Как был, в своём хэбэ, правда, первого срока, Иван выбежал вслед за майором. С внешней стороны трибун меж длинных чёрных ЗИСов выделялась невиданная открытая машина ярко-алого цвета, присадистая, на толстых шинах. Прислонясь к ней, покуривал небольшой, дробного сложения генерал в лётчицкой кожанке и фуражке набекрень. Вольготно стоял, нога на ногу, сверкали тугие, без складочки, голенища. Похож, нет ли, - не понять, тем более без усов: лицо тонкое, и нос тонкий, только ноздрястый, а брови почему-то светлые, рыжие.
- Товарищ генерал, рядовой Одинцов по вашему приказанию прибыл.
- Прибыл, так садись. - И кивнул на заднее сиденье.
Домище выпирал из набережной, точно суровая, неуклюжая гора, отражался в Москве-реке, и она в его тени была темна и грозна. Квартира просторная, но, вопреки ожиданию, обставленная небогато - ни ковров никаких, паркет не натёрт, щелястый, разве что стол обеденный очень уж громаден, тем более для двоих. Снедь на столе приготовлена тоже не сказать чтобы обильная - икорка, маслице, всего помаленьку; рыба - не рыба на длинной тарелке, что-то наподобие змеи. Тут не подхарчишься. Посредине бочонок литров на пять - с краником. На стене - вождь, заложив руку за борт френча, всматривается в рассветную даль, думает высокие думы…
Генерал удалился, вернулся без мундира, в белой рубахе с отложным воротничком, закатанными рукавами: руки тонки и конопаты.
Взял два чайных стакана, отвернул краник, наполнил - похоже, коньяком.
- Выпьем, солдат, со знакомством. Ты мне понравился.
- Виноват, товарищ генерал, не пью.
- Начальства боишься? Правильно делаешь. Но сегодня ты заслужил. Если будут вопросы, доложишь, с кем пил.
- Виноват, товарищ генерал. Я сызмальства не пью. Ни с радости, ни с горя.
Генерал пожал плечами и, не отрываясь, выцедил сквозь зубы весь стакан. Зажевал лимоном.
- Ты ешь, не тушуйся. Это вон копчёный угорь, такого в казарме не попробуешь. Маслом хлеб мажь гуще - ты сегодня много калорий затратил. Знаешь, солдат, у тебя отличные данные. Приличный педаляж. Завтра будет подписан приказ о твоём переводе в спортроту ВВС. Я как командующий авиацией Московского округа курирую этот клуб. Твоё здоровье.
И высадил второй стакан, после чего как-то осел, обвис. "Не закусывает вовсе, - удивился про себя Иван. - Потому и жратвы на столе с гулькин нос".
Высокая застеклённая дверь скрипнула, всунулась страхолюдная собачья морда - курносая, брылья отвислые, зенки кровью налиты. Пёс подошёл, цокая когтями по паркету, потёрся башкой о галифе хозяина, обслюнил голубой лампас.
- Сидеть, Эмир.
Пёс устроился между ним и Иваном. Генерал взял из вазочки конфету, на фантике медведи гужуются на лесной поляне, сунул псу в пасть. Тот захрумтел, зачавкал.
- Люблю спорт, - сказал генерал. - С детства на лошади. Любишь лошадей? Они лучше людей. Лошадь не предаст. А знаешь, почему? Потому что молчит. Ты, надеюсь, не болтун?
- Никак нет.
- А если нет… - Генерал сунул псу вторую конфету. - Если ты не болтун… - Он замолчал, отвернул снова краник, налил до половины, помедлил и долил дополна. Поднял, посмотрел сквозь коньяк на люстру, отставил. Раздумывал, что ли: пить - не пить? - Так вот. Если ты не болтун. Товарищ Сталин дал нашему спорту указание. Участвовать во всемирных Олимпийских играх. Знаешь, что это такое - Олимпийские игры?
- Представляю, товарищ генерал.
- Ни хрена не представляешь. Но ладно. По твоим данным имеешь шанс попасть в сборную команду. К тому времени… дозреешь. Быть в клубе лётчиков - большая честь. Для наших людей не жалеем ничего.
Опять он катал, мучил в ладонях полный стакан. Всё равно как деревенский инвалид пастух Кеша, который так же мается перед третьим лафитником.
- Однако же и вкалывать…
Выпил всё же - облегчил душу.
Пёс давился конфетами, с брыльев на пол бежала коричневая слюна.
- Задача такая. На Всемирных Олимпийских играх всех победить. Всех! Такую нам задачу поставил товарищ Сталин. Если не выполним эту задачу, нам лучше не ехать. А если поедем и не выполним, лучше не возвращаться. Выпьем, солдат, за решение этой задачи.
- Виноват, не пью.
- Ты сектант? Может, ты из раскулаченных? Может, ты и за здоровье товарища Сталина не выпьешь?
Иван встал навытяжку. Выдержал прищуренный взгляд генерала, и глаза пожижели, отвалились книзу кожистые мешки.
- Товарищ генерал, за товарища Сталина я жизнь отдам. А пить не буду.
Тут последовал взмах небольшой обвялой руки:
- С-свободен.
"Свободен, - думал он, идя по мосту. - А доколь?"
За спиной фыркнула, медленно проехала "эмка", скрылись красные фонарики. Река внизу не текла - стояла, тяжёлая, словно дёготь. Иван свернул влево на набережную, прислушиваясь, не вернётся ли автомобиль. Шагнул в переулок, на углу моргала вывеска продуктового магазина, в винном отделе тускло поблёскивали бутылки, продавщица возила тряпкой по прилавку.
- В разлив дашь? - спросил он.
- А на патруль не напорешься? Э, солдатик, да ты трясёшься весь. Неужто простыл?
- Нет, я так.
- А коли так, перетакивать не будем. Вон колбаской заешь.
Снаружи - ни людей, ни машин. Он сглотнул тошнотный комок.
Наутро ему объявили приказ об откомандировании в роту аэродромного обслуживания. Однако не поселили в казарму, а сразу отвезли на спортивную базу. Кормили на убой, но и гоняли на тренировках до семи потов.
Вскоре дали старшинские лычки. Потом - звёздочки младшего лейтенанта. Комнату в трёхкомнатной квартире в Тушино - две других достались хоккеисту с женой, тоже крестьянскому сыну, они подружились. Иван помогал ему обустроиться, обставиться. Такой резьбой изукрасил верх покупного комода, в тон покрыл под морёный дуб - гости ахали.
И вот сидели как-то, лялякали о том о сём, вдруг телефон. "Так точно. Слушаюсь. Так точно, находится у меня. Слушаюсь, будет исполнено". Положил хоккеист трубку: "Собирайся, Ваня. Генерал наш гуляет, к себе кличет. Да меня самого с души воротит, а что делать?.. Мало его, видно, батя драл. Чего удивляешься? Драл! Он нам самолично рассказывал, по пьяному делу. Позвонила, говорит, товарищу Сталину учительница, что с Василием в школе сладу нет. Товарищ Сталин сказал, что примет меры. Взял ремень, повёл - не поверишь - в сортир. И на другой день парнишка на парте сидеть не мог. Так училка - отважная баба! - опять позвонила, что так воспитывать неправильно. А товарищ Сталин её поблагодарил и сказал, что критику учтёт. А мог бы… Ладно, иди брейся".
Хоккеистова жена онемела, когда заглянула в ванную и увидела, что Иван, забывшись, протирает рожу её духами "Красная Москва". Сильно щипало, крепкие оказались духи.
Теперь генерал проживал в особняке, за железным забором - невдалеке от того места, где, плотно отгороженные, мокли под снегом и дождём груды строительных материалов: там, говорят, ещё с довоенных времён собирались воздвигнуть невиданный во всём мире Дворец Советов. Жил генерал с новой женой, известной пловчихой, чернобровой хохотушкой - веселье у них не утихало. Вот и когда Иван с хоккеистом туда приехали, дом был полон: в одной комнате гоняли в бильярд, в другой смотрели трофейный фильм "Девушка моей мечты" и кричали механику, чтобы повторил момент, когда девушка голая в бочке плещется…
Генерал их встретил в пижаме, взял Ивана под руку, повёл в кабинет. Был порядком на взводе, лицо осунувшееся, жёлтое, да и с тела спал.
- Ну, младшой, обмоем звёздочки?
- Никак нет, товарищ генерал. Не пью.
- Старовер хренов! Сколько для вас, спортсменов, делаю - рискую! Есть мнение, что это не моё дело. Есть такое мнение. А я рискую. Верю тебе, потому и говорю. И даже прощения прошу, что заставляю со мной выпить. Ладно, свободен. Хотя постой. За тебя хочу выпить. За звёздочки - имею я к ним касательство или не имею?
Выцедил полстакана.
- Давай погонами махнёмся. А главное - фамилиями. Буду Одинцов. Всё равно одиноко. Пошёл вон.
И - с площадки второго этажа, где размещался кабинет, всем гостям, что колготились на первом:
- Все вон к чертям свинячьим! Хоккейщики! Забыли, что завтра в Челябу лететь? Продуете - разгоню оглоедов!
…- Ну, баламут, - ворчал на обратном пути друг-хоккеист. - Кой хрен лететь - неделя до матча. Ты уж, Ваня, век тебе буду обязан, если что, свези мою в родильный, ей срок подходит. Я бы и сам, ведь просился у него, мол, догоню, так нет - вожжа под хвост.
- Не улетите, - утешал его Иван. - Погода нелётная, вон как пуржит.
- Говорю - вожжа под хвост. Личный самолёт даёт, личного пилота - героя. Так что на тебя надежда, а уж я прилечу - заберу. С сыном или дочкой.
- Сын у тебя будет. Пузцо острое, а когда девка, оно круглое, я в семье большак был, я знаю. Ленту не купил? Я синюю возьму.
Родился действительно сын, но и забирал его из роддома Иван. Сосед-хоккеист погиб вместе со всей командой ВВС. Челябинск не принимал по погоде, пошли на Свердловск, над аэродромом кружили в ожидании посадки восемь сбившихся с графика бортов, их очередь была девятая. Кончалось горючее. В сплошной белой круговерти пилот рискнул садиться, промазал, взмыл, снова промазал, а команда в салоне, видно, запаниковала, бросилась в хвост - причину аварии усмотрели в нарушении центровки. Ли-2 скапотировал и колом вошёл в обледенелую землю. Генерал пил без роздыха трое суток, помощники срочно комплектовали новую команду. В вестибюле родильного дома жена хоккеиста по лицу Ивана всё поняла - женское сердце чуткое, - помертвела и навзничь, он её подхватил, санитарка не знала, кому передать с рук на руки белый, натужно кряхтящий свёрток. Пропало молоко, Иван бегал на молочную кухню за смесями, пока из Сибири не приехала за невесткой и внуком свекровь.
Больше Иван генерала не видел. В пятьдесят втором Одинцов сломал ключицу и на Олимпиаду не попал. После смерти вождя его сын, говорили, угодил под суд за растрату государственных средств на свои спортивные увлечения, а на суде, мол, встал и сказал, что требует считать виновным одного себя, остальные же обвиняемые полковники и генералы выполняли его приказы - попробовали бы не выполнить! Так было, нет ли, Иван не знал, но предполагал, что мог совершить подобное этот странный, ему, Одинцову, сделавший лишь добро, а всё равно тёмной тенью прошедший по его жизни человек.
Клуб ВВС был расформирован, руководство армейского спорта сочло целесообразным использовать младшего лейтенанта Одинцова исключительно в лыжах.
Через несколько лет в квартире нового олимпийского чемпиона-лыжника раздался телефонный звонок:
- Лейтенант Одинцов? Беспокоит подполковник Сталин. Удивлён? Было две звезды и стало две звезды, только поменьше. Следую к новому месту назначения, нахожусь у общего знакомого. Может, теперь-то придёшь выпить со мной рюмку?
- Не пью, товарищ подполковник.
- Молодец, не зря я в тебя верил. И не пьёшь, и хоть разговариваешь со мной. Семнадцать человек до тебя обзвонил, все сразу трубку вешали. Ну, прощай.
Вскоре услышал от кого-то Одинцов, поскольку некролога, конечно, не было, что Василий Иосифович Сталин умер от цирроза печени.
Незаметно натянуло пасмурность, лес поблёк, и в прогалинах между стволами небо стало густо, сердито лиловым. На этом фоне чётко увиделись сперва редкие снежинки, словно повисевшие - так, что можно было рассмотреть резьбу; потом снег обратился в мелкоячеистую сеть и внезапно повалил крупными хлопьями.
Иван подумал, что группе сильнейших придётся нелегко - заново торить лыжню предстоит. Однако же, понятное дело, заряд пурги короток, и к моменту Иванова старта всё может утихнуть, а если ещё и потеплеет, то лыжня и раскваситься может.
Прикидывая так и эдак, какую выбрать мазь, он смотрел на небо и задумчиво гладил лыжу по гибко пружинящей спине. Незнакомый какой-то лопух, проезжая мимо и вдевая руки в лямки стартового номера, простодушно полюбопытствовал:
- Чем мазаться станем, дядя?
- Яичный желток под носок, - ответил Иван.
- Чево?
- Тово! И селёдочку под колодочку. Тётя.
Ничего особенного Иван не придумал. Косыми штрихами решительно нанёс сперва жёлтый "Рекс", рассчитывая, что ближе к финишу в колеях станет жижа, а поверх наложил твёрдый фиолетовый "Свикс", чтобы поначалу несло по накатанному свежаку. Точно не угадаешь, природу не перехитришь, судьбу - тоже.
Подъезжая к створу, встретил напарника по старту - приятно, что это был Коля Шерстобитов. Молодые и не слыхивали о таком, меж тем как лет пятнадцать назад он гремел. Был тогда Коля тоже видным шоссейником и тоже не попал на Олимпиаду в Хельсинки. Оказалось, его старший брат был в плену, потом замаливал грех на Колыме, вот Лубянка кандидатуру младшего и отвела. Став по гроб жизни невыездным, Коля вернулся к себе на Рязанщину - преподавал там в спортивной школе, вёл натуральное хозяйство, держал пасеку и козу. Поскольку хлопот было больше летом, велосипедные гонки забросил, занялся лыжными. Спортивной стипендии не получал, на сборы его не вызывали, но два-три раза в году появлялся на больших соревнованиях - встряхнуться, и нередко пощипывал асов.
- Ну что, старина, не помрём? - сказал ему Иван, и он, лучась морщинками, ответил приятной рязанской скороговоркой:
- Авось не помрём, дочапаем.
Подошла их очередь. Иван уставил палки, несколько раз глубоко вздохнул, продувая мехи лёгких, и вышел вперёд, а Шерстобитов пошёл следом.
Проводив Одинцова взглядом, Кречетов подумал: вот бы хорошо Ивану выиграть. Тогда и в послефинишном интервью непременно сказанул бы смачно, с сермяжной мудростью. Ещё бы лучше, конечно, записать его перед стартом, но и пробовать было рискованно - шугануть мог. Хоть и доброжелательно относился к телекомментатору.
Был случай - летом встретились на площади Дзержинского, у авиакасс. Кречетов шёл биться за билетом на юг - отдыхать собирался в Коктебеле. Одинцов притёр к тротуару свою белую "Волгу": "Далеко ли путь держишь, Михалыч?" Объяснил. Посетовал - полдня, конечно, стоять. "А плюнь. Я подброшу". - "Докуда?" - "А до Симферополя".
Ехали втроём: Иван незадолго женился на Суровикиной из "Спартака", она сидела позади, поглощённая собой, тем, что таинственно вершилось под пальцами, сцепленными на округлившемся животе, ничуть не подурневшая красавица Нелли Одинцова.
За Тулой мимо мелькнул встречный "Москвич". Через десяток минут Иван вслух поразмыслил: "Что-то Вова Палагин рано из отпуска возвращается". - "А разве это был он?" - "Само собой". - "Да нет, - сказал Кречетов, - тебе показалось". - "Нет? - Иван покосился, как конь, раздул ноздри. - Ну, тогда гляди". И круто кинул "Волгу" в разворот под носом встречного бензовоза. "Кончай, Иван, ты прав, беру свои слова обратно". Иван и ухом не повёл. Мчал, обходя всех слева, порой по осевой, безобразничал, применял двойной обгон и только усмехался. "Младенца хоть будущего пожалей", - попросил комментатор. "Мы привыкли, - ответила Нелли Одинцова. - Вы его не переговорите, всё равно сделает по-своему". Наконец настигли "Москвича", обогнали, Иван тормознул, прижав его к обочине. Вылез Володя Палагин, подбежал к ним, обрадованный, из окошек замахали его детишки. Но Иван даже не оторвался от баранки - снова с воем и визгом развернул запалённую "Волгу" и дал полный газ. Не скоро остановившись, чтобы остудить перегревшийся мотор, только одно и сказал пассажирам: "То-то".
…Да, но чьё-нибудь предстартовое интервью надо бы записать. Кстати, вот и подходящий субъект: прилежно ширкает баночкой с мазью по лыже какого-то малого - под два метра ростом - и попутно наставляет склонившегося гренадера, надо полагать, его опекун, "дядька", уважаемый и чтимый всей лыжной общественностью Лев Николаевич Прокудин.
…- Увольте, милый Анатолий Михайлович, не артист я по телевизору выступать. И как это так сразу, без подготовки?
- Элементарно. Я спрошу, кого вы предполагаете видеть среди призёров, вы ответите, что захотите.
- Я же не брился с утра, вот досада. А потом - и гадать-то не умею. Пусть лучше кто другой, ладно?
- Лучше вас никого нет. В декабре на Планёрной - помните - влистили, а, Лев Николаевич?
На Планёрной - правда, не перед камерой, просто тренеры заспорили, кто победит, и Лев Николаевич сказал, словно припечатал: "При равенстве сил - а сезон впереди, привходящие факторы не вмешались, фору никто никому не даёт - выиграет Шарымова". - "Это почему?" - "Потому, что самая жадная". И вышло по его, хотя остальная общественность от Галки такой прыти и не ждала.
- Да, - заулыбался старик, - это у меня тогда ловко вышло. Психологию надо знать.
- Правильно. И ваше выступление будет иметь воспитательный эффект для молодых тренеров.
Довод оказался решающим.
Дальше - дело обычное. Берковский велит поставить широкоугольный объектив, любимый "полтинничек", Сельчук скучно уведомляет, что он не сапёр - по-пластунски ползать, - качества звука не гарантирует. Но всё же отдаёт Петровичу свой пальтуган, напяливает его телогрейку, ползёт, а Берковский сердится, что микрофон в кадре.
Комментатор начесал волосы на лоб и немного взбил чёлку - "а-ля Титус", приподнял вязаный воротник, чтобы получилось, как на старинных портретах, высокое, точно накрахмаленное гофре вокруг стройной шеи.
- Итак, дорогие друзья, двести двадцать четыре соискателя уходят на пятидесятикилометровую дистанцию. На трассу испытания силы, воли, мужества. Прогнозы - вещь ненадёжная, даже служба погоды порой ошибается, но мы всё же рискнём сейчас, за несколько часов до финиша, узнать мнение о возможном победителе. Мой собеседник - заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер СССР Лев Прокудин. Пожалуйста, Лев Николаевич.
Старик опустил руки по швам.
- Действительно… сегодня гонка на пятьдесят километров, действительно, стартуют двести двадцать четыре… представителя областей, автономных республик, городов Москвы и Ленинграда. Действительно… гонка на пятьдесят километров - это очень трудная гонка. Тут требуется хорошая подготовка. А также большой опыт. Чтобы распределить силы. Хотя я лично не удивлюсь, если покажет себя и наша талантливая молодёжь.
А сам глазами молит: "Ну, всё?"
"Нет, ты у меня так просто не отделаешься!" - думает довольный Кречетов.
- Говоря о большом опыте, вы, Лев Николаевич, наверное, имеете в виду вашего ученика, олимпийского чемпиона Ивана Одинцова?
- Ну зачем вы так, об этом-то зачем?
- Стоп, мотор. Лев Николаевич, в чём дело?