А тем временем Несвицкий, уложив в маленький чемоданчик взятые у жены футляры и захватив туда же смену белья и необходимые туалетные принадлежности, уже мчался в город, где его нетерпеливо ждала одна из модных тогдашних Фрин, известная чуть ли не всей гвардии под именем Кати Шишкиной.
Биография Кати Шишкиной, по шутливому выражению Борегара, терялась во мраке веков; никто не знал, откуда она пришла и под чьим патронатом впервые появилась на скользких ступенях столичного полусвета, и только знаменитый остряк Булгаков уверял, что при взгляде на Катю он смутно припоминает какую-то далекую прачечную, плеск мыльной воды, грязное корыто и слышит чью-то нескончаемую, "вычурную" брань.
Сама Катя - более наглая, нежели умная, более смелая, нежели красивая - уже не первый год вращалась в гвардейских кружках, когда Несвицкий познакомился с нею и разом отбил ее у какого-то вконец проигравшегося ремонтера. Последний и ее чуть ли не с последней лошадью поставил на карту, и Несвицкий, который в этот вечер чуть ли не в первый раз взял в руки карты и которому повезло, как обыкновенно везет всем новичкам, торжествуя, увез с собой на квартиру Катю, развязно объявившую разоренному ремонтеру, что ей "гольтены" не нужно и что молоденький офицерик и моложе, и красивее, и, главное - богаче его.
Последний аргумент был, конечно, сильнее и неопровержимее всех остальных, и Катя, вытянув из Несвицкого все, что было можно (на это ей понадобилось не особенно много времени), бросила и его для какого-то, как раз вовремя подвернувшегося, купца, но лишь для того, чтобы опять вернуться к Несвицкому, как только у этого заведутся деньги.
С тех пор так и пошло: курс князя падал и возвышался, и вместе с этими биржевыми рывками Катя беззастенчиво приходила и уходила, как-то фаталистически овладевая Несвицким по первому брошенному ему слову, по первому мановению руки.
Предел этому непостижимому владычеству присяжной гетеры над бесхарактерным гвардейцем был положен только женитьбой князя и тем престижем и блеском, каким была окружена его свадьба. Все поняли, что с той могущественной поддержкой, которой была окружена молодая жена бесхарактерного князя, даже смелая и наглая Катя бороться не решится, и все были несказанно удивлены, когда, спустя два месяца после свадьбы, Несвицкого можно было не только опять встретить в своеобразном "салоне" модной Фрины, но даже и под руку с нею увидеть на шумном и людном гулянье.
Катя первая смеялась над своим вернувшимся поклонником, называла ею "блудным сыном" и грозила при непослушании отправить его обратно "в закон", как она тривиально называла его семейный очаг.
Через три часа после разговора с женой Несвицкий уже был в Петербурге, в пестро, но безвкусно убранной квартире Кати на Большой Мещанской и, лежа на диване, перебрасывался с нею более или менее откровенными фразами.
- Деньгами-то раздобылся, что ли? - спросила она, сидя перед зеркалом, при помощи румян и склянки с мутной беловатой жидкостью "наводя красоту", как сама она бесцеремонно выражалась, не скрывая своих рисовальных способностей перед своими многочисленными и частенько переменявшимися поклонниками. - Ведь ты сегодня проигрыш-то вчерашний уплатить обещался? Тут уже, брат, не отлынешь! Мой Мейер свое дело круто знает, его на кривой не объедешь!
- Почему это он - "твой" Мейер?.. С чего ты его "своим" называешь?
- А хочу, потому и называю!.. Ты, что ли, запретишь мне?.. Потому он мой, что умница он, ни в какую ловушку не попадет, ни в каком капкане не застрянет и своего нигде никогда не упустит!
- А я, ты думаешь, попадусь?
- Ты-то?.. Да ты - рохля известный!.. Если бы не такой рохля был, нешто проиграл бы ты столько сразу?
- Что же делать?.. Мне не везло!
Молодая женщина повернула свое до половины накрашенное лицо в сторону своего собеседника и громко, по-извозчичьи свистнула.
- Дурак ты был, дураком и останешься! - тривиально крикнула она. - Ну, да не до споров с тобой! Деньги-то привез, что ли? Говори!
- Нет, денег я не достал…
- А нет, так вот тебе Бог, а вот порог! Сказано тебе раз навсегда, что голышей мне не нужно, а женатых голышей и подавно.
- Да ты подожди!.. Чего ты раскричалась?.. Денег у меня нет, зато бриллианты есть.
- Бриллианты?.. Показывай! - вскрикнула Катя, быстро вскакивая с места и подбегая к князю, причем глаза у нее так и разгорелись.
- Как ты, однако, камушки-то любишь! - смеясь, заметил Несвицкий, на лету ловя ее руку, чтобы притянуть ее к себе.
Она грубо оттолкнула его и повелительно крикнула:
- Пусти!.. Показывай бриллианты! Соврал небось!.. И бриллиантов никаких нет!
- Нет, значит, и показывать нечего! - поддразнил он и, подметив на ее лице неудовольствие, поспешил успокоить ее.
Влияние этой необразованной и донельзя тривиальной и распущенной женщины на сравнительно интеллигентного, еще молодого и очень красивого гвардейца было поистине непостижимо. Князь все переносил от нее, со всеми ее дерзкими выходками молча примирялся и после каждой серьезной ссоры с ней возвращался к ней еще более покорным и порабощенным, нежели прежде.
Товарищи нередко выражали Несвицкому свое неодобрительное неудовольствие по этому поводу; добродушный Борегар пробовал уговаривать его, или, по глупому и дерзкому выражению Шишкиной, "отчитывать" его, но ничто не помогало, и когда пораженные этим полным порабощением товарищи злополучного Несвицкого требовали от нее отчета в этом непонятном для них порабощении, она, подбоченившись, как торговка, с хохотом кричала им в ответ:
- Такое слово знаю… рыбье слово!.. И ничего вы супротив моего "слова" не сделаете, потому что у меня заветное… Душа христианская заветом за него положена!
И Катю почти трусливо оставляли в покое, втайне начиная сомневаться, не было ли действительно какой-нибудь сверхъестественной силы в этом непонятном сближении, в этой как будто совсем неразрывной цепи?
Но не всегда Екатерина Шишкина казалась такой тривиальной "торговкой". Она скорее напускала на себя эту роль и как будто хвастала ею, и тот, кто увидал бы ее в театре или на гулянье, важно выступающей в модном туалете, с перетянутой талией и слегка прищуренными глазами, к которым она то и дело подносила золотой лорнет, никак не предположил бы, что эта хорошенькая и элегантная женщина может в своем домашнем обиходе напоминать любую из героинь дешевых трущоб.
Она по очереди сближалась чуть не со всеми встречавшимися ей состоятельными молодыми людьми, каждому из них стоила относительно порядочных денег, за что и получила от всегда находчивого и остроумного Булгакова меткое прозвище: "Mademoiselle la ruine". Многие по старой памяти делали ей дружеские подарки, почти все откликались на ее не особенно редкие просьбы, но никто никогда не подпадал под ее влияние до такой степени и не подчинялся ей так, как Несвицкий.
И теперь, несмотря на резкость ее тона и на то нескрываемое пренебрежение, с каким она говорила с ним, он почти испугался, когда она выразила сомнение в том, что он действительно привез бриллианты, и, с силой схватив ее за руку, привлек к себе.
- Бриллианты у меня здесь, с собой, - сказал он ей, крепко сжимая ее в своих объятиях, - я взял их у жены… Это - хорошие, дорогие бриллианты, и мне прямо-таки до боли жаль, что ни одного камушка, ни одной жемчужинки из всего, привезенною мною, не попадет в твои загребастые лапочки! Вот разве Мейера ты уговоришь подождать немного?
- Ну, это дудки!.. Он ждать не станет… Да и к чему это? Не все ли равно?
- Как это "все равно"?.. Я не понимаю тебя!..
- Мало ли чего ты не понимаешь! - презрительно бросила ему Шишкина. - Если бы ты все понимал, так не то и было бы!.. И таких ты денег не проигрывал бы, и об уплате моему Мейеру так не хлопотал бы!.. А вот как сидишь ты незнайкой, так и дрожишь, и платишь, и всякие-то фокусы над тобой, сердечным, проделывать можно!..
Несвицкий при этих словах тревожно поднялся с дивана.
- Ты что-то странное говоришь, Катерина! - сдвигая брови, заметил он. - Ты намекаешь на что-то, от чего тебе может сильно не поздоровиться! Говори толком, если начала!..
- А ты не пугай! - дерзко рассмеялась она. - А то, неровен час, я сама тебя пугать начну, так тогда неизвестно еще, кому из нас страшнее будет. А если ты хочешь гостем у меня быть, так ты говори как следует!.. "Катерины" тебе здесь нет… И чтобы я такого разговора больше не слыхала! Ну, показывай, что ли, что ты там привез. Может, и внимания-то не стоит глядеть на твои камни?
- Ну как это внимания не стоит, если это - царские подарки?
- Как царские подарки? Кому?
- Моей жене. Тут жемчуг, который прислала ей императрица, да браслет, который ей на руку великий князь в день свадьбы надел!
- Так это ты царскими подарками, да еще не своими, а жениными, с Мейером за карточный долг рассчитываться хочешь? - громко рассмеялась Шишкина. - Вот так придумал! И влезет же, прости Господи, в пустую голову барская блажь! Куда же нас после этой твоей расплаты определят с Мейером, да и с тобой вместе, пожалуй?
- За что это?.. Ведь жена сама отдала мне эти вещи?
- Ну еще бы ты украл их у нее? Господи, Боже мой!.. Какой ты несуразный!
- Как же она смеет пожаловаться, если сама отдала?
- "Как смеет"? "Как смеет"? - передразнила князя Шишкина. - Да она так просто, не смеявшись!.. Нет, ты, ваше сиятельство, эту самую дурь брось и с Мейером честь-честью расплатись!.. А не то он до командира дойдет…
- Так что же я сделаю?
- А что хочешь, то и делай! Не учить тебя, не маленький!.. Да ты вещи-то покажи! - и Шишкина опять придвинулась к князю.
Тот лениво поднялся с места и маленьким ключиком отпер принесенный чемоданчик.
Пока он доставал и развертывал бумагу, в которую были завернуты футляры, Шишкина пристальным, жадным взглядом следила за ним.
Он открыл сначала один футляр, потом другой. У нее вырвалось восклицание, как будто дикий стон удовольствия.
- Да, штучки невредные! - тривиально проговорила она. - За это деньги дать можно! Выручить, что ли, тебя, в самом деле? - спросила она, как будто что-то быстро обдумав и решив.
- Да кто это может сделать? Ты?
- Ну да, я! Чего ты рот-то разинул, как галка?
- А разве у тебя есть деньги?
- Это уж не твоя забота. Не было бы, так и говорить не стала бы.
- Но ведь это дорого стоит.
- Цени, как знаешь! Я дам столько, сколько тебе нужно, чтобы с Мейером расквитаться…
- Две тысячи? Нет, этого мало!
- Так ступай, ищи, кто больше даст!.. Только поторапливайся, потому что у меня сегодня опять игра будет большая, а у Мейера свободных денег только и есть что твои. Он игру пропускать не станет, да и мне это не выгодно!..
- Что не выгодно? - тоном глубокого удивления переспросил князь.
- Чтобы Мейер серьезную игру пропустил! У нас сегодня новый фартовый купчик наклевывается, тоже ворона с разинутым ртом. И сам он не заметит, как все до копеечки спустит!
- Но позволь! Ты говоришь таким тоном…
- Каким это?
- А таким, как будто игра здесь у тебя ведется не чистая.
- Есть о чем горевать, что ты думать станешь!
- Но если игра не чистая… то…
- То ты не играй, а главное - не проигрывай!.. Когда ты намедни выиграл здесь у меня пятьсот рублей, так небось не задумывался над тем, "чистая" или не "чистая" игра у меня ведется.
- Так я тебе же отдал эти деньги?
- Глуп был, оттого и отдал!.. А теперь мне Мейер свой выигрыш отдаст… Все вы дураки, и вас только и стоит обирать, как Сидоровых коз! Больше вы ни на что и не годитесь!..
Князь стоял перед Шишкиной ошеломленный, с футлярами в руках, и, глядя на него в эту минуту, можно было без труда согласиться с ней, что он ровно ни на что не годится, кроме того, чтобы служить жертвой ловкой и бесстыдной эксплуатации.
- Ну, убирайся однако отсюда! - сказала она после минутного молчания. - Ты мне одеваться мешаешь! Скоро гости съезжаться станут… Мы сегодня рано за карты сядем, чтобы успеть посреди игры поужинать… После шампанского-то ходче дело пойдет, скорей вороны рты поразевают.
Несвицкий слушал Катю растерянно. Он начинал понимать, что сделался просто жертвой самой смелой и наглой эксплуатации, и в то же время почти с ужасом сознавал, что и вновь готов сыграть ту же пошлую и жалкую роль.
- Так как же с вещами?.. Только навряд ли ты найдешь кого-нибудь кроме меня, кто купил бы у тебя царские подарки. За это, брат, тоже не хвалят. Мне что? С меня взятки гладки!.. Скажу, что ты подарил мне эти вещи, что ты мне ими за любовь да за ласки заплатил!.. Я - вольный казак, мирской человек! Ну, давай, что ли… Так и быть, уж я тебе сотняжку накину… А в остальном мы сочтемся, и в долгу не останусь! - закончила она, подмигнув и протягивая руку за футлярами…
Князь машинально подал ей оба футляра одной рукой, а другой крепко обнял ее и прижал ее к себе.
- Чаровница! - захлебываясь проговорил он, против воли поддаваясь охватившему его непонятному волнению.
Взглянув на него в эту минуту, можно было серьезно поверить в силу навеянных на него волшебных, всепобеждающих чар.
Несколько часов спустя в уютной, залитой огнями квартире Шишкиной шла оживленная и крупная игра. Вокруг нескольких столов толпились гости с разгоряченными лицами. Банкометы спокойно выбрасывали направо и налево выпадавшие карты; понтеры дрожащими руками ставили открытые и закрытые души.
Катя Шишкина, вся сияющая прихотливым нарядом и вся залитая бриллиантами, стояла за стулом молодого, сильно выпившего купца и зорко следила за его игрой, или, точнее сказать, за его проигрышами.
Перед метавшим банком Мейером уже возвышалась груда золота и ломбардных билетов, а он все пригребал и пригребал выигрыш, спокойно и хладнокровно выбрасывая направо и налево поразительно благоприятствовавшие ему карты.
- Борегардик!.. Брось!.. Не играй! - серьезно и почти не стесняясь произнес пристально смотревший на игру князь Урусов. - Я давно и пристально наблюдаю за этой "игрой", и мне сильно хочется пригласить сюда поддержавших чинов полиции… Да эта роль уж очень не подобает. Мне в гвардейском мундире даже на жидов и проституток доносить не подобает!
Борегар послушался и забастовал.
Мало-помалу отстали и другие партнеры, и только все сильнее и сильнее пьяневший купчик продолжал ставить крупные куши, нервно выбрасывая из своих словно бездонных карманов целые горы золота и груды банковских билетов. К утру он оказался в огромном проигрыше, но он не только не жалел о нем, а почти не сознавал его. Он был в равной степени опьянен и множеством выпитого им вина, и вызывающим, почти циничным кокетством хозяйки этого своеобразного дома.
Несвицкий по окончании игры остался в небольшом выигрыше и растерянно рассовывал по карманам выигранные деньги, понукаемый Екатериной Шишкиной, выпроваживавшей его с циничной торопливостью.
- После!.. После!.. На досуге приходи! - почти выталкивая его, сказала она, в то же время нежно улыбаясь протягивавшему к ней руки пьяному купцу. - Видишь, не до тебя теперь!..
- Но… я приехал к тебе, чтобы остаться до завтра! - совсем теряясь, проговорил злополучный князь. - Я думал…
- Ну, и раздумай, если думал! А сегодня у меня оставаться нельзя. Место занято! - И, нагло бросив ему эту циничную фразу, Шишкина почти вытолкала его, чтобы вернуться к пьяному купцу, бесцеремонно расположившемуся у нее, как у себя дома.
Несвицкий и тут смолчал и покорно удалился, чуть не с завистью оглядываясь на покидаемый им вертеп. Он уходил весь заколдованный, порабощенный, загипнотизированный, как сказали бы теперь, когда всему, что казалось сверхъестественным, нашлось и свое точно отведенное место, и свое точно определенное имя.
X
ВАЖНАЯ БЕСЕДА
Услужливый друг или враг анонимным письмом предупредил молодую княгиню Софью Карловну о том, что бриллианты, отданные ее мужу, перешли во владение одной из тех позорных женщин, которые носят в обществе деланный и нелестный титул "жертв общественного темперамента". Но это извещение не взволновало и даже почти не смутило ее.
Одновременно с этим ей принесли другое письмо, над которым она серьезно призадумалась и по поводу которого захотела переговорить и посоветоваться с матерью. Но она застала старую генеральшу совсем больной и даже хотела отказаться от маскарада, чтобы просидеть этот день и вечер с ней; но Елена Августовна наотрез отказалась от такой, по ее словам, бесполезной жертвы и взяла с дочери слово, что она непременно поедет в Павловск и на другой же день после маскарада приедет рассказать ей все, что там увидит и услышит.
День, назначенный для летнего маскарада, выдался светлый и ясный на славу. С утра было жарко, но к вечеру жара спала, и залитый огнями парк весь дышал свежей и ароматной прохладой.
Публика начала съезжаться почти с сумерек, и к десяти часам вечера в широких и тенистых аллеях парка почти тесно было.
Блестящие гвардейские мундиры сияли и пестрели среди корректных черных фраков и утопавших в кружевах черных дамских домино, отличавшихся одно от другого только кокардами из ярких цветных лент или приколотыми к груди не менее яркими букетиками живых цветов.
Несмотря на густые и строгие складки широких домино, нескромные бархатные полумаски открывали почти все инкогнито, и в толпе громко называли чуть не всех подряд замаскированных красавиц.
Исключением являлись только те из посетительниц, которые, серьезно храня свое инкогнито, озаботились надеть полные маски, сплошь закрывавшие их более или менее красивые молодые личики.
Государь приехал ровно в десять часов, и его появление было сигналом ко всеобщему оживлению.
К тому пункту, который занял он в конце правой аллеи, ведущей к излюбленной им Китайской беседке, устремились все любопытные взоры, и мимо него началось усиленное движение масок. Все знали слабость державного гостя к маскарадным интригам; при дворе циркулировали задорные слухи о том, что этот маскарад был, главным образом, организован по его желанию, и всех интриговал вопрос, чем именно вызвано такое исключительное внимание к импровизированному роскошному празднику.
Но угадать это было нелегко. Государь смотрел как-то озабоченно и тихо, всерьез разговаривал о чем-то с бессменно находившимся при нем своим сверстником-фаворитом.
- Которая? - сдвигая свои густые брови, спросил государь, скользя взором по сновавшей перед ним оживленной толпе.
Фаворит, в свою очередь, зорко всматривался во всех проходивших мимо замаскированных посетительниц разом ожившего маскарада и наконец ответил:
- Я не вижу, ваше величество!.. Быть может, она еще не приехала.
- А быть может, она и вовсе не приедет? - с досадой заметил государь.
Любимец в недоумении повел плечами.
- Я исполнил желание вашего величества… я написал… Я ясно указал костюм и цветок…
- Ах, да что же из того, что ты указал? Этого достаточно было бы для всех тех навязчивых масок, которые так лихорадочно засуетились и забегали вокруг меня, как только я показался в аллеях парка!.. Но ведь она к числу этих… податливых особ не принадлежит, и надо было удостовериться в том, что письмо будет не только прочитано, но и исполнено!
Фаворит повторил свой жест тяжелого недоумения. Он чувствовал, что наступает минута гнева государя, и признавал себя бессильным отдалить и умиротворить этот гнев.