поэтому спичечная коробка попала в руки Додо несколько покореженной; Репейка тотчас занял место поближе к мясу.
- Можешь съесть!
Щенок бросился на мясо, дважды глотнул, и все было кончено. Он обнюхал место запечатленной воображением еды, и черные глазки уставились на Мальвину:
- Больше нет?
- Не жадничай, Репейка, - нахмурился Додо, - вот наш завтрак, сейчас пойдем домой и съедим его. Пошли!
Это был не только зов, но и приказ. Репейка степенно затрусил - сейчас не полагалось мчаться стрелой - и бросил лишь беглый взгляд на восседавшую на Оскаровой повозке обезьянку, которая провожала их, насколько позволяла цепь, потом что-то залопотала, запинаясь, но щенок только повел хвостом.
- Разве не видишь, что мы идем есть?
В отстраняющем движении хвоста заключалось также и поучение, ибо Репейка почитал еду чуть ли не богослужением и, уж во всяком случае, праздником, когда нет места каким бы то ни было будничным занятиям. Пипинч тоже могла бы это знать…
Дружба обезьянки и щенка началась несколько дней назад, с той минуты, как Пипинч впервые увидела Репейку. Додо и Репейка пошли за завтраком, и Пипинч чуть не свалилась с крыши, заглядевшись на маленького незнакомца.
Репейка испуганно покосился на нее и ворча обошел Додо, перейдя на другую сторону.
Тогда Пипинч стала что-то взволнованно объяснять, потом застучала кулачком по крыше повозки.
- Дашь ты мне отоспаться, Пипинч? - высунулся из повозки Оскар.
Обезьяна продолжала объяснять свое, поглядывая на щенка.
- А хорошо бы они подружились, - сказал Оскар, выходя из повозки. - Спускайся, Пипинч!
Обезьяна тотчас спрыгнула Оскару на плечо, а Додо и Репейка остановились. Глаза Репейки выражали отчуждение, страх и решимость, что в один миг могло привести к нападению.
"Что-то вроде человека, - метнулась в щенячьем мозгу догадка, - кто ж это мог быть? Если подойдет, укушу".
А Пипинч в это время произнесла целую речь, крошечной ручкой копошась в волосах Оскара.
- Подыми свою собаку, Додо, но близко не подноси.
Репейка взволнованно ерзал у Додо на руках, но так все же было спокойнее, да и Пипинч, когда он оказался с ней на одном уровне, не выглядела столь уж опасной.
- Поднеси поближе, но так, чтобы обезьяна его не достала.
Репейка усиленно принюхивался, а Пипинч протянула к нему морщинистую ручку.
- Я только поглажу, право, только поглажу, - проверещала она и обвила рукой Оскара за шею.
- Будь умницей, Пипинч! - И человек так посмотрел маленькой обезьяне в глаза, как умел смотреть только он.
Пипинч залопотала, залопотала, как будто клялась жизнью своих будущих детей, что будет умницей, только бы ее подпустили к маленькому незнакомцу.
- Рычать нельзя, Репейка, - сказал Додо, подходя ближе, и маленькая морщинистая рука, до ужаса похожая на человеческую, погладила щенка по голове.
- Я не обижаю тебя, не обижаю, - залопотала обезьянка и поглядела на Оскара, словно ожидая подтверждения:
- Правда ведь, я не обидела его? Хоп, блоха! - ухватила Пипинч прогуливавшуюся по голове Репейки прыгунью и тут же проглотила.
- На сегодня довольно, - сказал Оскар. - Они подружатся, и на твоей собачонке не останется ни одной блохи, можешь мне поверить.
Кто-кто, а уж Оскар знал животных!
На другой день Репейка больше не дичился Пипинч.
- Если не будешь приставать, и я тебя не трону, - коротко махнул он хвостом и с удивлением увидел, что Пипинч опять держит в пальцах блоху. А веселые ручки обезьяны, словно грабли, прочесывали шерсть Репейки, и это вовсе не было неприятно.
На третий день они встретились уже как знакомые. Пипинч, гремя цепью, колотила по крыше повозки:
- Хочу спуститься к моему другу, хочу к моему другу…
- Давай подпустим их, - сердито проворчал опять не выспавшийся Оскар; впрочем, обезьянка уже присмирела, поняв, что человек сердится. - Теперь они не сцепятся.
И вот обезьяна и щенок оказались на земле друг против друга. Репейка стоял свободно, обезьяна - на длинной цепи, над ними высились два человека.
Обезьяна ласково урчала, Репейка сдержанно обнюхал ее, а Пипинч обняла его за шею. Репейка предупреждающе заворчал и попятился.
- Мне это не нравится, - сейчас же отпусти шею.
- Но я не обижаю тебя, это у нас такой обычай…
- Все равно. Мне не нравится. Вижу, что драться ты не хочешь, да и мне это ни к чему, но я тебя еще не знаю. - Репейка лег перед Пипинч на живот, и она тотчас принялась искать блох.
Немного погодя Додо позвал Репейку. Пипинч проводила нового друга, пока позволяла цепь, потом запрыгала, с проклятьями стала колотить ручками по земле, и глаза ее бешено сверкали.
- Пипинч!! - крикнул Оскар грозно. - Хочешь взбучки?
Огорченная Пипинч вскарабкалась Оскару на плечо, горестно поясняя, что хотела просто поиграть со щенком, еще поискать блох.
- У него же столько блох, ужасно много блох, и такой он славный приятель… хотя и рычит, но ведь не кусает! Правда, он не укусит?
Оскар ничего не понял, но, так как обезьянка повиновалась незамедлительно, вынул из кармана два ореха. Один орех Пипинч сунула за щеку, другой взяла в руку и вскочила на крышу повозки, уже оттуда продолжая объяснять, что на ее родине орехи гораздо крупнее…
- Меня это не интересует, - отмахнулся от нее Оскар и вернулся в повозку досыпать.