Отгадка
Вот как все было с ними дальше.
Мой ход мысли был приблизительно таков: первой, за давностью проблемы, несомненно, нужна либо индивидуальная глубинная психотерапия, либо какая-то групповая деятельность (например, для людей с такими же проблемами или, наоборот, благотворительность по помощи таким же или кому еще хуже – всё это в комментах предлагали). Но всё это опять отсылает ее к боли (ее собственной или чужой), от которой она никак не может отвязаться и начать жить.
Вторая живет в плотном кругу своих проблем и тоже "отвлечься" от них с помощью хобби, благотворительности, смены имиджа и т. д. никак не сможет.
Первая – одиночка, интеллектуальна и алгоритмична, ей нравятся четкие, понятные методы. В "разговорной" терапии она давно разочаровалась. Вторая – семейственна, эмоциональна и совсем не интеллектуалка, ей ближе нечто типа катарсиса или вообще чуда. Ей, в сущности, понравились рекомендации священника, она готова пойти к экстрасенсу для снятия порчи. Уход в любую общину (включая долговременную групповую психотерапию), несомненно, облегчит ее собственное состояние, но тут же сформирует психологию сектантки, и тогда же уйдет муж (а это ее главный страх).
При этом обе – сильные женщины, способные успешно нести очень большую тяжесть и одновременно радоваться и достигать. Но для этого нужно освободить место, занятое сейчас виной, воспоминаниями, анализом, дурными прогнозами и т. д. Изгнать их страхи, боль и прочее прямо сейчас не представляется возможным. Значит, нужно их подвинуть.
Первой я сказала приблизительно следующее:
– Тот день был преждевременной инициацией. За один день вы повзрослели, и дальше жил уже взрослый человек, поэтому на вас и не подействовали разрушающе все поблажки, предоставляемые миром "несчастной сиротке". Как ни крути, но это ужасное событие – самое яркое и действенное, что было у вас в жизни. Ничего круче потом не было. Это ужасно, но этого нельзя забыть. Так бывает. Часто. Например, тысячи, если не миллионы, людей десятилетиями психологически не возвращаются с войны, на которую они попали в 18–20 лет и где прошли ту самую инициацию. Если вы думаете, что это только про мужчин, ознакомьтесь с биографией поэтессы Юлии Друниной. Итак, вы не вернулись до конца. Давайте примем это. Но уже давно идет другая, мирная жизнь. Ею тоже нужно жить. И мы просто поделим сферы влияния. Я предлагаю: два часа в сутки вы посвятите воспоминаниям, сожалениям и сокрушениям, выстраиванию альтернативной истории и т. д. Боль по погибшим на фронте товарищам; как сложилась бы жизнь, если бы не было войны; не случившаяся из-за войны любовь и всякое такое. Вы понимаете? Два часа. Можете ставить будильник. Сели, налили бокал вина, зажгли свечи, включили военный марш – и время пошло. Все остальное время дня вы гоните всё это метлой в сторону намеченного вами на сегодня срока и живете обычной теперешней жизнью. Это честно и ни для кого не обидно.
Она пришла через неделю и сказала: это трудно.
– А вы что думали: проблеме два десятка лет, и будет легко?!! – буквально рявкнула я. – Продолжайте!
Через месяц она светилась:
– Вы знаете, я не верила, делала, потому что просто прилежная от природы, но оно помогает! Я теперь их как будто навещаю в урочные часы, как старенькую тетушку. Здороваюсь, рассказываю, как прошел день, что-то спрашиваю, делюсь трудностями. Если они всплывают в другое время, я им говорю: не сейчас, не сейчас, ребята, подождите, вот сяду в машину… Я от дома до работы приблизительно час еду. А если еще пробки, так и больше… Очень удобно. А остальное время – живу, вы представляете, действительно живу! Моя коллега заметила, сказала: не знаю, куда ты их дела, но там им и самое место… Только вот мы собираемся в Таиланд (я заметила "мы", но не стала уточнять) – я заранее волнуюсь: как там?
– Везите с собой в чемоданчике. Изловчитесь и найдите для них время.
– Два часа – это много. Можно меньше? Мне кажется, мне теперь хватит, я научилась.
– Можно меньше, но каждый день.
– Хорошо, спасибо.
Про вторую женщину понятно? Все то же самое. Те же два часа всех жалеть, обо всех переживать, представлять себе ужасы ужасные, молиться Богу, перечислять грехи, каяться и все такое. Остальное время – мама еще жива, Ванька, в общем, приятный, незлой мальчишка, с мужем поболтать, в кино сходить, с дочкой посмеяться, всей семьей – на дачу или на пикник, сестру с сыном – с собой. Алкоголика, когда в ремиссии, – тоже. Если лезут в неурочное время – "ужас-ужасы, подождите до своего срока, придет час, я вас всех приголублю…" Никакой вины, все при деле.
Она вообще-то о чем-то таком и мечтала, еще со времен священника. Всем сказала: мне психотерапевт два часа прописал, чтоб у вас была хорошая жена, дочь и мамочка, так что не лезьте. Они согласились, и сразу легче стало. Потом она мне говорит: "Два часа подряд что-то многовато, приходится заставлять себя думать. Можно я еще в это время чего-нибудь другое поделаю?" Я говорю: "Нельзя! Знаю я вас, дел у вас много – так вы постепенно всё на тормозах спустите, а потом чувство вины – раз! – и вернется. Нельзя. Два часа. Можно на кусочки разбить, разрешаю".
Она меня не послушалась – конечно, русский человек всегда всё наоборот сделает. Но у нее это было не как у первой – навсегда. Осталось потом, именно как прием: "Ага, чувство вины? И вообще – чего это я так распрыгалась, разрадовалась? Забыла, что ли? Здравствуйте, ужас-ужасы, я ваша – на полчаса!"
Вот так получилось. Вдруг кому пригодится?
Не хочу быть взрослым
– Нашему сыну двадцать четыре года по календарю, но у нас с отцом такое впечатление, что ему все еще 14–15… Когда-то (сыну было лет тринадцать) мы посещали вас по направлению невропатолога, нам тогда действительно стало чуть легче находить с ним общий язык. Может быть, вы и теперь нам чем-то поможете? Что нам делать, чтобы он наконец повзрослел?
Медицинской карточки мать не принесла.
"Бедолаги! – подумала я сочувственно. – Наверное, у парня какой-нибудь вариант олигофрении". Я мысленно рассуждала о том, что в двадцать четыре года все ресурсы для компенсации практически исчерпаны… Вероятно, речь идет о том, как им с отцом принять ситуацию. К тому же 14–15 лет (если они не приукрашивают ситуацию) – это не так уж плохо, может быть, окажется возможным даже какой-нибудь простенький вариант трудоустройства…
– Наш сын закончил школу без троек и учится уже во втором институте, – прерывая полет моей мысли, сказала женщина. – Причем учеба везде дается ему чрезвычайно легко. Он совершенно не привык напрягаться, зубрить, просто прилежно работать…
– А почему бросил первый институт? – спросила я, пытаясь срочно перестроиться. – И что за специальности?
– Сказал, что это "не его". Отучился три курса в Электротехническом, теперь учится в Институте киноинженеров, на звукооператора.
– В армию ходил?
– Нет, что вы! Куда ему, такому, в армию! Мы его за взятку "откосили".
– Подрабатывает? Все-таки возраст отнюдь не детский…
– В этом году мы поставили вопрос ребром, попросту "наехали" на него. Он сразу устроился на полставки где-то на кафедре в институте. Работает там три раза в неделю по три часа, получает пять тысяч. Всё.
– Учеба и работа по совокупности не отнимают у вашего сына много времени. Что же он делает все остальное время? – спросила я, ожидая услышать про "проклятый компьютер" и сетевые игры.
Но в этот день моя прозорливость явно отказывалась работать.
– Он с детства увлекается аниме. Смотрит фильмы, рисует. У него много друзей по увлечению, друзья из школы, из обоих институтов, он часто ходит в гости, они где-то собираются, общаются, ездят за город, ходят в боулинг, играют в бильярд…
– Так сформулируйте: что же все-таки вас на данный момент не устраивает в вашем сыне?
– Время идет, а он не взрослеет!
Наш разговор замкнулся в кольцо.
* * *
– Это просто бред какой-то! – воскликнула ухоженная женщина средних лет, некрасиво скривив губы. – У меня одна дочь, я по полной вложилась в ее воспитание и теперь все время думаю: что же я сделала не так?!
– А что, собственно, не так? – почти равнодушно спросила я, зная уже, что дочери сидящей передо мной дамы 25 лет и она уже год как замужем. Поздно дочку воспитывать, уж что выросло, то выросло…
– Мы дали ей прекрасное образование, она два раза стажировалась за границей, училась там, где хотела, и тому, чему хотела. Вот вы в своих книжках все время пишете, как это важно – не препятствовать ребенку найти себя. И что? После окончания колледжа перед ней были все возможности, а она теперь говорит, что за карьерой гонятся только идиоты, которые путают жизнь с тараканьими бегами. Делает иногда какие-то "проекты"… Родители мужа купили им квартиру. Мы подарили ей на 25 лет машину. Может, это зря? Пусть бы снимали, как мы с мужем когда-то, комнату в коммуналке, работали до ночи, чтобы ее оплатить и прокормиться? Но это вроде тоже глупо – искусственно создавать сложности, если мы можем себе позволить для единственного ребенка… Но вот у нас и выросла какая-то Митрофанушка, прости Господи! Не хочу учиться, хочу жениться! Иногда мне даже страшно: может, я что-то медицинское пропустила, надо было лечить? Но их там целая компания такая, многие уже поженились-развелись, у некоторых уже и дети есть… Даже внешне: дочь до сих пор даже "на выход" носит какие-то дурацкие бантики и юбочки, ее муж – рваные джинсы…
– А что в этом плохого?
– Они все живут как бабочки-однодневки, не желая замечать сложности этого мира, не принимая ответственности за него… Я мать, мне тревожно за них, за нее…
* * *
Два этих случая из моей практики выглядят какими-то "пограничными". Есть ли вообще проблема? Или ее нет, и она попросту придумана тревожными родителями, родившимися и выросшими в решительно другом мире? Происходит или не происходит что-то особенное (плохое или хорошее) с теми молодыми людьми, о которых идет речь выше?
Во время обсуждения этой темы на страницах "Сноба" практически сразу родился термин "неотения" – явление, реально существующее в природе. Неотения биологическая – это особь, которая всю свою жизнь проживает в личиночной стадии, не проходя метаморфоз, то есть ни во что не превращаясь и никак не меняясь. Личинкой может и размножаться. Пример – аксолотль, личинка амфибии амблистомы. Психическая неотения – когда особь вырастает физиологически, получает способность размножаться, но не становится взрослой психически, остается детенышем. Примером могут служить домашние собаки. Благодаря искусственному отбору они на всю жизнь остаются щенками психически. Только это и позволяет человеку реально управлять крупным и опасным хищником. А вот так же управлять волком, даже выращенным в неволе, нельзя. Потому что, хотя у них и общая генетика с собаками, но волк становится взрослым!
У меня дома живут два аксолотля – Асмодей и Аурика, вокруг них первоначально и завязался разговор. А потом вдруг выяснилось, что термин "неотеническая личинка" очень точно описывает поведение некоторых знакомых собеседникам, вполне взрослых биологически людей.
И вот вопросы, которые я хотела бы предложить читателям этой книги:
1)
Существует ли в реальности "психическая неотения" у людей? Сталкивались ли вы с ней в практической жизни?
2)
Является ли она "веянием времени", или, наоборот, это раньше почти все были "личинками", а теперь, начиная с века Просвещения, все больше людей становятся "по-настоящему взрослыми"?
3)
Если есть тенденция к увеличению количества "невырастающих", то опасно ли это для функционирования отдельной личности, семьи, страны?
4)
Можно ли заставить человека "пройти метаморфоз", т. е. стать взрослым? Если да, то как это сделать?
5)
Не кажется ли вам, что современные СМИ и прочие общественные институты "психическую неотению" поощряют и даже культивируют? Если да, то какой в этом смысл для общества? Какова польза?
О ненависти и любви
Мальчишка поудобнее устроился в кресле и улыбнулся мне "социальной", западной улыбкой, навык использования которой все больше проникает в молодое российское поколение.
– Я ненавижу своих родителей, – спокойно сказал он, подумал немного и уточнил: – Мать и отца.
Его заявление меня, разумеется, встревожило, но со стула я отнюдь не упала. Передо мной сидел подросток, а подростки – единственная категория населения, которая часто и охотно оперирует словом "ненавижу". Все прочие понимают, что ненависть – очень сильное, разрушительное и редко встречающееся в человеческой практике чувство. Большинство реально взрослых (задержавшуюся подростковость не рассматриваем) людей европейской цивилизации на вопрос "Ненавидите ли вы что-нибудь или кого-нибудь?" ответят отрицательно или неуверенно пробормочут что-то общепринятое, про нацизм, например. Подросток же вполне может сказать, что он страстно ненавидит манную кашу, попсу, младшего брата, всех, кто убивает животных, и учительницу по черчению.
– Любая ненависть разрушает, – сказала я мальчишке. – С ней трудно, иногда даже невозможно жить. Особенно если это ненависть к близким людям. Ты правильно сделал, что пришел с этим ко мне. Как тебя зовут?
– Арчибальд Аввакумов, – сказал мальчишка.
Каюсь, я не удержалась от улыбки. А вы бы удержались? Арчибальд, разумеется, мою улыбку заметил и кивнул, как будто где-то внутри поставил галочку.
– Как сокращают твое имя? – убрав улыбку, спросила я. – Арчи?
– Нет. Бальд, я сам так решил. Тоже по-дурацки, конечно, но хоть непонятно. Когда мне исполнится шестнадцать, я поменяю имя и фамилию. – Он снова подумал и сказал: – И отчество тоже. Я уже узнавал, это можно по закону.
– Хорошо, но это будет потом. А сейчас мы про твою ненависть все уточним, разберем и обсудим…
– Да вообще-то нечего тут и разбирать, – мальчик отрицательно покачал головой. – Ну ненавижу и ненавижу, так получилось. Я вам не вру, поверьте, – снова социальная улыбка. – Я к вам за справкой пришел.
– За какой справкой?! – оторопела я. – За справкой о том, что ты, Бальд Аввакумов, ненавидишь своих родителей?!!
– Да, да, именно так! – на этот раз улыбка на лице Бальда была совершенно искренней. Он обрадовался возникшему, как ему показалось, взаимопониманию. А я, напротив, впала в тягостное недоумение.
– А зачем тебе такая справка? Кому ты ее понесешь?
– Ну, если кто попросит…
Кто может попросить у ребенка справку о ненависти к собственным родителям?! Мне становилось все неуютнее. Я уже внимательно приглядывалась к мальчишке, к его мимике, к движениям рук – может, за его внешней воспитанностью я проглядела какую-нибудь психиатрию?
– В суде там или еще где…
Ага! Хоть что-то. Намечается какой-то суд. Стало быть, дело, скорее всего, не в психиатрии.
– Справка для суда. О’кей. А что же я должна была бы в ней написать?
– Ну, что мне с родителями плохо, потому что я их, как я уже сказал, ненавижу, – мальчик объяснял мне всё терпеливо, как воспитатель детского сада объясняет дошколенку. – Что у меня от проживания с ними будет психологическая травма, стресс… или какие-то еще слова – вы, наверное, знаете, как правильно написать.
Так. Я решила, что уж теперь-то мне все ясно. Парень выглядит вполне приличным, но в семье, наверное, какой-то ужас-ужас. Пьянство, наркомания, побои, сексуальное насилие? Раз дело дошло до суда, наверное, хотят лишать родительских прав. Единственное, что непонятно: почему к психологу за психологическим освидетельствованием частным порядком пришел в одиночку четырнадцатилетний мальчишка? Что там себе соответствующие службы думают?!
Есть ли кто-нибудь, кто может взять его под опеку? Или я сейчас должна говорить с ним о детском доме?
– С родителями ты жить не хочешь, это мне понятно, – сказала я. – А с кем же хочешь?
– С папой, конечно, как раньше.
– Так. Ничего не понимаю. Давай все с самого начала. Твоя семья на сегодняшний день – это…
– Папа, я и Ариадна, моя сестра. Но Ариадна теперь уже больше с родителями живет. Она к отцу вроде привыкла.
– Сколько пап в этой истории? – я поставила вопрос ребром. – Детей двое, а мать вроде одна… У вас с Ариадной разные биологические отцы?
– Нет, что вы, один и тот же, – улыбнулся Бальд. – Мы же с ней двойняшки.
– Всю историю – и с самого начала! – потребовала я и сама услышала истерическую нотку в своем голосе. – Итак, четырнадцать лет назад у ваших папы с мамой родились разнояйцевые близнецы, которых назвали Арчибальд и Ариадна…