– Вообще мы все время расширяемся, – продолжала она, что-то прикидывая, – спрос большой. Но не так на русский, как на французский, испанский... У нас даже японец преподает. Как раз сейчас идут занятия – в трех аудиториях. Скоро закончатся, – посмотрела она на часы. – Могу познакомить тебя с кем-нибудь из изучающих русский. Погуляйте – поболтайте. Им нужна практика... – Видимо, я ее устраивал по каким-то причинам. Может быть – из-за дешевизны.
Так в моей записной книжке появилось два драгоценных телефона: Кристины, которую я тут же перекрестил в Кристину-2, и Джанет.
Кристина-2 была сухощавой бледнолицей женщиной лет тридцати пяти, сразу спокойно примерившей меня внимательным взглядом для своей одинокой постели, а Джанет, веселое цветущее создание с мощными бедрами и узкой талией, просто обрадовалась возможности бесплатно продолжить столь полюбившийся ей русский. Торговая фирма, в которой она работала, планировала выйти на российский рынок. Как все иногда замечательно сходится! Я сказал, что за всю Россию не отвечу, но про питерскую торговлю кое-что могу сообщить – все-таки занимался не какой-то там культурой-мультурой, а социальной сферой.
Да, вот таким макаром. Еще час назад я был никто, вошь в безопорном прыжке, а теперь вот советник по торговым связям, кандидат в "пырпырдаватьелы рьюсскхава йазыкха".
С двадцатью долларами в кармане я добрался до пирсов, купил себе за три с половиной доллара булочку с креветками в майонезе и впился в нее зубами – никакой ужин со свечами не мог идти в сравнение с этим.
На следующий вечер мы сидели с Джанет в баре выбранного ею итальянского ресторанчика – пили горячее кьянти. Веселый бармен, типичный итальянский мафиозо, заверил, что оно поможет моему горлу. Джанет ему нравилась, и он охотно откликался на каждое ее пожелание, мне же как бы завидовал, восхищенно покачивая головой, – ох, уж эти русские ухари... Народу было полно, дым стоял коромыслом, слышалась разноязыкая речь, и я подумал – вот так буду жить. На таком вот уровне. НЕ НИЖЕ...
Называется – НИША.
Потом Джанет довезла меня на своей скромной, но очень целенькой, машинке до квартиры, которую снимала напополам с кем-то, где мы и продолжили нашу полуинтеллектуальную беседу на разные темы. Я был раскован, но корректен – боялся спугнуть девочку. Мы сидели на полу в салоне, который был одновременно кухонькой, и болтали, потягивая купленное там же, в ресторанчике, винишко. Телевизор был включен и помогал нам исподволь раскручивать наш собственный сюжет. Попытка перейти на русский успеха на имела – оказывается, Джанет занималась всего две недели. Что ж, это даже хорошо.
Тем временем, Джанет – в голубых джинсах, узком свитерке, прилегла на бочок, будто позируя мне, оперлась на локоть, положила аккуратно ноги, коленка на коленку, явив свой роскошный, как у бокала, переход от узкого к широкому... Словно говорила – смотри, какая я красивая да ладная.
Теперь было можно – и я потянулся к ней.
Потом мы перебрались в ее огромную, как у всех американцев, постель. Мощный приветливый портал ее зада предварял вход в узкую молодую гладкую щелку.
– Мне хорошо с тобой, Питер.
– И мне с тобой, Джанет.
– Как будет по-русски "я хочу тебя"?
– Так и будет.
Утром я вышел на ее балкончик и ахнул. В распадке между домами, отороченными снизу порыжелой листвой стартовала в небо Трансамериканская пирамида, самый высокий небоскреб Сан-Франциско. Как же это я его раньше не замечал?!
Мы скатились с крутой нашей улочки и по случаю воскресенья перемахнули по знаменитому мосту Золотые ворота, который был на самом деле ржаво-красным, на ту сторону бухты в Марин-Каунти, и оттуда я увидел Сан-Франциско, далекий, белый, прекрасный, как из Диснейленда. Трудно было поверить, что еще позавчера я загибался в нем.
Вернувшись, мы отправились в высотный отель "Марриотт" и там, сидя в кафе на пятьдесят восьмом этаже, я увидел внизу этот чудо-город, открывший наконец мне свои объятья. Вечером Джанет познакомила меня со своим соседом, симпатягой Ником, который был во всех отношениях лучше и удачливей меня, так что оставалось загадкой, почему моя новая подружка спит не с ним, а со мной. Некоторый новоприобретенный опыт подталкивал меня к мысли, что здесь, в Америке, прослеживается как бы дефицит мужского начала. Я ничуть не сомневался в том, что оно есть, но, похоже, его часто расходовали по другому адресу и весьма экономно. В связи с чем тысячи рассерженных американок выражали свое "фэ!"
Так что мои упования сохраняли под собой почву. Вот, скажем, Джанет, – почему бы ей не полюбить меня? Правда, неизвестно, во что превратится через лет двадцать ее большой красивый молодой зад, ну да зачем так далеко заглядывать.
Короче, я сделал выбор.
В понедельник Джанет с утра поехала на работу, подкинув меня к ближайшему метро. Вечером я должен был ей позвонить.
Энни, как почти всегда, была дома – посмотрела на меня не более внимательно, чем обычно. Ничего не спросила. Впрочем, я ее предупреждал, что дома меня не будет. В квартире по причине экономии электричества было как в холодильнике, так что я снова закашлял. Пора отсюда перебираться. Я на всякий случай подтянул свои вещички поближе к сумке. Достал со дна ракетку. Ник говорил, что можно поиграть бесплатно где-то в зале у одного его знакомого. Вечером я позвонил, и Ник мне ответил, что Джанет еще не пришла. Не было ее и в первом часу ночи. Потом вместо Ника я услышал голос Джанет, но это был автоответчик. Я бодро передал, что люблю, скучаю, целую. Мягко пожурил за отсутствие.
История повторилась и на следующий день – Джанет не было.
– С ней хоть все в порядке, ты ее видел? – спросил я Ника.
– Да, с ней все о’кей, – невозмутимо отвечал Ник, похоже, не участвовавший в заговоре.
И только заполночь я напоролся на живой веселый голос Джанет.
– Где же ты была? – нежно укоряя, забормотал я. – Я так соскучился...
– Это ты Питер? – протянула она смущенно и повторила, почти пропела в два слога удаляющееся "Пи-тер", – словно прощалась со мной, после чего в трубке раздались гудки, а потом включался лишь автоответчик.
Что ж, на нет и суда нет, Джанет. Но все-таки жаль, что ты пока не понимаешь великого и могучего русского языка.
Ночью в гостиную из комнаты гомика открылась всегда запертая дверь, и я слышал, как он босиком протопал мимо за своим телевизором, оставленным здесь по случаю моего отсутствия. Из его постели раздавался капризный голос другана. Окно, освещенное ночным фонарем, искрилось инеем, и я забился с головой в лыжной шапочке в спальный мешок, но все равно закоченел на полу и утром снова кашлял, как припадочный.
После кофе с молоком немного отошло, и я набрал номер телефона Крис-2. К счастью, застал.
Болею вот, потому и не звонил. Таблетки пью. (Таблетки мне покупала коварная Джанет. Четыре с половиной доллара, двойной креветочный гамбургер).
Какие еще таблетки? Надо греться, греться, греться. Приезжайте ко мне в отель – я вас мигом вылечу.
И проглочу – услышалось мне.
Оказалось, что работает в сауне при гостинице. Массаж и прочее программное обеспечение.
– Из массажей я предпочитаю эротический, – позволил я себе смелую шутку, как настоящий баловень прессы, приехавший оттянуться в Калифорнии, питерская штучка...
– Сначала вас надо вылечить, – ответила Крис-2, не желая обсуждать вопросы эроса с человеком, у которого фарингит в запущенной форме.
Я оделся и – ноги в руки – помчался, то бишь поехал на метро – доллар в один конец – на какую-то там стрит почти в самом в центре. Направо, прямо, снова направо, а потом наискосок.
В другой раз ни за что бы не нашел, а тут ноги сами принесли.
В сауне солидной гостиницы звучала тихая солидная музыка, парнишка-негр разносил большие белые махровые полотенца, насвистывая адажио из Лебединого озера.
– Мистер любит Чайковского? – спросил я его.
– Нет, сэр, но выбирать не приходится.
Крис-2 появлялась и исчезала, обслуживая невидимых клиентов. Белая футболка под лямками черного трико, как для занятий аэробикой, светлые негустые волосы до плеч под ленточкой, чтобы не падали на бледное лицо, слегка попорченное на скулах в прыщавую подростковую пору. В целом – вполне. Гибкая, прямая, плечи откинуты, как бы бывшая спортсменка – сядет на шпагат как нечего делать. Открыла мне горячую кабинку. Я разделся, взял полотенце, закрылся, напустил пара, и дышал, дышал, в солидном одиночестве – почище, чем мой бывший кореш Фрэнк.
Действительно полегчало.
Крис-2 сегодня работала допоздна, сказала, что ждать ее не имеет смысла, – договорились, что сегодня я как-нибудь перемогусь, а утром мы встретимся, вместе позавтракаем и так далее... Спросила, где я живу и у кого. На прощание еще раз внимательно ощупала меня взглядом насчет "так далее". Вела себя сдержанно, почти официально, но видно было, что удовлетворена знакомством. Ввиду новых перспектив и нагрузок я съездил на рыболовецкий причал, позволив себе булочку с креветками, посмотрел на старого бомжовского вида морского льва, ошивавшегося среди суденышек. Вынырнув, он принимался орать, как оглашенный, требуя от зевак лакомства. Ему что-то бросали. Да, помереть здесь не дадут.
И снова утро – свежее, солнечное, с легким морозцем. На освещенных углах толкутся бездомные, пытаясь ухватить толику нисходящего небесного тепла, слава Богу, ночь миновала, все живы, хоть и больны. Я же – почти здоров. Иду себе легкой походкой, откидывая коленями длинные кожаные полы пальто, как жесткий панцирь, чтобы выпростать из-под него свои легкие гибкие, прозрачные крылья, оттолкнуться и взлететь. Крис-2 – тоже в длинном, черном, кожаном. Таких вот два жука. Встречаемся на углу, улыбаемся друг другу, идем вместе. Слева от нас вдали парадно надул щеки помпезный Сити-Холл, что-то вроде гибрида Казанского собора с Русским музеем, рядом на воскресном толчке – импровизированный рынок, тоже совсем как у нас, и от всего этого на душе как-то понятней и спокойней.
Завтракаем однако в сомнительной забегаловке, открывающейся, видно, только по воскресным дням, поскольку в остальные дни тут какая-то контора. Оладьи, еще раз оладьи, варенье, чай. Я предполагаю, что Крис хочет уложиться в небольшую сумму – предупредила, что это она меня пригласила – но получается не очень-то дешево– восемнадцать долларов. Денег своей новой подруги мне жаль не меньше, чем своих. Ну да ладно.
И снова Лебединое озеро, парнишка-негр, махровые полотенца, пар, кашель. Крис-2 исчезает и появляется, словно проверяя мое наличие. Я в наличии, но уже упарился, и меня начинает подташнивать от Чайковского. Договариваемся, что к шести я буду как штык. А пока я всего лишь перочинный ножик, складывающийся от кашля.
Шатаюсь по городу, забредаю в Голден-Гейт-парк, сдуру пью чай из ромашки в японском чайном садике, где все гораздо дороже, брожу по пустынным аллеям среди красивых мощных пихт, сосен и кедров, вспоминая бердяевское замечание, что у нас в России даже природа бабья, и что-то мне совершенно не хочется возвращаться в парной подвал к Крис-2. Эдак в одно прекрасное утро я в синей униформе напару с негром буду разносить полотенца надменным обитателям пятизвездочного отеля или массировать их холеные туши. Насвистывая Чайковского, за неимением выбора. Нет выбор – всегда за мной.
Сижу в парке на скамье. Негр убирает мусор – листья, банки, бумажки. Он убирает, а я сижу. Все-таки есть между нами разница.
Какой-то маленький белый шарик скатывается с придорожного холма к моим ногам. Я поднимаю его тяжелый, резной скелетик. От гольфа, что ли? Словно подтверждая мою догадку, наверху возникает игрок в белой шапочке, увидев меня, улыбается, просит бросить ему эту штуковину. Я размахнулся – она красиво полетела в его сторону. Возможно, даже попала в лунку. Мне показалось, что когда-то давно я уже видел такой сон. Все было точно так же – деревья, холм, человек, ажурный шарик, и я внизу. Я попытался вспомнить, что было во сне дальше. Но во сне ты всегда посредине сюжета. Что до и после – это уже не сон. Но я и так уже знал, что дальше. Надо возвращаться. Нет, не в Россию. Она и так маячила за спиной, как брошенная жена, готовая все простить. Надо было возвращаться в Лос-Анджелос.
Я так и не зашел к Крис-2, а поехал прямо домой. И вовремя. Оказалось, звонила Патриция. Она не приедет. Более того, в ближайшие три-четыре месяца она вообще никуда не поедет.
– Почему? – изумился я, чувствуя огромное непонятное облегчение, будто впереди был выход из лабиринта.
– Мама сломала ногу, – мрачно сказала Энни. – На ровном месте. Из машины вылезала. Это только она могла.
Энни ходила предо мной взад-вперед, суровая, кутаясь в темный платок.
– Тогда я возвращаюсь, – решительно сказал я. – Ей нужно помочь.
– Давай, – сказала Энни, странно посмотрев на меня, будто знала еще что-то. Кстати, пока единственный человек, которому я, похоже, не был в тягость. Не раз слышал от нее: "Хочешь – живи здесь". Она не участвовала в моей жизни, но все же я время от времени ловил на себе ее сторонний вопрошающий взгляд – дескать, справляюсь ли.
Энни, Энни, прости меня. Ты думаешь, я не понимаю, что я сукин сын, кот без сапог, свинья без ермолки? Все я понимаю. Но меня заклинило, Энни, чувства мои заклинило, и я, как отмороженный, бегу-бегу-бегу...
С ее разрешения – дорого все-таки – я позвонил Патриции.
– Конечно, приезжай, Петер, – каким-то беззащитным голосом сказала Патриция. – Только есть одна проблема – у меня негде жить. Я больше не снимаю студию.
Я понял, почему она сломала ногу. Как же и ей не хотелось ехать со мной в Орегон. Знала, что я ей ничего не принесу в неводе, кроме выцветших кальсон какого-нибудь там папаши Тхе, приплывших из Китая.
– И как теперь? – сказал я упавшим голосом.
– Ничего, ты можешь пока пожить у Стефани. Она не возражает...
– Стефани? – переспросил я. – Я ее знаю?
– Помнишь, англичанка. Она еще хотела с тобой познакомиться. Запиши телефон. Она говорила, что может тебя встретить.
Энни отыскала в зеленых страницах Сан-Франциско уже известную мне автобусную компанию "Грейхаунд", заказала билет, и я, набрав в легкие воздуху, позвонил в Лос-Анджелос неизвестной мне благодетельнице.
У Стефани был приветливый голос и – Боже! – такой понятный, как в учебнике, английский, что у меня слезы навернулись на глаза. После этого жвачно-квакающего американского диалекта, лишь по недоразумению называемого английским языком, я слышал речь чистую и прозрачную, как родник. Я вдруг ощутил себя европейцем, носителем одной, общей, великой культуры – Шекспир-Рембрандт-Достоевский. Господи, ты опять протянул мне свою щедрую длань. Прости, что я пока не молюсь.
И вот рано поутру я ехал в обратном направлении и теперь, на свету, мог хорошенько разглядеть окрестности – впрочем, вид был один и тот же: слева вдали горы, пустынная земля, изредка изумрудная полоска чего-то недавно высаженного, да сами фермерские ранчо – дом, добротный сарай, пара автомобилей, трактор и еще какая-нибудь пристройка для сельхозпереработки. Была бы осень – нанялся бы сезонным рабочим, все лучше, чем фиалки на перекрестке.
Где-то справа, в непосещенном заповеднике остались позади знаменитые секвойи – стометровые старушки, пережившие свое детство еще до рождения Христа. Где-то на Биг-Суре истаял вдали домишко патриарха американского эрочтива Генри Миллера. Теперь там селятся благодарные сексуальные меньшинства, явно по недоразумению принявшие его за своего.
Прощай Сан-Франциско. Прости меня, Крис-2, мне бы не понравились твои усталые, в креме, пальцы. Будь ты богатой, я бы восхищался ими, каждому я дал бы имя и поутру лобызал бы их вместе и поврозь...
Размышляя о будущем, я понял одно – надо отбросить идею запудрить кому-нибудь мозги через чресла. Мозги отдельно – чресла отдельно. Американские чресла работают автономно. Вспомним того же старикана Миллера. К тому же, он путался в основном с потаскушками, что, так сказать, организационно, с точки зрения мужской предприимчивости не стоило никакого труда.
Ясно, разъезжай я на "линкольне", спали бы со мной взахлеб. А так лишь впроброс, впромельк – из чистого любопытства. Опять же недорого. За рыбку со свечкой.
Надо попробовать просто пожить – с той же Стефани. Англия – не Америка, великолепная, скажу вам, дамы и господа, страна. Дубы, замки, Биг Бен опять же. Скучновато, конечно, но надежно. ПОТОМУ ЧТО КОРНИ. А тут ничего такого нет. Все как перекати-поле – сел, сунул свой домишко в трейлер и поехал, укусив гамбургер, обсыпанный кунжутом.
Это еще мне Крис говорила в открытом ресторане на берегу океана. Американцы не любят проблем и решают их просто – меняют партнеров, переезжают в другое место. Никто никому в душу не лезет. Да и есть ли она у них?
Душевная приязнь – туфта.
ПОТОМУ И НЕ ПРИВЯЗЫВАЮТСЯ.
Часть третья
В шесть вечера Стефани встречала меня на условленной остановке. Договорились, что она меня сама узнает – узнала. Я бы нет – всегда ведь ждешь большего, так мы устроены. Но в общем она была ничего – почти с меня ростом, породистый нос, доставшийся англичанам явно от римлян, руки красивые, губы бантиком. Умный взгляд больших карих глаз. Приветлива. Была в каком-то коротеньком манто – не меховом, а из шерстяных ниток. Бедна, но с претензиями. Сели в ее машину – огромную, исправную, хотя одной ногой – уже на автомобильной свалке. Внутри пахло перегретым мотором.
От самой же Стефани пахло хорошо.
Но главным было не это. Главное – в Эл-Эе было тепло. Градусов двадцать по Цельсию. Зимнее лето. Тихо струились листья в закатном свете. Легкий нежный ветерок. И я сразу перестал кашлять.
В Пасадену не хотелось, и мы до нее не доехали. Остановились раньше, на Игл-Рок, поднялись по лесенке мимо дома с садиком и оказались перед крыльцом другого – добавочная дверь с сеткой от насекомых, ключ под половиком, прямо как где-нибудь в Крыму. Внутри чисто, почти красиво, цветы в вазе, и – Господи! – тепло. Прискакал какой-то кошачий. Маленький и всего один.
Раздевайтесь, отдыхайте.
До трусов? – чуть не брякнул я, охмелев от уюта.
Но в любом случае сначала надо было поесть. Да и литровая бутылка уже приветливо стукнула передо мной донышком о низкий столик. Калифорнийский рислинг. Примерно, пять долларов.
Умею ли я готовить?
Не очень. Хотя и веду холостяцкую жизнь.
Так, я холостяк... Сообщение было воспринято явно положительно.
Да, в Питере она была, правда, всего неделю в восемьдесят восьмом году. На книжной ярмарке – служила тогда в одном издательстве. Да, город красивый, но ужаснули пустые прилавки магазинов и очереди.
Очереди? Даже я успел забыть, что это такое.