- Чего же вам все-таки недостает? - сонно спросила Галина.
- Спальных мешков. Не было бы вам холодно ночью…
9
В предрассветной мгле клочья тумана, точно дым, заволокли женскую фигуру. Стряпуха Прасковья Саввишна закладывала дрова в полевой очаг. Иногда вглядывалась в четкий контур снеговых хребтов, где ожидался рассвет, и лицо ее, укутанное в шерстяной платок, испитое, со слезящимися глазами, казалось очень значительным на фоне светлеющего неба и розоватого снега вершин.
В глубине сеновала на ворохах сена стояли зеленые ящики полевой рации. Бимбиреков принимал депешу, отхлебывал молоко из кружки и писал в тетрадь, потом он вскочил и по мосткам сбежал к стряпухе.
За столом сидели рабочие. И пес умильно следил за работой стряпухи.
- Не встал Иван Егорыч? - спросил Бимбиреков.
- Он и не спал всю ночь.
Бимбиреков с журналом радиодепеш прошел мимо коновязей, где седлали коней, мимо группы рабочих с теодолитами, мимо умывальников, где плескались и болтали парни, мимо палаток…
Штабная палатка Летягина была освещена изнутри. Тень человека прыгала и горбилась на полотне.
Бимбиреков зашел в палатку.
И первое, что бросилось в глаза: охотничье ружье лежало на чертежном столе.
- Ворон стрелять собрался? - мрачно спросил Бимбиреков.
- Ружье чистил, - ответил Летягин и, вдруг поняв смысл вопроса, засмеялся. - Толстый ты стал, Бимбиреков!
- От работы толстею. Парадокс!
- Безобразная небрежность…
- Чья?
- Моя! Проектировали трассу под снеговым хребтом, а от лавинной угрозы отделались опросом местных жителей.
- Старожилы не помнили. Что ты зря на себя клепаешь?
- Лавины иной раз падают с перерывом в сто лет… Знобит.
- Ты утомлен до крайности.
- Я устал, но это не вчерашняя усталость. Я ехал, и знаешь, о чем думал? Может быть, прав Калинушкин? Пора мне уйти. Зажился я тут. Привык работать "на полку". И ведь хорошо получалось: на пятьдесят километров выправили трассу, сократили пробег поездов по горам. А когда дело стало срочным, сразу набежали люди другого склада. А я немасштабен стал. И смешон.
- Брось молоть чепуху! Такого, как ты, поискать. А этот глухарь запросто хочет подмять тебя под свои практические соображения.
- Все это сложнее. Его личные интересы совпадают с государственными. Ведь дорога нужна через три года, не позже.
- "Время - решающий фактор"? - Бимбиреков рассмеялся. - Мы все усвоили это с пионерского возраста. Но он-то досконально знает только один вопрос: как в предложенных условиях получать большие премии.
- Нет. Он понимает все наши доводы. И если пренебрегает ими, то не потому, что жулик или дурак… Голова что-то трещит.
- Вот читай, - сказал Бимбиреков, положив перед Летягиным журнал радиодепеш.
- Прокуратура? - не заглядывая в бумаги, спросил Летягин.
- Догадлив.
- Это мне знакомо.
- Вызывают срочно. Слетай-ка за восемьсот километров.
- Никуда не поеду. Пусть дает показания дядя Рика, - сказал Летягин, рассматривая ствол ружья на свет.
- У тебя нет худшего врага, чем ты сам, - тихо сказал Бимбиреков.
Было заметно, что Летягину тяжело продолжать разговор.
- Пора выходить. Опасную зону надо пройти до полудня. - Он выглянул из палатки, крикнул: - Огуренков, вытягивайтесь со двора! Я догоню! - И стал надевать рюкзак.
- Погоди, - остановил его Бимбиреков. - Объясни, что собираешься делать?
- Нет у меня времени оправдываться, сутяжничать. За весной у нас сразу идет осень. Или успеем поправить дело, или уйдем под снег. Так уже бывало со мной.
Он взял ружье и вышел из палатки. Бимбиреков догнал его во дворе.
- Об одном прошу: не бери вину на себя, - сказал Бимбиреков, идя плечом к плечу. - Тут, в нашем краю, на сто верст никто не желает тебе плохого. Со мной поговорил - и точка. Забудь.
- Где у нас карта района Чалого Камня? - спросил Летягин.
- В доме. Сходить?
- Я сам. Догоняй ребят.
Летягин подошел к дому, дверь была заперта. Стряпуха с закопченным котелком тоже подошла к двери.
- Кто там? - спросил Летягин.
- Барышня с дороги крепко спит, - сказала стряпуха.
А Бимбиреков издали крикнул:
- Я вчера московских практикантов привез!
Заинтересовавшись, он вернулся от калитки. Летягин стучал в окно. Послышался сонный голос девчонки:
- Ну подождите! Сейчас…
- Почему со всеми не разбудили? - спросил Летягин.
- Несколько раз стучала - не встает, - с обидой ответила стряпуха.
- Столичная штучка, работать не будет, - сказал Бимбиреков.
Летягин поглядел на часы.
Наконец в узкую щель двери выглянула Галя. Она была не одета и потому смущена, ей хотелось произвести лучшее впечатление.
- С добрым утром! - сказала она, собравшись с духом.
- День добрый, - буркнул Летягин.
Отстранив девчонку, он прошел в комнату, где на шкафу лежали рулоны чертежей. Пока он искал нужную карту, Галя приводила себя в порядок. Ее раздражало молчание Летягина, и она принялась подчеркнуто беспечно болтать:
- Кажется, вы в горы собрались, на фирновые поля? А я перворазрядница по горным лыжам. Дорджа - тоже. Можно с вами?
- Да, это у нас игра, вроде как в снежки кидаться, - не оборачиваясь, сказал Летягин.
- Глупо! - Она пожала плечами.
Она не знала, как себя держать. Все-таки она не только практикантка, но и женщина. Могли бы с этим посчитаться. Но когда из-под рук Летягина упали и раскатились по полу рулоны, она совсем по-детски бросилась их собирать. Летягин наблюдал за ней искоса. Она улыбнулась.
- Кто вы такая, девочка? - спросил Летягин.
- Моя фамилия Устинович. Меня же представил вам вчера Калинушкин.
- Вы того Устиновича дочка? - спросил Летягин.
И Галя сразу повеселела.
- Все думают: в какую глушь загнал отец, не пожалел…
- Я так не думаю.
Но ее больше не смущала суровость начальника.
- А я сегодня плохо спала. В палатке холодно. Дорджа всю ночь полушубок натягивал на голову. Пришлось уступить ему спальный мешок, а самой - сюда. В Москве говорили, что будут спальные мешки.
- Спальных мешков на всех не хватает. К сожалению, студентам пока один на двоих.
- Остроумно!
Летягин не сразу понял, что сказал двусмысленность. А поняв, рассердился.
- Я хотел сказать, здесь в мешках спят по очереди. Понятно? Вы на практику приехали, понятно? Не к теще в гости! Потрудитесь вставать вместе со всеми. И со всеми работать! Работать!
И, на ходу сгибая карту гармошкой, он вышел из комнаты. Глядя ему вслед, Галя засопела от негодования, выбежала на крыльцо.
Солнечное утро ослепило ее. Она зажмурилась, вынула из кармана темные очки, надела. В ушах звучало: работать, работать! Она сняла очки…
И тогда впервые встали перед ее глазами громады хребтов в разреженном воздухе. Поближе - березовые горы. За ними - рябиновые, лиственничные, кедровые. Выше - извилистые желоба в скалах, отполированные до блеска. А еще выше - ледяные вершины Джуры.
И над всем земным - бесконечное небо в легких перистых облаках, похожих на след метлы.
10
В переполненном доме Василий Васильевич нашел столы для вновь прибывших. Кого-то потеснили, кто-то уезжал. Лариса Петровна ожидала оказии. Начальник партии не хотел в отсутствии Летягина решать судьбу практикантов.
- Проверим, умеете ли калькировать, чему вас там учат, - точно с маленькими, говорил он со студентами третьего курса, успокоительно попыхивая и заминая трубкой угол рта.
У него было много забот, и он только делал вид, что его интересует вся эта перестановка мебели. В этот день в проектный институт отправляли профиль первого варианта. Чертежи должна была доставить девушка-техник, для которой второпях собирали взаймы на дорогу, а она, в свою очередь, от полноты чувств, от ожидания встречи с родными набивалась на поручения. Ей заказывали покупки, совали ей конверты с письмами, диктовали номера телефонов. Все были возбуждены разговором о городе, о семьях. И торопил с отъездом безжалостный Володя. Он только утром добрался - пробил где-то колею - и не хотел везти девушку ночью.
Дорджу сумели усадить в самом доме, правда в проходной каморке в темном углу. У низенького окошка в этой комнате незыблемо стояла швейная машина, и на ней работала сама хозяйка Алена Евдокимовна, дородная сибирячка в старомодном пенсне на шнурке. Галю усадили на застекленном балкончике вроде веранды. Там было светло, но обещало быть жарко. Оторвав взгляд от чертежной доски, можно было любоваться рябиной за окном и далью синих гор, зато за спиной все время входили в дом и выходили и толкали спинку стула. Галочка вытащила Дорджу к себе на секретное совещание.
- Требуй, чтобы к окну пересадили, тебе же темно! Зачем мы приехали, спрашивается в задачнике?
- Что ты, что ты… - залепетал он, - Мне оч-чень хорошо! Может быть, тебе плохо?
- Ты строишь железную дорогу, она шьет ночную рубашку…
Дорджа улыбнулся и сделал шаг в сени. Но Устинович схватила его за рукав.
- Отчего ты, как старик, всегда со всем соглашаешься?
В ответ он поморгал черными глазами и все-таки удалился. Он не соглашался именно с ней, с Галочкой. Он любит повторять ее слова, но делает это скорее для упражнения, а в чем-то главном он очень неуступчив.
Не добившись поддержки, Галя успокоилась и повеселела. С ней это часто случалось, отчего? - от возраста, что ли…
- Вас, оказывается, в сенях посадили? - любезно осведомился Костя, участковый техник, рыжебородый юноша в мушкетерских сапогах раструбами.
- Это не сени, - поправила Галочка из любви к точности. - Там в сенях кто-то храпит до ужаса.
В закутке за дверью, возле кадки с водой, на брезентах и тулупах отсыпался рабочий, пришедший ночью с лавинного участка, и этот доносившийся до Галочки храп, приобщая ее к нелегкой жизни, тоже настраивал на веселый лад, как и любезный разговор Кости.
Между делом Галина успела сунуть нос на сеновал, где парень в ковбойке выстукивал ключом радиодепешу. Дневной свет выхватывал то, что ближе к двери, - зеленые ящики полевой рации, открытую книгу и запакованный спальный мешок, на котором сидел радист. В полумраке тонули узкие таежные сани - их было много, они были сложены навалом, друг на дружке, и как бы таили в себе среди лета угрожающую картину зимы. Заметив взгляд москвички, радист дружелюбно пояснил:
- Зимой хозяин почту возит… От самой Черемшанки.
Он, видно, не чувствовал несоответствия собственного дела, уничтожавшего пространства, и этого санного пути от Черемшанки. И Галина, приберегая про запас подобные наблюдения, сползла по перекладинкам крутой лестницы во двор.
Не близко, на расстоянии натянутой цепки, она присела на корточки перед медвежонком. Он напрашивался на знакомство и показался ей бесподобно смешным и сам по себе и отчасти по тому безотчетному чувству, что мог украсить ее своим соседством, как украшает ее в Москве шубка из серой мерлушки. Лариса Петровна прошла по двору, Галочка спела ей:
Все мы носим для красы
Мех пушистый и усы…
- Как спалось на новом месте?
Молча зажмурясь, она кивнула головой.
- Лучше всех…
И она вернулась к своей чертежной доске. Потом ее развлекала хозяйская дочь Сима, единственный досужий человек в доме. Она приехала в отпуск. На Ангаре она штукатур, жених у нее бетонщик, и скоро будет комната. Сима принесла и разложила перед собой десяток мотков ниток радужной пестроты и на куске полотна, туго натянутого на круглых пяльцах, стала вышивать какое-то адское пламя.
Пока практикантка разбиралась в тонкостях своего "пятитысячного планшета", Сима наговорила с три короба… Отец сдает в аренду дом, двор и сеновал, сам числится конюхом. В получку он запивает с охотником дядей Мишей. Пьют здесь спирт, инженеры - тоже. На лошадях ездят верхом, и женщины - тоже, надо учиться. В воскресные дни целым грузовиком отправляются в лес на речку. В поселке можно купить чешский свитер.
- А я не так представляла все это, - призналась Галина. - Даже не верится, что я уже работаю…
Они обменялись улыбками, и, по тому, как Сима расположилась возле нее, Галочка почувствовала, что понравилась ей.
Несколько раз выходил на балкончик Василий Васильевич с арифмометром, приглядывался без слов, давая понять, что одобряет ее чертежные способности. Он, впрочем, не постеснялся помочь ей покрепче прикнопить кальку и объяснил, как вставить подвариант в основной профиль. Уходил, возвращался в другой раз, в третий, говорил:
- Тут у нас фиксированная точка - видите, перевал. Никуда от него не уйти… И вот, смотрите, какая косогорность, даже на полметра нельзя ошибиться - сразу свалишься с полки…
Вникая в его снисходительные объяснения, в которых он не поступился ни одним словечком профессионального жаргона, Галя поняла, что партия третий месяц решает направление магистрального хода на самом трудном участке - от сто восьмидесятого километра до двести пятнадцатого. На тридцати пяти километрах сосредоточена половина будущих скальных работ. Два тоннеля и виадук с высотой опор до семидесяти метров.
- Сумасшедший виадук, - выразился Василий Васильевич.
Видно было, что ему нравится этот виадук… Поезд проскочит по виадуку из тоннеля в тоннель. Набирая высоту по спирали, трасса поднимется на высшую точку с заданным уклоном - четырнадцать метров на тысячу. Обычно изыскатели укладывают профиль, а потом укрупненно подсчитывают объемы предстоящих строительных работ - и в выемках и на насыпях. Но здесь такая косогорность, что объемы работ нельзя подсчитать приближенным способом. Необходима тщательная разбивка всех вариантов на местности. И вот вчера обнаружилось, что две недели назад была допущена ошибка, вследствие чего инженеры доложили Ивану Егорычу, будто бы второй вариант лучший, он и рекомендовал его для укладки в натуре. Ползали по косогорам две недели, укладывали - и все пошло насмарку: второй вариант не имеет никаких преимуществ. И хотя Василий Васильевич и об этом рассказывал так же снисходительно, но можно было догадаться, чего стоит им эта ошибка: деваться некуда от досады!
- А скоро ли вернутся с Чалого Камня? - спросила Галя.
- Может, к вечеру, только вряд ли… - сказал Василий Васильевич.
11
Двадцать рабочих цепочкой уходили по цветущим лугам. На плечах - спальные мешки, кайла, крюки, теодолит. Под клапанами рюкзаков широкие охотничьи лыжи. Впереди шел могучий Огуренков, просекая в высоких травах тропинку. Отстав, догоняли Летягин и Бимбиреков.
Огуренков заметил шевеление в травах - там бродил Афоня, с ним заморыш мальчонка. Сейчас они оба приглядывались, принюхивались к цветам буйнотравья.
- Валяй с нами, Афоня! - крикнул Огуренков.
- Некогда, лето уходит. Ищу медоносный луг, пасеку перевезти. Пчел распугали…
- Ох, ты… - весело отозвался Бимбиреков.
По-разному откликаясь на угрюмый голос Афони, мимо него прошла вся цепочка. Подошел и замыкающий, Летягин. Афоня не выдержал и сказал с оттенком злого сочувствия:
- Не советуемся с господом богом?
- Не тот консультант, Афоня! - крикнул Летягин.
Все остановились послушать словесный поединок инженера и пасечника.
- А помнишь, я к тебе в палатку забрел? - громко, чтобы все слышали, даже повизгивая, кричал Афоня. - Ты всю ночь планты чертил, где вести дорогу. И моя пасека перед тобой на бумаге была, а ты, как бог, над нею…
- Помнится, ты мне взятку совал?
- Ну совал! - распаляясь, Афоня взывал ко всей цепочке. - Я ему пять тысяч совал! Лишь бы резиночкой потер по бумаге. При мне, стало быть, на моих глазах. И пошли бы поезда дымить сторонкой. Что ему стоило! Нет. Не взял, злой человек…
Отсмеявшись, рабочие потянулись дальше. Афоня и малец отстали. Прижав охапку трав и цветов к груди, Афоня крикнул:
- Будь ты проклят! Чтоб тебе дымом глаза выело, дьявол!
Огуренков, смеясь, бросил камень в траву и, прибавив шагу, занял свое место.
Дорога стала труднее, начались каменистые осыпи. Летягин тяжело дышал, останавливался, стирал пот со лба. Бимбиреков, поглядев на его почерневшее от усталости лицо, крикнул по цепочке:
- Передай вперед - спокойней идти! Эй, впереди идущий!
Огуренков остановился и повернул назад. И вся цепочка остановилась.
- Зачем это? Я не устал, - недовольно сказал Летягин.
- Я устал, - огрызнулся Бимбиреков. - Я толстый и устал, понимаешь? Жестокий ты человек.
Летягин послушно присел на камень. Они были вдвоем с Бимбирековым, сидели на согретых солнцем камнях.
- Белый снег, много белого снега. А день-то черный… самый черный день в моей жизни… - заговорил Летягин. - Еду по косогору как будто осторожно, соблюдаю технику безопасности. А меня уже самоубийцей считают. Психологи! - Он улыбнулся. - Вспомнил: партийный взнос не уплатил. А туда же, поперся. Вот сдохну…
- Выговор влепят за неуплату, - в том же тоне заключил Бимбиреков.
Подошел Огуренков.
- Горная болезнь, Иван Егорыч.
- Просто я без тренировки. Скину "прохоры", пойду босиком.
- Вечный новатор, - вздохнул Бимбиреков.
- Какое уж тут новаторство, портянки бы просушить.
Он быстро сбросил сапоги, сунул в них портянки, закинул за плечо и упрямо зашагал по тропе.
В синеве безжалостного неба Чалый Камень, казалось, рукой подать! Верхолазы обходили "снежники" по сухой скале.
- Там, где летом снежные ложбины, там зимой жди обвалов. Аэрофотосъемка нам все покажет, - говорил Летягин.
- А сколько на склонах выпадет снега зимой! - откликнулся Бимбиреков.
- Зачем зимой - уже в октябре.
- Поберегись! - крикнул впереди Огуренков.
И вся цепочка проследила за тем, как скакал и прыгал где-то сорвавшийся осколок.
А Чалый Камень уже рядом. Он сияет под солнцем. Влево от него тянется огромный снеговой карниз, нависший над кручей.
Все остановились: к Чалому Камню отсюда в лоб не подойти.
- Оттуда лавина и пошла, - говорил Летягин. - Видите, снежный карниз. Ветер всегда из-за гребня, вот и наносит снегу. И когда такой карниз обрывается от собственной тяжести… А ведь тут дело проще, чем я думал! Взорвем Чалый Камень и завалим эту отдушину.
- Легко сказать. Сам еле добрел. - Бимбиреков мрачно посмотрел на Летягина. - А как поднять буровые станки, компрессор, взрывчатку?
- Найдем посадочную площадку - и вертолетом! Двадцатый век, дорогой Бимбирек! - И он рассмеялся нечаянной рифме.
Наступил вечер. В свете закатного солнца снеговые вершины Джуры, багрово-красные, были словно раскалены в горниле летнего дня.
Летягин и Бимбиреков спускались вдвоем. По талому снегу вышли к ручью. Бешеная вода в белой пене хлестала выше сапог. Летягин остановился среди ручья, зачерпнул флягой и пил, запрокинув седую голову. Проводив взглядом низко над ними пролетавший вертолет, он смеялся, небритый, усталый, махнул рукой.
- А еще поработаем, Бимбирек, а?
- Практически… безусловно.
Они шли по краю крутого "снежника".
- Это и есть путь схода лавины. А вот, видишь, горная козочка пробежала, - говорил Летягин, показывая на след копыт. - Она знает, что такое лавина: обойдет, зря не ступит. Умна… Да. И жизнь любит.