Зал наполнялся. Ватагой протопали столичные хоккеисты, принялись сдвигать столы, чтобы сесть всей командой, и хоккеисты сибирские тотчас последовали их примеру, тесня мускулистыми спинами, шутливо лягаясь, возник дружеский переполох. Конькобежная героиня прошлой Олимпиады, играя известными по журнальным обложкам ямочками на щеках, подчёркнуто крутым виражом обогнула столик, за которым воспитанно отщипывала пудинг единственная в мире её соперница, бестелесная, прекрасная, роковая. Мелькнул обладатель бесчисленных рекордов Мишин, прозванный "лордом", но похожий скорей на матёрого волка, впрочем, на волчьего лорда с литой неповоротливой шеей и оскалом клыков, означавших улыбку: с ним здоровались все, но по-разному, он - только так. Бочком потеснился, сел к своим Палагин, чемпион мира по биатлону - за теми столами, как и среди лыжников, людей тоже всё больше деревенского происхождения, ели истово, за собой не оставляя, по вековой привычке сгребая в заскорузлые ладони крошки.
Палагин увидел Кречетова, отложил ложку, подошёл угостить американской жвачкой в обёртке с ярко раскрашенным мышонком: "Вкусная забава, только неотвязная, как семечки". Туда же, в лыжную часть зала, прошагал, пожимая множество тянущихся к нему ладоней, огромный мужчина, простовато-величественным лицом напоминавший портреты Шаляпина, - Иван Одинцов…
По соседству с группой угнездилась компания девчонок в свитерах, в брюках эластик и лыжных ботинках.
- Задрыги, - сказал Сельчук. - В чём тренировались, в том и припёрлись. Наверное, и руки не помыли. Производственницы, надо думать. Боятся, что в нормальной одежде их за настоящих спортсменок не примут.
- Оголодали, эт само, жрать не терпится будь здоров, - взял их под защиту Петрович.
- Я знаю, как после тренировки хочется есть, - настаивал неумолимый Сельчук. - Но внешняя культура определяет внутреннюю.
- Между прочим, наоборот, - заметил Берковский, - внутренняя - внешнюю. Однако, Анатолий Михайлович, одна из этих красавиц явно удостаивает вас вниманием. А что - в ней есть шарм…
- Тельная, - по-своему одобрил и Петрович.
- Алё, дяденька! - Из-за соседнего столика и впрямь помахала Кречетову симпатичная рыжая особа. - Алё, как ваш зубик? - И надула щеку.
Ах, вот это кто - здоровила из коридора физкультдиспансера. Кречетов надул обе щеки и оглушительно изобразил звук откупориваемого шампанского. За соседним столиком это вызвало смех и безуспешные попытки подражать.
- Неотразим, - сказал Берковский.
- Пойду спать, - сказал, вставая, Сельчук.
Прямо от городской окраины начинаются невысокие отроги Уктусских гор. Утро, тени сосен пересекают, словно перекрывают лыжню. Но расползается серый облачный платок, среди ветшающего кружевца всё шире синие прорехи. Солнце пронзило, позолотило сосенный строй, и тени исчезли - открыт крестный путь. Бор искрится мириадами хвоинок, идиллически позванивают синицы.
Идиллия, впрочем, лишь для зрителей, зевак. Тренеры, сгрудившиеся возле судейской избы, у столба с приколоченным к нему термометром, сокрушённо качают, головами. Расходятся порознь, гадая, какую мазь-то выбрать на эту чёртову погоду.
Мало-помалу оживают улицы палаточного городка, где подле каждой брезентовой обители торчат таблички с наименованиями областей и автономных республик, а также лыжные палки, на которых висят рукавицы. По улицам снуёт народ в тренировочных костюмах и анораках: пробегаются, приседают, машут руками, отбивают земные поклоны.
Поодаль маркировщик, насупленный ввиду важности задачи, шлёпает треугольной печаткой по пяткам и носкам лыж, испещрённых штампами других, давних гонок. Румяная бабёнка, ненатурально толстая от того, что белый пищеторговский халат напялен поверх дохи, поплясывает у бидона с витаминизированным питьём. Связисты в солдатских шапках с наушниками, расхристанные вопреки уставу, с катушками на спинах, волокут по снегу провода контрольных телефонов к натянутому между двумя столбами белому полотнищу, на одной стороне которого красные буквы "старт", на другой - "финиш", и дальше, за старт и за финиш. Сперва по прямой, потом на подъём и в лес, куда ведут ало-синие флажки на лучинках, обозначающие трассу. Оттуда в судейскую избу предстоит стекаться скупым вестям, именам и цифрам, скрывающим драмы большой гонки - на пятьдесят километров.
Творческой группе пора было приступать к работе. Комментатор Кречетов помахал водителю "рафика" и, пятясь перед машиной, решительно повёл её прямо на канаты ограждения.
- Давай, давай, не бойся.
К нему поспешил поинтересоваться, кто это пренебрегает установленным порядком, милицейский офицер. Ковырнул:
- Майор Матюнин.
- Центральное телевидение.
Комментатор отстегнул кнопку нагрудного кармана, вынул удостоверение. Майор не прикоснулся к книжечке с золотым тиснением, лишь почтительно козырнул:
- Понял - Центральное. Какая требуется помощь?
- Вас как по отчеству?
- Сергей Иванович. А вы - лицо, гляжу, знакомое - товарищ Кречетов?
- Ты вот что, Сергей Иванович, ты кликни своих ребят, пусть подтолкнут. Видишь, буксуем. И посторонних к вам не пускать.
- Вас понял - выставим оцепление. А это что будет - трансляция?
- Подымай выше - фильм.
- Серьёзная задача. Без шапки не простынете? Для руководства, поимейте в виду, там буфет. Больше никаких указаний? В случае чего - буду неподалёку.
Рабочая бригада волокла на снег громадную кладь - супертехник Иванов, страшась повреждений дорогой аппаратуры, умолял не кантовать. Протоптал в снегу полянку - рыбацкими, выше колен, чёсанками, обшитыми снизу до середины резиной от автокамеры:
- Сюда, эт само, ставить будем?
Из "рафика" выбрался Натан Григорьевич Берковский, облачённый в бордовое кожаное пальто, богато отороченное цигейкой: им одарил фронтового кинооператора с собственного плеча на новый, сорок четвёртый год командующий прославленной воздушной армией.
- Эту точку и возьмём. Прелестный фон. Петрович, голубчик, поставьте двадцать пятый. Анатолий Михайлович, синхрон писать будем?
- Обязательно.
- Вадим, где вы? Почему я всегда должен его искать?
- Потому что я не обязан угадывать ваши творческие фантазии. - Сельчук в прямоугольном пальто на ватине бережно, на вытянутых руках нёс магнитофон "Майхак", в просторечии "патефон". - Где ставить?
- Здесь. Петрович, я всё же мечтал бы "полтинничек"…
- А мне что, тянуться с микрофоном за вашим "полтинничком"? - поинтересовался Сельчук.
- Возьмите "удочку".
- Вы меня смешите. У вас весьма ограниченные понятия о звукозаписывающей технике. На сосну прикажете лезть, чтобы микрофон не был в кадре? Или по снегу ползти?
- Мы, между прочим, если надо, ползали по минным полям. Меня вообще удивляет это пуританское отношение к микрофону в кадре. Просто как к голой женщине! Ах, как стыдно - человек говорит в микрофон. А во что он говорит? В иерихонскую трубу, которую бог невидимо поднёс к его устам?
- Я ни за что не отвечаю, но главная редакция забракует, - предрёк Сельчук.
- Уломаем, - пообещал Кречетов.
- Вы ещё плохо их знаете, - сказал Сельчук.
- Они меня тоже плохо знают, - комментатор с грозной усмешкой грохнул кулаком о ладонь, точно о многострадальную боксёрскую "лапу".
Этот многообещающий жест доставил удовольствие Берковскому, вызвал радостную веру в душе Петровича и молчаливое неодобрение в Сельчуке. Звукооператор и сам считал себя по натуре бойцом и фрондёром, но фрондировать полагал уместным, лишь обретя на это право.
- Встаньте, пожалуйста, на фоне той сосны, - попросил Берковский Кречетова. - Нет, левее - там такая ель, мечта художника Шишкина. Ах, какая ель, какая ель, какие шишечки на ней! Так, пробуем. Камера.
- Микрофон, - откликнулся Сельчук, но тотчас сообщил, что звук не пишется.
- Супертехник! Кто у вас дёргал кабель? Где обрыв?
Петрович возник, не торопясь, но быстро: бывалый фронтовой связист в своём ватничке.
- Обрыв, эт само, не иначе у фишки.
Порылся в карманах, набитых подручными средствами.
- Дело, та-скать, мастера боится. Сейчас сообразим времяночку, а вечерком припаяем.
- Супертехник - это, как я понимаю, переводится "сверхтехник", - сказал Кречетов. - Так ты, Петрович, у нас сверх-сверх. Тебя бы в мой огневой взвод, я бы и горя не знал.
- Служу, эт само, трудовому народу. Хотя своё отбарабанил. От звонка до звонка. Пожалте, готово.
Всё было готово к съёмке. Берковский нацелился запечатлеть старт первых участников. Кречетов вынул из кармана стартовый протокол и принялся помечать галочками тех, кто мог претендовать на успех.
Чей-то нос заинтересованно посопел возле его уха:
- За кого болеете, дяденька?
Давешняя дева и в полной лыжной амуниции выглядела неплохо. Совсем недурно выглядела в синей шапочке с белым помпоном, из-под которой из-под рыжей чёлки наивно и дразняще помаргивали рыжими ресницами зелёные глаза.
- Ни за кого, - серьёзно ответствовал комментатор. - Нам нельзя. Нас за это сурово наказывают.
- Как это?
- Лишают компота.
- Бедные. А я за дедушку Ваню очень переживаю. Вы ведь знаете Ваню Одинцова?
- Ты всех в тридцать пять лет в дедушки записываешь? Совесть у тебя есть обижать нас, пожилых людей? Тем более при исполнении. Придётся тебя дисквалифицировать. Лет на сто.
- Прям, на сто. Сказали бы лучше, как вас звать, а то мы всё-таки знакомы, а разговаривать неудобно. Я, например, Тамара.
- Анатолий. Можно - Михайлович. Всё-таки дедушка.
- Вы правда обиделись? Вот и зря - просто я юморная. Давайте мириться: "Мирись, мирись и больше никогда не дерись". А руки у вас горячие. Значит, сердце холодное.
"Руки горячие - сердце холодное", так, что ещё в наборе? "Люби меня, как я тебя, и будем вечно мы друзья". "Жду ответа, как соловей лета". Флирт цветов: "Подснежник - много я в жизни скитался, долго я счастья искал, весь я душой исстрадался, пока тебя не повстречал". Фиалка: "Умри, но не давай поцелуя без любви". Игрывали в детстве на даче.
- Ну-ка назови, только не задумываясь, нечётную цифру.
- Три, а что?
- На кого сейчас похожа вон та собака?
- На монаха. Стоит на задних лапах, как всё равно молится.
- Ничего. Большинство барышень называет семёрку и говорит, что собака похожа на человека.
- А у вас много знакомых барышень?
- Тьма. Прохода не дают. Но у меня стальная воля. Я день и ночь горю на работе.
- Горите, Толя, я пошла. За Ваню болеть. Смотрите, красиво его снимайте.
При жеребьёвке тренеры заявили Одинцова не в группу сильнейших, но в замыкающую, где значилась и зелень, и безнадёжные старпёры, к которым, должно быть, причислили и его. Выходит, ко времени его старта идущие впереди разобьют, разъелозят лыжню, солнце же довершит чёрное дело - растопит на открытых местах снег, может быть, совсем до земли. Правда, похоже, оттепель не продолжится бесконечно: воздух неоднороден, слоист, по временам потягивает зябкостью. Может натянуть снегопад, и свежак, улёгшись на сырой наст, много задаст лыжникам загадок. Одна надежда - эти-то загадки Иван отгадает, не впервой.
Другая разгадка проще: списывают. Три года назад на тренерском совете спорили - аж, говорят, пух-перья летели - везти ли его на Олимпиаду в Америку, и не повезли. Потом локти себе кусали: парень, поставленный в эстафете на исконное, законное Иваново место, на финишный этап, упал, потерял лыжу, растерял преимущество, которое обеспечил ему Бобынин, и приехал третьим. И тренерам досталось по первое число.
Но тогда Ивану было тридцать два года, а через год, к будущей Олимпиаде, сравняется тридцать шесть.
Безнадёга?
Дед говаривал: "Не верь, Ванька, ни в чох, ни в сон, ни в птичий грай, а только в Господа Бога да в наш одинцовский фарт". - "Не гневи Господа, старый", - пугалась бабка. "Небось не прогневается - он нашу фамилию любит".
И был же фарт!
Срочную службу Иван проходил в Заполярье. Лыжи там выдавали широкие - на таких только и шлёпать по целине, на них не побегаешь. Перед первенством части Иван обтесал с боков свои "лапти" и всех победил. Дальше - больше: летом сел на велосипед и тоже всех "обштопал". Даже двух мастеров спорта. Сила пёрла из него, широкая кость обрастала мясом, солдатский паёк - не деревенская тюря. Тем более когда выполнил норму мастера, паёк удвоили, добавили шоколад. А когда прогремел солдат на первенстве округа, а затем - Вооружённых Сил, повезли добра молодца в самую Москву. Москву он, впрочем, поначалу и не увидел - гонял до самозабвения по Минскому шоссе, где были назначены соревнования на приз открытия сезона. Десятерым лучшим предстояло стартовать в столице, в центре, на Садовом кольце, Иван был седьмым.
Кольцо пролегало среди домов невиданной высоты и красоты, только садов никаких, широченная улица, людей на обочине - море. Выстроившихся в шеренгу гонщиков приветствовал маршал - тот самый: "Веди, Будённый, нас смелее в бой…" Усищи вразлёт, орденов на мундире богатырская кольчуга, от неё солнцем слепит.
Со старта Иван долго шёл в общей группе, присматривался: парни как парни, ничем он не хуже. На первом же по ходу подъёме (после узнал, что от Самотёчной к Колхозной площади) врубил передачу побольше, перебрался в голову. Впереди, метров за двести, увидел отрыв. Там красные рубашки армейцев из первой команды, и среди них Тарачков и Вершинин. Эти двое, самая их сила, на Минке после финиша осмотрели Ивана с макушки до пят. "Молоток", - сказал Тарачков, и Вершинин усмехнулся снисходительно: "Подрастёшь - кувалдой будешь".
Виднелись впереди и полосатые жёлто-голубые майки нового спортивного общества Военно-Воздушных Сил: просто сказки рассказывали, какие условия там создал спортсменам лично генерал-лейтенант Василий Сталин.
Тренер ЦДКА-2, за которую выступал Иван, учил его: "Используй свою физику, отрывайся на подъёме". Но он с детства привык поступать не как учат, а как хочется. Он и тут не торопился - терпел, пока не начался крутой спуск к мосту под названием - тоже потом узнал - Крымский. Другие там бросили крутить, их под уклон несла инерция. Некоторые даже распрямились, взялись за верха рулей, чтобы отдышаться. Он же фланговым манёвром вылетел из успокоившейся группы на левую обочину, пригнулся и так нажал на педали, что кое-кто из столичных гонщиков повертел пальцем у виска: вот, мол, псих ненормальный, сейчас потеряет контроль над машиной, промахнёт мимо моста, врежется в парапет набережной и ку-ку.
Он мчал, не смотрел вперёд, только под колёса, в ушах ветер свистел. Только когда слева блеснула река, покосился на неё сквозь мостовую арку в мощных заклёпках, подумал: "Случись прокол - и крышка дураку". Он поднял голову: метрах в пятидесяти впереди струной шли шестеро красных и жёлто-голубых. Он переключился на самую большую передачу, надавил, разогнался, и вскоре замыкающий шестёрки, полуобернувшись, удивился: "Ты, чудо морское?" Иван взялся было за верх, чтобы чуток отдохнуть после спурта, но замыкающий - а это был Вершинин, капитан первой команды, по званию же старший лейтенант - ему через плечо бросил: "Учти, без нахлебников обойдёмся". Иван понял, что они заставят его попотеть, ему больше всех придётся лидировать, бодать воздушный поток, давиться им. И это справедливо. Ничего, вытерпим.
Когда показался финиш, семеро прыснули врассыпную, невозможно расшатывая машины, влево и вправо так, что вот-вот чиркнут педалями оземь, подсекут друг друга. Один полосатый Ивана и впрямь едва не подсёк; искры полетели от соприкосновения его туклипса с асфальтом. Иван рывком кинул руль на грудь, машину на дыбы, прыгнул и услышал позади скрежет чужого падения. Впереди, примерно на два корпуса, бежал на педалях ещё один полосатый. Его доставал, почти касаясь передней шиной чужой задней втулки, мял стремена, рычал от натуги бычьим мыком Вершинин. Иван успел переключить цепь на самую мелкую и прыткую шестерёнку, бешено закрутил и увидел у плеча седло Вершинина. "Щас, - подумал, - ну, щас…" И в этот миг под шину нырнула меловая черта финиша. Метра не хватило. Замедляясь, катили вперёд. "Ну ты и лось", - выдохнул Вершинин, сначала раскинув и потом сведя за головой руки. "Помяни моё слово, Вершок, - сказал, обтирая шапочкой горбоносое лицо, подъехавший победитель. - Этому мальчишке у вас недолго кантоваться. Его Василий не упустит". Тогда Иван не понял смысла слов, да и позабыл о них под впечатлением дальнейшего.
Кубки - в том числе Ивану за третье место - вручал сам маршал. Старый, а руку сжал - дай бог молодому. "Служу Советскому Союзу", - отбарабанил Иван. "Славно служишь. Как, бишь, имя-звание?" - "Рядовой Одинцов". - "Запомню тебя, красноармеец Одинцов". Вокруг захлопали - полковники, генералы - ему, Ваньке.
Вечером на невиданно громадном стадионе "Динамо" в перерыве футбольной игры между командами ЦДКА и "Спартак" им троим предстояло промаршировать по кругу беговой дорожки, чтобы ещё больше столичных жителей увидело победителей гонки. Они прошли полутёмным коридором к лестнице, ведущей на свет. Посторонились, чтобы не задеть велосипедами спускавшихся футболистов. Иван увидел вблизи, кого видел только на карточках в газете "Советский спорт". Сам Григорий Федотов мимо прошёл, подволакивая ноги, сутулый, отрешённый, похожий на немолодого плотника или косца. Сам Бобров с трудом потеснился широким горячим торсом и добродушно подмигнул.
Дальше случилось такое, смысл чего дошёл до Ивана не вдруг. Едва успел горбоносый первым появиться из люка, а репродукторы - громко и невнятно среди гула трибун объявить: "Первое место занял Алексей Логунов, ВВС", как оглушительный свист рванул из чаши стадиона. "Отстанем маленько", - сказал Ивану Вершинин. Логунов шёл, ведя машину, свист встречал его, сопровождал и преследовал. Радио, помедлив, объявило, что вторым был Сергей Вершинин, а третьим - Иван Одинцов, оба - из команды ЦДКА, и трибуны разразились овацией такой же единодушной, как свист. Так они и прошагали, катя обок велосипеды: впереди Логунов, багровый от позора, - светлый зачёс казался седым; позади, в отдалении, чтобы народ сумел сменить гнев на милость, Вершинин и Одинцов.
"Что это было, Сергей Григорьевич? - спросил Иван в раздевалке. - Почему такое?" - "Потому такое, - отвечал Вершинин, переодеваясь в гражданское. - Не любят полосатых". - "Это спартачи начали, Восточная трибуна, - пожаловался Логунов. - У них ВВС переводится как "взяли весь "Спартак""". - "Знал, на что шёл - на сладкое", - сказал Вершинин. "Спасибо тебе, Серёжа, за такое обо мне мнение. Спасибо, что ты забыл, кто захотел меня взять, что у меня семья и что бы со мной могло быть, если бы я отказался. Ё-моё, как оплевали - стоило на Садовом кишки драть".
Вошёл подтянутый майор с голубым околышем.
- Кто будет Одинцов? Вас вызывает генерал-лейтенант товарищ Василий Иосифович Сталин. Велосипед оставьте, его отвезут.