* * *
Перед обеденным перерывом в бригаде грузчиков был объявлен аврал. Откуда-то издалека прибыла семитонная машина, загруженная до предела, и шеф приказал немедленно ее разгрузить. Шофер и его помощник сердито покрикивали на рабочих: "Шнель-шнель!"
Баланда и Тюрин стояли на горе мешков и взваливали их на плечи товарищей. Свиридов, Корж, Птицын, Русевич, Кузенко, Климко, Макаренко тащили мешки к складу, где постепенно вырастали новые штабели.
Перерыв был объявлен позже обычного - в три часа. Баланда и Птицын пошли в цех и, пока другие умывались, принесли две буханки хлеба и четвертушку подсолнечного масла. Однако позавтракать им не удалось - из конторы послышался грудной голос Нели:
- Свиридова и Русевича в кабинет к шефу!
- Опять, небось, чем-то недоволен, - проворчал Свиридов.
- Наверное, меня будет допрашивать, что в городе делал, - предположил Николай.
Они прошли через двор и, войдя в контору, сняли фуражки. Шеф сидел на подоконнике, приветливо улыбаясь, в выражении его лица был оттенок веселой таинственности. Можно было подумать, что он приготовил своим рабочим какой-то потешный сюрприз.
- Я думаю, - сказал он Неле по-немецки, - целесообразней поговорить сразу со всеми.
Неприятно поразил Русевича Нелин взгляд. Она взглянула на него вызывающе и надменно, и, казалось, какое-то оскорбительное слово готово было сорваться с ее губ. Резко оттолкнув стул, она прошла в коридор; оттуда донесся ее певучий голос:
- Всю дворовую бригаду к шефу!
Русевич успокоился: очевидно, шеф снова хотел их отчитать за хищение подсолнечного масла. Стоя лицом к столу, Николай слышал, как на лестнице застучали шаги, - и бригада заполнила комнату. Он обернулся, чтобы посмотреть, возвратилась ли и Неля, и в ту же минуту увидел двух гестаповских офицеров с пистолетами в руках. Вслед за ними в кабинет ворвались четыре солдата с овчарками на туго натянутых ремнях.
- Руки вверх! Повернуться к стене! - крикнул по-русски один из офицеров.
Пока солдаты производили обыск, Николай пытался собраться с мыслями, правильно оценить происшедшее. Наконец он понял. "Опоздали, - подумал Николай с горечью. - Слишком долго собирались… Что же предпримет сейчас Дремин? Предчувствовал ли он беду?"
Теперь удивляться было нечему, всего этого следовало ожидать. Разве гестаповцам нужно искать оправдания для ареста футбольной команды! Ведь они не ищут оправдания своим бесчисленным, куда более страшным преступлениям… Интересно, что бы подумал далекий знакомый Русевича, такой красноречивый Ив Вильжье, если бы видел эту сцену, какие доводы привел бы он в защиту пресловутой теории аполитичности спорта. Не один Ив Вильжье, спортивный комментатор и журналист, но и большинство футболистов "Ред Стара", да и тысячи других спортсменов, а больше - спортивных руководителей буржуазных стран утверждали, что политика стоит вне их спорта, что футбол к политической идеологии никакого отношения не имеет.
- Разве для того, чтобы без промаху бить по воротам, нужно быть коммунистом или радикалом, - горячился Вильжье. - Мяч - особый снаряд. Он поражает лишь честолюбие игроков и надежды болельщиков. На поле любой страны, коммунистической или буржуазной, он остается только футбольным мячом. В агитаторы он не годится.
…Резкий голос гестаповца прервал мысли Николая.
- Кто посмеет сделать шаг в сторону или оглянуться, - угрожающе говорил офицер, - будет расстрелян на месте. Смотреть только под ноги. Герр директор… Фрейлен… Ауфвидерзейн!
По лестнице спускались по одному. Русевич шел первым. У дверей стояла черная гестаповская машина. Два дюжих солдата схватили Николая под руки и швырнули в черную пустоту. Он больно ударился головой о скамейку. Вслед за ним в машину бросили Свиридова, Коржа, Тюрина, затем Кузенко и всех остальных. Когда дверь захлопнулась и два охранника заняли свои места в заднем отсеке за маленьким окошком, Русевич подумал: "Куда же девался Дремин?"
Машина тронулась, тяжело раскачиваясь на выбоинах. Было три часа дня. Августовское солнце ярко сияло над городом, а в черной машине царила ночь…
После ареста
Когда Неля вызвала к шефу всю дворовую бригаду, Николай Дремин тоже направился к подъезду конторы. Он подумал, что грузчиков ждет очередной разнос. Подыскивать для этого причину хозяину не приходилось: Климко рассказывал Дремину, что господин Шмидт распекал их по настроению, без причин. Николай решил, что сейчас очень кстати доложить шефу о своих поисках, о том, что пожарная помпа найдена и утром будет доставлена на завод. Это, пожалуй, могло смягчить настроение господина Шмидта.
Ваня Кузенко замешкался на заводском дворе, торопливо убирая пустые мешки, чтобы не вызвать нареканий со стороны хозяина. Поджидая его на крылечке, Дремин расслышал шум автомобильного мотора. Он оглянулся и увидел у ворот черную гестаповскую машину.
Николай метнулся вниз по крутым ступеням крыльца, пытаясь схватить Кузенко за руку и увлечь за собою.
- Спрячемся, Ваня… Полундра!
Но Кузенко не понял.
- Зачем же прятаться? Все к шефу пошли…
Дремин не имел возможности объясниться подробней: едва лишь он вбежал в полутемное помещение сарая и прижался к стене у запыленного окошка, в ворота вошли гестаповцы. Они остановились неподалеку от проходной и вытащили пистолеты.
Николай понял: план побега, который еще минуту назад казался ему таким легкоисполнимым и простым, - рухнул. "Не в связи ли с этим налетом, - подумал он, - к Неле приезжал офицер гестапо? Возможно, она поторопила арест. Но что она могла заметить подозрительного в поведении грузчиков? Корж!.. Почему она вызывала Коржа?" Вопросы возникали один за другим и не находили ответа.
Из окошка был виден весь заводской двор: машина уже въехала на широкую асфальтированную площадку и круто развернулась у самого гаража. Трое гестаповцев неторопливо выбрались из кузова, о чем-то разговаривая и посмеиваясь.
- Сколько же их прибыло? - удивился Николай. - Верно, не менее десятка.
Рука его невольно опустилась в карман, стиснула холодноватую рукоять пистолета. Успеет ли он уложить всех троих? Пожалуй, успеет. Но те, что прошли в контору, тоже отлично вооружены. Допустим, ему даже удастся бежать. Но своим нападением он подпишет приговор всей команде. Нет, нельзя горячиться - следует взвешивать каждый шаг, именно сейчас, в решающие минуты…
Прижимаясь к стене, он отодвинулся от окна и стал пробираться узкими извилистыми проходами между штабелями в дальний угол. Здесь, прильнув к щели в дощатой стене, он видел, как один за другим, подгоняемые гестаповцами, к машине прошли Русевич, Тюрин, Кузенко, Баланда, Свиридов, Климко… Приземистый гестаповец обернулся и посмотрел на открытую дверь сарая. Казалось, он собирался осмотреть склад. Николай вспрыгнул на высокий штабель мешков, лег и медленно вытащил из кармана пистолет.
Гестаповец не появился; команда была захвачена в полном составе, а шеф, по-видимому, не знал, что Дремин уже вернулся на завод.
"Как же случилось, что я не явился к шефу? - невольно спросил себя Николай. - Собирался сразу явиться к нему - и не пошел, все откладывая эту встречу с минуты на минуту. Предчувствие? Нет, он занялся сначала пожарными бочками, потом разматывал принесенный Алексеем шланг, потом отвлекся разговором с охранником". Где же охранник? Он тоже прошел в контору, и он обязательно скажет о Дремине! Кажется, неизбежно быть бою. Хорошо, что у Николая имеется еще и запасная обойма.
Дремин напряженно ждал, и тишина, наполнявшая склад, казалась ему звенящей.
Гестаповец не появлялся. Вскоре послышалось приглушенное урчание мотора - машина прошла вдоль стены сарая, и от ее тяжкого рокота в узких полосках света, проникавшего сквозь щели, густо зароилась мучная пыль.
Дремин приблизился к окну: двор был пуст, на разостланных мешках лежали две буханки хлеба и стояло блюдечко с подсолнечным маслом - нетронутый обед бригады. У входа в контору он заметил серую кепку - эту кепку уронил Русевич, и, когда хотел наклониться и поднять, гестаповец отшвырнул ее ногой.
Куда же все-таки девался охранник? Почему он задерживался в конторе? Неужели он не сказал о Николае?
Плотно прикрытая дверь конторы открылась, и на крылечке показалась Неля, вслед за нею вышел шеф. Некоторое время они смотрели с крыльца на опустевший двор, потом господин Шмидт спустился по ступеням и остановился перед буханками хлеба, лежавшими на разостланных мешках. Он сдвинул их небрежным движением ноги и с усмешкой оглянулся на Нелю.
- Подумать только! Они опять брали масло. Но ворованный продукт впрок не идет. Гестапо помешало их завтраку. Какая жалость! В хорошую минуту пришло гестапо и совершенно испортило аппетит!..
Он засмеялся, поднял холстину и бережно накрыл ею хлеб и блюдечко с маслом.
Неля сбежала с крыльца и, словно подавая сигнал, украдкой толкнула шефа под бок.
- К нам опять Эдуард Карлович. Но, кажется, он чем-то недоволен…
Она заторопилась навстречу гостю.
- Что случилось, господин Кухар? У вас такое расстроенное лицо…
Кухар остановился посреди двора, осмотрелся, тихонько свистнул.
- О, дорогой гость! - закричал шеф. - Вы снова оказываете нам честь!
Но гость не обратил внимание на приветствие хозяина. Он заметил на асфальте кепку - она его заинтересовала. Наклонясь, он внимательно осмотрел ее, даже перевернул ногой.
- Кепка Русевича. Он больше не нуждается в головном уборе? Что ж, потерявший голову по кепке не плачет…
- Они сами виноваты, - зло выговорила Неля. - Слишком уж зазнались, теперь им покажут, как нужно себя вести…
Кухар громко засмеялся:
- Да, уроки приличного поведения им не помешают. Кажется, и вы по мере сил проявили заботу об их воспитании?
Неля обиделась.
- Откуда вы взяли? Я никогда не вмешиваюсь в мужские дела.
Дремин плохо знал немецкий язык, но все же общий смысл разговора доходил до него.
В этот момент во двор вбежал босоногий вихрастый мальчонка.
- Тетя Неля! - крикнул он издали, показывая какую-то бумажку. - В городе ваши фотографии расклеены… Очень много! Вот, я одну принес. Из газеты вырезанная…
Неля взяла из его руки клочок газетной бумаги. Мальчонка сразу же отступил на несколько шагов.
- Ай-яй-яй! Что там написано, тетя Неля! "Предательница… Плюньте ей в морду!.."
- Молчать! - яростно закричал Кухар и затопал ногами. Мальчик в мгновение очутился за воротами.
Неля изорвала газетную вырезку; Николай видел, как лицо ее перекосил страх.
- Удивительно, как много расплодилось в этом городе малолетних преступников, - со злостью сказал Кухар. - Жаль, успел убежать оборванец - я заставил бы его замолчать…
Проходили минуты, но никто из троих не вспоминал о Дремине. Похоже было, что в суете ареста о нем позабыли. Приблизительно через час Николай выглянул во двор и, убедившись, что поблизости никого нет, прошел в ворота.
Охранник и сторож сидели рядом на скамье. Оба они вскочили, изумленно глядя на Дремина. Он засмеялся.
- Вольно! Что это вы тянетесь передо мной, как перед генералом?
- Где ты находился? - растерянно спросил охранник, окончательно сбитый с толку беззаботным смехом Николая. - А… ты прятался в гараже…
- Прятался? - удивился Дремин. - Ну нет. Я разговаривал с шофером "черной машины". Потом осматривал печи. А сейчас был у шефа и скоро опять вернусь.
Сторож поежился, глубоко вздохнул, но не сказал ни слова. Николай заметил в его глазах затаенный испуг.
- До встречи, папаша! На, закури…
Он отсыпал сторожу из кисета горстку самосада, закурил и сам. Дремин медленно зашагал по переулку, направляясь к бульвару. Там он свернул в сторону Глубочицы, а потом на Подол.
Человек в сером костюме
Русевичу казалось, что за все эти томительные дни после ареста он выработал довольно стройную систему поведения на допросах. Мысленно Николай задавал самому себе десятки самых неожиданных и каверзных вопросов - и тотчас отвечал на них. Нет, никакая провокационная ловушка не была ему страшна. Однако сейчас, когда два эсесовца вели его к следователю, вся эта стройная система рухнула самым неожиданным образом. Он отчетливо понял, что его судьба предрешена. В этих застенках никто не мог ожидать милости или снисхождения, и его бросили сюда, чтобы сначала измучить, а потом убить.
По складу характера Николай никогда не мог поверить в свою смерть - он всегда находил крупицу надежды, был убежден, что сможет выйти из самого отчаянного положения. Какое-то чудо должно было принести спасение и ему, и его друзьям…
Иногда он говорил себе: "Да ведь это же наивно! Ты веришь в чудо! Кто его совершит?.." И, несмотря на это, продолжал верить.
В тот день по пути на допрос он испытывал особенно тягостную тоску. На весь этаж разносились вопли истязуемых. Эсесовец подталкивал его в спину стволом пистолета. Николай знал: стоит сделать один шаг в сторону - и грянет выстрел. Подобных случаев здесь было не мало. Шаг в сторону назывался "попыткой к бегству". Такой шаг мог быть непроизвольным - после голода, после долгих дней и ночей, проведенных в карцере. За убийство стража не отвечала; в книге протоколов, которую Русевич видел на столе следователя, появлялась стандартная запись: "Убит при попытке к бегству". Впрочем, со слов заключенных Николай знал, что эти объемистые тома протоколов систематически сжигались - человека не стало, но никто не узнает, какие страдания он перенес, и за что убит, и где его могила.
Он пытался стряхнуть с себя безотчетное чувство тревоги и страха, отогнать мучительную тоску. Следовало все же взять себя в руки, сконцентрировать всю свою волю.
Стоя у дверей кабинета следователя в ожидании, пока возвратится один из конвоиров, Русевич смотрел на себя со стороны, как смотрят на постороннего человека. В общем, он имел основания быть довольным собой - нервная дрожь не повторялась, мысль работала ясно, сердце не трогал колючий холодок. "Сейчас я должен быть готов к любым испытаниям, - сказал он себе с твердой решимостью. - Спокойствие! Как медленно открывается дверь…"
Эсесовец толкнул его в спину. Переступив порог, Николай в первые минуты ничего не мог рассмотреть - мощная струя света ударила ему в глаза. Прикрывая их рукой, он попытался оглядеть комнату. За столом сидели двое: один - в сером костюме, другой - в эсэсовской форме. Их лиц Русевич не видел, так как специальная настольная лампа бросала ему в глаза ослепительно яркий сноп света.
Проходили минуты. Следователь и тот, другой, молча разбирали какие-то бумаги, молчал и Николай. Его зрение постепенно привыкло к необычному освещению. Однако странно действовал этот резкий свет: слипались глаза, клонило ко сну, ноги подкашивались от слабости. Вдруг он почувствовал аромат свежеиспеченного хлеба… На высокой тумбочке, стоявшей рядом с ним, он увидел на тарелке толстые ломти хлеба и круг домашней колбасы. Здесь же стояла бутылка лимонада, - по-видимому, она была недавно откупорена, и золотистые искры роились за желтым стеклом.
Русевич был близок к обмороку - его морили голодом и жаждой бессчетные часы. Внезапно мелькнула мысль: а что если схватить этот хлеб, проглотить его, а там пусть делают, что хотят? Но тут же он подумал, что тумбочка поставлена не случайно. Так вот оно что! Его задумали сломить способом самым примитивным… Неспроста же эсесовец с таким любопытством поглядывал на Николая.
- Унтерштурмфюрер вызвал тебя для пустой формальности… - Эти слова произнес удивительно знакомый голос.
Отстранившись на две-три секунды от света, Русевич взглянул на человека в сером костюме. Он узнал Эдуарда Кухара.
Да, сомнений не могло быть - Кухар, сидевший рядом с эсесовцем, участвовал в допросе в роли переводчика!
- Все твои друзья, - продолжал Кухар бесстрастно, - даже Климко и Кузенко, сознались. Они избрали самый правильный путь. Нужно, чтобы и ты подтвердил их показания. После этой формальности вас всех немедленно освободят.
Не басня о "признании" товарищей поразила Русевича - он хорошо знал и Ваню, и Алешу. Его поразила та самоуверенность, с которой Кухар пытался повлиять на него.
- Что именно я должен подтвердить? - с напускным безразличием спросил Русевич.
Кухар заговорил с немцем, тот что-то пробормотал, быстро и негромко, с расчетом, чтобы Николай не расслышал вопроса и не успел обдумать ответ.
- В каком месяце вы получили указание собрать всю киевскую команду на хлебозаводе?
Кухар спрашивал с настойчивой поспешностью, будто приказывая так же быстро отвечать. Но теперь Николай окончательно убедился, что его друзья ничего не сказали гестаповцам и те продолжали изыскивать факты, которые могли бы подтвердить связи футбольной команды Киева с советским подпольем.
Унтерштурмфюрер нетерпеливо посмотрел на Русевича и сказал строго:
- Во-первых, речь идет не о футболистах, а о сотрудниках ГПУ. Мы имеем точные данные, что все игроки "Динамо" являются сотрудниками ГПУ.
Кухар обстоятельно переводил каждое слово, хотя Николай, немного понимая по-немецки, и без него уловил смысл вопроса.
- Это чепуха, - ответил он устало. - Кто мог придумать такую чепуху?
Следователь в ярости вскочил из-за стола, неожиданно он попытался заговорить по-русски:
- Чепуха?! Как это - чепуха?! Я вам говорийль без всякий смех! Не устраивайт гумор и сатир. Дурак может верийт баснях, что вы оставалься печ хлеба и играйт футбол! Я вас буду немножко кушайт собаком, - он кивнул на огромного пса, лежавшего у двери, - он очень любийт русский мясо…
- Не думаю, чтобы мои кости представляли интерес для вашего пса и для вас, - с дерзкой веселостью заметил Русевич.
Гестаповец не успел ответить: зазвонил настольный телефон. Небрежно сняв трубку, унтерштурмфюрер вдруг вытянулся, точно по команде "смирно", сухощавое лицо его отразило испуг. С тем же испуганным выражением лица он положил трубку, передал Кухару лист бумаги, на котором были записаны вопросы, и поспешно вышел из кабинета.
Раскуривая сигарету, Кухар заговорил с насмешливым самодовольством:
- Унтерштурмфюрер считает, что мы с тобой, Николай, скорее договоримся "тет-а-тет"… Ну, как бы сказать, строго конфиденциально.
- О чем мы можем договориться?
- Чудак, ты ведь знаешь, что нашим - каюк. Мы-то с тобой ничем им не поможем. Что же, прикажешь подыхать с голоду? Или подставлять лоб под пулю? Мы с тобой еще совсем молоды, и вся наша жизнь впереди.
Видя, что Русевич жмурится от света, он встал из-за стола и убрал лампу.
- А знаешь, бывший приятель, - сказал Николай, - не произносил бы ты этого слова - "наши"! Не говори так - ей-богу, тошно тебя слушать. И еще - "лоб под пулю"… Да кто же будет в тебя стрелять? Разве в мертвецов стреляют? Ты, наверное, знаешь - должен знать, - что такое смерть прежде смерти?
Кухар ударил кулаком по столу, и голос его сорвался:
- Замолчи ты, энкаведист! Значит, не хочешь по-дружески? Лезешь в герои? Нет, ты лезешь прямо в петлю! Хорошо, милейший, я все расскажу им про тебя…