Разумеется, нормальный, не занимающийся Ци-Гун человек использует очень малую часть возможностей мозга (это я как мастер Ци-Гун говорю), но факт остается фактом: человек забывает потому, что у него слишком хорошая память. Кстати, чисто азиатский принцип: когда Ян (в данном случае хорошая память) достигает максимума, он переходит в Инь (в данном случае – забывчивость). Как до этого смогли додуматься западные люди, я до сих пор не понимаю. Понятное дело, они далеко не дураки, но ум их направлен вовне и они иногда напоминают мне маленьких детей, которые делают и делают новые игрушки – машинки, самолетики, телефончики, забывая о главном – о самих себе. О своем теле, уме, духе.
Когда я писал эти строки, то неожиданно понял (или мне просто показалось, что понял), почему на Западе люди так неохотно занимаются Ци-Гун. Да потому что его "не видно", он "не блестит", дети же любят блестящие новенькие игрушки, которые можно менять каждый день, а настоящие (хотя, может, и потертые, прошедшие через руки многих поколений предков) старые (я бы даже сказал, постоянные) фамильные драгоценности их не интересуют.
*
Ладно, все это не более чем отступления перед тем, как привести речь деда по поводу Ци-Гун. А речь его была примерно следующей.
Сначала он говорил о теле воина и уме Будды, предельной гармонии, спонтанном использовании природной силы.
Потом перешел к объединению духа (что это такое, я могу объяснить только сейчас), без которого использование силы не может быть полным и правильным и без которого невозможно чувствовать взаимосвязь с окружающей средой, со всей Вселенной.
Затем он говорил, что, стоя в столбе, я должен двигаться (помню, мне было интересно, как это можно двигаться, оставаясь на месте, разве что неподвижно сидя на телеге, которую везет лошадь) во всех направлениях, "слушая" чувством, реагируя в соответствии с ситуацией, используя силу сообразно с ощущениями, а дух мой должен быть сфокусирован и подвижен. Чувствовать себя я должен был, как будто был огромным, дивной красоты деревом, достигающим облаков, стоящим не на земле, а на облаке, плывущем в воздухе. Я должен был будто плыть по воздуху, двигаясь "от пустоты к проявлению", ища "в проявлении пустоту".
Теперь я понимаю, что он не сам это придумал, уж очень складно у него выходило, в его речи чувствовался четкий ритм, что делало ее похожей на стихи. Как-то потом он обмолвился, что это святая святых нашего семейства: песенные наставления о фамильном способе стояния столбом, не передаваемые вне семьи. Стихи, кстати, были не на вьетнамском, а на китайском, так что хитрый дед одновременно учил меня и китайскому языку. Разговорный китайский я знал, как родной, не хуже вьетнамского (между собой и со мной отец и дед говорили только на китайском), а таким способом старый хитрец учил меня и еще литературному китайскому языку. Вот часть этого наставления, разумеется, потерявшего ритм и рифму, когда я перевел его сначала на вьетнамский, потом для своих учеников на русский, а недавно, уже на старости лет, на английский, хотя его я знаю совсем плохо, еще хуже, чем русский.
Тело твое пребывает подвешено сверху, опертое снизу.
Дух твой сияет, ты как бы один во Вселенной, а внутренне весь ты подвижен. Восхитительно!Хотел бы двигаться, хотел бы остановиться.
Хотел бы остановиться, хотел бы двигаться.
Когда ты в движении, то кажется, что еще немного и не остановиться будет невозможно.
Когда ты в покое, то кажется, что еще немного и не начать двигаться будет невозможно.Все связано вместе, все тесно и плотно внутри и снаружи.
Живи в этом долго, намерение крепко, а дух не рассеян,
Ничто не отвергнуто, ничто не потеряно.
Когда достигнешь ты спокойной силы, чудеса будут рождаться все время,
Тогда своим внукам ты скажешь, что секреты стояния столбом постиг ты.
Все это было мне непонятно. Точнее было бы сказать, что все китайские слова были понятны, а общий смысл оставался туманным.
Раньше все было проще. Дед больше говорил о скоординированном и сбалансированном теле, о принятии правильного устойчивого, уравновешенного положения, требовал, чтобы я был естественно расслаблен, держал голову вертикально, смотрел прямо перед собой, чтобы все суставы были слегка согнуты. Точнее, чтобы в каждом суставе ощущалась готовность быть согнутым, готовность в любой момент растягиваться и расширяться. В результате выполнения этих требований должна была выстроиться правильная структура, форма, пребывая в которой человек устойчиво стоит ("опираясь на восемь сторон света"), будучи при этом подвешен за макушку.
Все это дед требовал делать спокойно и в расслаблении ("лучше медленно, чем быстро, лучше спокойно, чем в спешке"), ибо если тело расслаблено, а ум не спокоен, то энергия будет застаиваться, сила становиться жесткой, а дух – сломленным. Признаком того, что ничего не делается через усилие, является покой, комфорт во всем теле.
Разумеется, говорил дед и про дыхание, ум и дух. Это было уже менее понятно, но все-таки куда яснее, чем песенные наставления, и кое-что до меня доходило. В дедовом, как он выражался, упрощенном специально для некоторых сопляков, изложении это звучало так:
"Внешняя структура уравновешена. Дыхание становится спокойным и тонким. Внимание ни на мгновение не отвлекается на предметы, принадлежащие внешнему миру. Беспокоящие мысли как бы сами собой уходят. В результате ум становится ясным, а беспокойство в нем незаметно исчезает, постепенно приходя к полному отсутствию. Дух серьезен, строг, сосредоточен и возвышен. Все тело наполнено внутренним движением ("чем тоньше движение, тем более полон и целостен дух"), как бы мягко пульсирует. Ум следит, работает ли все тело целиком ("как одна семья")".
Тут же дед дал мне, как он выразился, прямую инструкцию о том, что нужно делать, если я хочу начинать, как он говорил, "чувствовать спиной". Тут я снова ничего не понял, но запомнил все слово в слово, потому что знал, что такую лекцию дед вряд ли повторит в ближайшем будущем.
"Если ты, дурья башка, не ощущаешь единства своей силы с силой всей Вселенной, может ли сила твоего ума стать вещественной, проявиться как реальная сила? Чтобы развить чувство единства с силой Вселенной, ты должен постоянно развивать и совершенствовать взаимоотношения между своим телом и окружающей средой, чем бы она ни была, чем бы она тебе ни казалась. Это может быть дуновение ветра или упавшая тебе на ладонь песчинка, это может быть движение, невидимое в темноте, это может быть неприязненный взгляд, брошенный на тебя из толпы, или толпа твоих одноклассников, шумящих за твоей спиной, когда ты "отстаиваешь" на школьном дворе свой ежедневный "столбовой урок". Настоящий мастер настолько чувствует среду, что может ощущать эмоции людей, например, любовь женщины (тебе еще рано знать об этом, поэтому молчи, слушай, запоминай и ни о чем не спрашивай) или затаенную агрессию, совершенно неразличимую обычным зрением".
Лекцию дед, как природный манипулятор (каковым он, несомненно, являлся), завершил тем, что расписал в красках, какие возможности обретает тот, кто освоит эту методику.
Если вкратце, то он сказал, что когда я освою методику стояния столбом по нашей школе, когда почувствую контакт с окружающей средой, ее давление и сопротивление, какой бы тонкой она ни была, то мои природные возможности начнут очень быстро развиваться и я смогу ощущать различные внешние силы и воздействия, смогу постепенно научиться реагировать на них в соответствии с этим ощущением, в том числе смогу даже ощущать взгляд, направленный в спину, чему я до сих пор (столько времени простояв в столбе лицом к забору) никак не могу научиться.
На этом по большому счету мое обучение Ци-Гун у деда завершилось. Можно сказать, что он полностью передал мне семейный стиль стояния в столбе, причем умудрился сделать это до тринадцати лет, когда я перешел обучаться к мастеру Вану. Разумеется, он и потом давал мне наставления, но регулярным обучением назвать это уже было нельзя.
Поэтому все мое дальнейшее понимание Ци-Гун связано больше с Ваном, который, как вьетнамец, чаще называл его "Кхи-Гонг". По этому поводу он сказал мне так:
– Как ты будешь это называть – Ци-Гун, Кхи-Гонг – никакого значения не имеет, называй, как нравится. Ци или Кхи – это энергия, Гун или Гонг – это работа. Так что, как ни крути, работать все равно придется.
Вот его "вступительное слово" насчет моего дальнейшего обучения Кхи-Гонг:
– Я долго говорил с твоим дедом о том, как он учил тебя. Потом (хотя, скорее всего, ты этого даже и не заметил) устроил тебе экзамен, чтобы оценить твое сегодняшнее "цигунское" состояние. И должен сказать, что несмотря на твой весьма юный возраст, у тебя, к моему огромному удивлению, оказался вполне мастерский уровень столбового стояния. Два часа в низкой стойке, причем вполне спокойно и явно в состоянии Ци-Гун.
В результате ты накопил достаточное количество энергии, стал укоренен, как дерево, физически крепок, как железо, имеешь железные нервы и прекрасное чувство окружающего пространства.
Можно сказать, что ты достиг истинного мастерства. Поэтому этот путь для тебя исчерпан. Разумеется, ты будешь продолжать стоять и под моим наблюдением, разумеется, я внесу некоторые поправки и покажу тебе другие, несимметричные формы столба, но ничего значительного я в этот процесс уже не добавлю.
По-хорошему, я должен был бы начать тебя учить высшему Кхи-Гонг – ты вполне готов к этому. Но времени у тебя немного, лет, я думаю, пять. Так что я тебе покажу такой "кисель-компот" из нескольких стилей. Может быть, не все из них тебе понадобятся. Даже наверняка не все. Но, тем не менее, я думаю, что такой способ обучения себя оправдает. Во-первых, знание нескольких систем формирует "учительский" подход, позволяющий подбирать систему "под ученика" Во-вторых, когда я составлял твой гороскоп, выяснилось, что жизнь свою ты закончишь далеко отсюда и будешь учить людей на Западе. А там то, что я тебе покажу, как раз и пригодится. Ты не сомневайся, у мастера Вана все рассчитано наперед.
– А что со мной будет, когда я уеду, куда, с кем? – посыпались из меня градом вопросы.
– Я сказал, что составил твой гороскоп, но не сказал, что стану рассказывать тебе то, что узнал из него. Тем более я тебе не говорил, что стану отвечать на все твои вопросы. Да еще на такие! Пока просто поверь мне на слово. А там, глядишь, если, конечно, повезет и на то "будет судьба", и до Кхи-Гонг высшего уровня дойдет.
В общем, Ван начал учить меня по "дробной", как он сам выражался, программе, суть которой сводилась к следующему: несколько традиционных систем, которые он, Ван, считал наиболее простыми и эффективными.
Начал он с системы под названием "Восемь кусков парчи". Когда он показал мне этот набор несложных движений, я спросил его, зачем мне это, ведь я и так целый день в движении.
Ван ответил мне так:
– Конечно, тебе точно не нужно дополнительное движение, ты и так к вечеру еле ноги волочишь и падаешь на постель, как подрубленный. Но это очень старый комплекс и в него "зашито" много чего. Это такое отдельное "царство" в мире Кхи-Гонг. Мало есть систем, которые предназначены для выполнения стоя и сидя.
– Да, уж, – расхохотался я, – в столбе не посидишь.
– Ну, я бы не был столь категоричен, – оборвал мой смех Ван. – Хотя, конечно, ты скорее прав, чем не прав. Но дело не только в "стоя – сидя". В этой системе можно найти (если, разумеется, знать, что искать и как) все принципы внешнего боевого искусства, основу его видимой формы. Это важно и полезно потому, что сосредоточено в таком малом объеме. Это похоже на короткую шпаргалку, которую пишет школьник перед экзаменом: на крошечном листке бумаге записано все то главное, что есть в толстой книге.
Есть у этой системы еще одно полезное свойство: она содержит в себе толкование парной техники. И снова – в минимальном объеме максимальная концентрация знаний. Эту часть восьми кусков, насколько мне известно, вообще никто не преподает. Сейчас этот комплекс известен только как оздоровительная гимнастика. Тоже совсем неплохо. Твой дед, кстати, иногда ее передает своим пациентам. Не всем, конечно, только тем, с которыми готов возиться.
Тут Ван был, несомненно, прав. Дед действительно показывал старикам какой-то наборчик простеньких движений, никакого интереса у меня не вызывавших. Теперь же, когда Ван стал показывать мне "восемь кусков", я сразу узнал их. Правда, движения деда несколько отличались от техники Вана. Тут черт меня дернул спросить, какие "восемь кусков" лучше.
Ван сразу посуровел (хотя, казалось, и так уже дальше некуда) и дал мне наставление, которое велел помнить при разговоре с любым мастером Кхи-Гонг.
– Это хорошо, что такой вопрос ты задал мне, а не кому-то другому, – даже суровее, чем обычно, нахмурился Ван. – Я твой учитель, я отвечаю не только за твое обучение, но и за воспитание. Тебе повезло, что я хорошо помню (а мог бы и забыть), что я тебе об этом раньше не говорил. Поэтому, как твой наставник, я должен тебе это объяснить, а не наказывать (хотя и очень хотелось бы). А вот другой, чужой мастер за такой наглый, идиотский и хамский вопрос мог бы тебе и всыпать.
– А за что, мастер Ван?
– Раз сам не понял, то я переведу твой вопрос, точнее, его суть на простой и понятный язык: "Кто из вас умнее, мой дед или вы, мастер Ван?", или "У кого был лучший учитель, у моего деда или у вас, мастер Ван?", или "Кто из вас более сильный мастер, мой дед или вы, учитель Ван?" Хватит или продолжить?
Продолжать не было нужды. Я и так покраснел до корней волос. И, главное, дед мне все это уже говорил. Иными, правда, словами, но суть была та же. Излагал он это так: "Всякий мастер считает себя самым сильным, свой стиль самым лучшим, а своего учителя самым мудрым. Он отождествляет себя со своим стилем и со своим мастерством и готов продемонстрировать и то и другое любому усомнившемуся. Чем больше его мастерство, тем больше его гордыня и тем с большей готовностью он вступает в поединок с теми, кто подвергает сомнению уровень его Гун-Фу. Только по-настоящему мудрым мастерам все равно, что говорят и думают о них другие. Эти уже практически никогда не вступают в поединок. Им не интересно, да и не нужно – обычно бывает достаточно одного взгляда. Но таких мало, очень мало и это, как правило, глубокие старики. А с молодыми будь очень осторожен, говоря об их стиле и их мастерстве. Могут предложить испытать это на своей шкуре".
Ван, будь он неладен, как всегда, внимательно следил за выражением моего лица и, как всегда, все понял без слов.
– Кажется, тебе об этом уже говорили, – без вопросительной интонации сказал он. – Хорошо, что хоть сейчас вспомнил. Ну, раз вспомнил и судя по непривычно покаянному выражению твоей обычно наглой морды, забудем этическую часть этого вопроса и я тебе отвечу на его суть. Спроси-ка меня еще раз.
Глядя в землю, я пробормотал заплетающимся языком:
– Какой комплекс "Восьми кусков парчи" лучше: тот, что преподает дед, или тот, которому обучаете вы?
– Оба лучше, – с уверенностью ответил Ван. – На самом деле по сути они совершенно одинаковы и слегка разнятся только по форме. А "оба лучше" означает, что для твоего деда лучше тот комплекс, который он преподает, а для меня тот, который преподаю я. Все просто: кого как учили и кто к чему привык. Тут все доходит до смешного. Люди, передающие одну и ту же школу, рассказывают разные истории ее происхождения и приписывают ее создание разным людям (иногда даже небожителям), причем чем более значимый персонаж якобы стоит у истоков школы, тем более качественной эта школа считается. На самом деле никто ничего об этом не знает (происхождение школы – это, как правило, древняя и запутанная история), но все хвастают, не зная при этом, чем именно.
Если хочешь, могу рассказать тебе историю тех восьми кусков, которые мне передал мой мастер. Кстати, у твоего деда история наверняка будет другая, ведь у него "чисто китайская" версия, а у меня ее вьетнамская модификация, которая, однако, не отрицает своего китайского происхождения.
История эта почти наверняка лживая, потому что слишком красиво все выглядит, на самом же деле все бывает намного проще. Даже то, что упражнений восемь, – тоже ложь, потому что на самом деле их двенадцать, просто некоторые из них объединили, можно сказать, что куски парчи сшили и из двенадцати получилось восемь.
Мой учитель считал истории лучшим методом обучения и потому рассказывал ученикам много красивых сказок, но тогда не было войны и он мог себе позволить учить меня долго. У нас с тобой времени несравненно меньше, поэтому историй я тебе рассказываю меньше и они намного короче. Так что если совсем коротко, то мой учитель (тебе трудно в это поверить, но в то время я был моложе тебя) поведал мне, что, по преданию, этот комплекс был создан маршалом Юэ Фэем для укрепления здоровья и улучшения физической подготовки солдат. Он включал в себя два вида методов: для укрепления тела (когда тренировка происходила в положении стоя) и для восстановления после болезни или ранения (в положении сидя).
Несколько позже, когда я вырос, учитель сказал мне, что версия про Юэ Фэя в нашей школе считается официальной, а правильной, так сказать, "домашней", считается другая, где отцом-основателем считается даже не знаменитый маршал, а один из восьми даосских бессмертных, Люй Дунбинь.
Раньше мне эту версию учитель не счел возможным рассказать ввиду ее явной "непедагогичности", так как в ней основатель школы предстает не только одним из восьми бессмертных, но и деревенским пьяницей.
Согласно этой, "правильной" версии Люй Дунбинь, будучи еще молодым человеком, пошел в деревенский кабак, где напился до совершенно свинского состояния и уснул, уронив голову прямо в тарелку. В ужасном сне (еще бы, с такого-то перепоя) он увидел всю свою будущую жизнь, в которой сначала достиг очень многого, а потом все потерял. Даже такой пьяница, каким тогда был Люй Дунбинь, сумел понять, что это вещий сон, свидетельствующий о тщете мирской жизни.
Проснувшись, испуганный Люй Дунбинь обнаружил перед собой сурового старика. Как потом оказалось, это был старший из восьми даосских бессмертных, Чжунли Цюань, который и стал наставником Люй Дунбиня.
Завершив обучение и оставляя Дунбиня его "судьбе", мастер в качестве прощального подарка перед уходом начертил восемь рисунков на стене пещеры, где жил тогда Дунбинь. На основании этих картинок Дунбинь, который к тому времени и сам стал бессмертным, составил "Восемь кусков парчи", которые потом по прямой линии передачи попали к нашим предкам.
– Так что гордись, – то ли в шутку, то ли всерьез сказал Ван, – будешь учить систему, которую изучали бессмертные. Может, и сам бессмертным станешь. Хотя мне лично, – продолжил он, – больше нравится версия, связывающая слова "разноцветная парча" с тем, что в процессе занятий человек получает большое количество высококачественной (как дорогая парча) Кхи, которая, как роскошная ткань, окутывает его тело. Если учесть, что парча – это разноцветная ткань, то становится явной аналогия с энергией разных органов, которая, подобно парче, имеет разные цвета.