- Скажите мне, пожалуйста, кто этот защитник царского могущества? - с холодной улыбкой произнес бледный Пестель, ни к кому в отдельности не обращаясь.
- Армейский офицер, как ты давеча очень удачно догадался, недавно переведенный к нам в полк за какое-то боевое отличие.
- Боевое, а не иное? - презрительно откликнулся Пестель. - У нас ведь нынче отличия разные пошли! И доносы тоже отличием считаются!
- Нет, Мурашов на доносы не способен, - горячо вступился за того Борегар. - Это удивительно честный человек!..
- И честь тоже своя пошла, особливая, - не унимался Пестель. - Вон ведь и в третьем отделении люди себя, пожалуй, честными считают, а я под страхом строгого возмездия никому из них руки не подам!
- Ну, это - другое дело!.. На то это и третье отделение! - тоном искреннего убеждения произнес молоденький Тандрен.
Пестель молча крепко пожал ему руку.
- Ты что это?.. За мое пренебрежение к синему мундиру меня благодаришь? - спросил тот. - Это, брат, у нас фамильное. Тетушка у меня есть, старушка, бедная, как Иов многострадальный; она с голода умерла бы, если бы не отец, но знамя свое дворянское держит так высоко, что поневоле спасуешь и низко-низко наклонишь голову, когда она мимо пройдет!.. С ней такой случай недавно случился. Отец с матерью вдумчиво промолчали на него, а мы, молодежь, прямо-таки зааплодировали ей, когда она после этого к нам приехала. Нет, вы представьте только себе! Есть тут у нас, в Петербурге, некто С, жандармский офицер… Что он за человек - я не знаю, но из-за его мундира не особенно глубоко уважаю его. Встретилась тетушка с этим офицером в доме одной своей хорошей знакомой, Анны Романовны Эбергардт, и поневоле, скрепя сердце, провела несколько часов в его обществе. Присутствие "небесного" мундира в доме такой уважаемой особы, как мадам Эбергардт, настолько удивило нашу старушку, что она собралась не на шутку выразить ей свое удивление по этому поводу. Вдруг на следующий день утром, в приемные часы тетушки - у нее есть свои строго определенные "приемные часы", несмотря на то, что нет ни одного пиастра за душою - ей подают визитную карточку, и на ней она с ужасом читает под сенью широкой дворянской короны: имя, отчество и фамилию офицера, встреченного ею у Эбергардт, а затем следующее: "Штаб-офицер Санкт-Петербургской жандармской полиции". Мало ему, сердечному, было свое имя выставить, он еще мундирчиком прихвастнул!.. Ну, тут уже тетушкиного терпения не хватило! Она приказала просить посетителя в зал и, выйдя к нему навстречу и не допуская его дальше порога зала, не подавая ему руки, спросила: "Позвольте узнать, что Вам угодно?.." Тот так и опешил. "Я, - говорит, - имел честь быть представленным вам вчера и счел своей обязанностью лично засвидетельствовать вам свое глубокое уважение". Тетушка смерила его взором так, как - дай ей Бог здоровья! - одна только она умеет людей мерить, и изрекла ему в ответ, да так явственно, отчетливо, что "любо два", как говорит мой денщик Власов: "То вы мне были представлены, государь мой, это я почитаю за несчастную случайность, от которой никто из нас не гарантирован по нынешнему времени!.. Что вы к уважаемой мною Анне Романовне Эбергардт в дом попали, в этом я вижу ее великую оплошность; что же касается до визита, нанесенного вами мне, то его не понимаю, никакими проступками против правительства его не заслужила и никаких провинностей за собою не сознаю". Штаб-офицер, как ни был озадачен таким "дискуром", все-таки попробовал возразить, напомнив тетушке, что он - русский потомственный дворянин. Тетушка слегка наклонила голову в ответ не то с приветом, не то с сожалением и изрекла такого рода сентенцию: "Принять потомственного дворянина даже в рубище за честь себе поставлю, в жандармской же форме никому, слышите, государь мой, никому поклона не отдам и почтения не окажу!.." Отрезала она так и поплыла от гостя как пава, отдав с порога приказ лакею "проводить господина жандармского штаб-офицера".
Все внимательно слушали рассказ молодого графа, и когда он кончил, раздался взрыв восторженных аплодисментов.
Оживленно аплодировал даже Пестель со своим холодным, мертвенно-бледным лицом.
- Ой, батюшки, умру! - застонал Борегар, в порыве восторга тиская молоденького графа в своих могучих объятиях. - Что эта твоя тетушка, замужняя или вдова?
- Старая дева! - смеясь ответил Тандрен, с трудом освобождаясь из его могучих объятий.
- А она за меня замуж не пойдет? - продолжал Борегар среди громкого и веселого смеха товарищей. - Я в нее влюблен после твоего рассказа. Понимаешь ли ты, без ума влюблен!.. Никогда еще ни одна женщина так не увлекала меня даже лично, а уж о заочном увлечении и говорить нечего!.. А ведь этой твоей дивной тетушки я никогда не видел!
- Да, редкий экземпляр настоящего старого барства! - тихонько, как бы про себя проговорил Пестель.
Как раз в момент произнесения этих слов вошел красивый гвардеец в адъютантской форме. Все приветливо протянули ему руки.
- Откуда и с какими новостями? - своим голосом стентора грянул Борегар.
- От великого князя, конечно, а вестей особенно радостных нет никаких. Наследнику хуже, и "наш" ходит, как в воду опущенный. Ей Богу, я не на шутку думаю, что, случись что-нибудь с маленьким наследником, наш великий князь Михаил Павлович не переживет!..
- Да разве так плохо? - раздалось несколько тревожных голосов.
- Да, неутешительно!.. Жар страшный и беспамятство полное… Не везет бедному государю! - вздохнул пришедший, который был не кто иной, как личный адъютант великого князя Михаила Павловича барон Остен-Сакен.
Пестель осторожно встал с места и вышел. Сочувствовать Пестель не мог, а в то же время он был слишком добр и справедлив для того, чтобы открыто радоваться смертельной болезни царственного ребенка, еще никогда никому не сделавшего ни малейшего зла.
- Скажи, пожалуйста, ты ничего не знаешь относительно нашего Несвицкого? - слегка прищуривая свои красивые глаза, спросил Черневинский.
Барон слегка замялся и затем уклончиво ответил:
- Я сейчас видел его!
- Где это?
- Я был у него.
- Ты? У Несвицкого? Что это тебе вздумалось? Вы, кажется, вовсе не так хорошо знакомы!
- Даже вовсе незнакомы! Я был у него по делам службы.
- Какой службы? - удивился Борегар. - С которых это пор Несвицкий к штату великого князя причислен?..
- Он вовсе не причислен и, наверное, никогда причислен не будет, а его высочество приказал мне передать Несвицкому приказ явиться к нему завтра к одиннадцати часам утра.
- Что такое? Какое-нибудь почетное поручение, что ли?
- И везет же этому Несвицкому, право! Ведь ничего в нем особенного нет, а всюду он пролезть сумел и всюду его отличат! - заметил Ржевский.
- Эк тебя разбирает-то! - рассмеялся Борегар. - Ты прежде толком расспроси барона; может быть, уж вовсе не так почетно и радостно то дело, ради которого вызывают князя Алексея?
- Я равно ничего не знаю, - уклонился от расспросов Остен-Сакен. - Что мне велено было передать, то я передал, а остальное до меня не касается!..
- Дипломат придворный… иезуитская косточка! - добродушно рассмеялся Борегар, подмигивая адъютанту. - Так мы тебе и поверили, что ты ничего не знаешь!..
- Не верьте, пожалуй! - согласился барон. - Вашей веры я не требую, а вот завтрак так потребую, ежели у вас тут сносно кормят.
- Для вашего баронского сиятельства особливо постараемся, - сошкольничал общий любимец Тандрен, который чуть ли не один из всех поручиков гвардии пользовался правом быть на "ты" почти со всеми штаб-офицерами.
Был затребован самый полный прейскурант всего, что имелось в буфетах офицерского собрания, сделан строгий выбор, и менее часа спустя шла уже в полном разгаре оживленная беседа за роскошно сервированным завтраком.
IV
АУДИЕНЦИЯ
На другой день, ровно в одиннадцать часов утра, в приемную великого князя Михаила Павловича не совсем твердым шагом входил князь Несвицкий, по всей строгости установленной формы затянутый в парадный мундир с коротенькими фалдочками и ярко-красными отворотами на груди.
Великий князь еще не выходил, но в приемной уже начинал понемногу набираться народ.
На приеме у Михаила Павловича всегда бывало много посетителей. Он любил вызвать к себе для личной отдачи особых приказаний и еще более для личного распекания за замеченные упущения по службе.
Тут были и старые заслуженные генералы, и молоденькие проштрафившиеся офицерики, и два каких-то статских, особенно трусливо озиравшихся по сторонам, и два или три армейских офицера, ожидавших выхода великого князя с тем же убежденным трепетом, с каким проникнутые учением талмуда евреи ожидают пришествия своего Мессии. Тут же, то появляясь, то опять исчезая во внутренних покоях, мелькали щегольские мундиры адъютантов великого князя, державшихся с тем уверенным, слегка заносчивым равнодушием, которому завидовали все остальные.
Но вот из кабинета великого князя раздался громкий и пронзительный звонок. В ответ на него через приемный зал торопливо пробежал один из адъютантов, в то время как другой приготовился отбирать прошения.
- Ротмистр, вы видели сегодня великого князя? - спросил старый, увешанный орденами генерал, обращаясь к адъютанту.
- Видел, ваше превосходительство! - почтительно ответил последний.
- Ну, что он? Как?
Адъютант махнул рукой и произнес:
- Туча тучей! То есть в таком расположении духа я его еще никогда не видел, а при нем уж пятый год состою.
- Ну, пронеси, Господи! - улыбнулся генерал, которому, очевидно, нечего было бояться.
Зато Несвицкий, стоявший в стороне, заметно вздрогнул и, наверное, перекрестился бы, если бы это можно было сделать незаметно.
- Он скоро выйдет? - продолжал генерал.
- Вероятно, сейчас, если не будет дано особо, экстренных аудиенций! - ответил адъютант.
Не успел он выговорить эти слова, как дверь приемной торопливо отворилась и на пороге показался другой адъютант.
- Штабс-капитан Преображенского полка, князь Несвицкий, пожалуйте к великому князю! - громко, как герольд, прокричал он.
Несвицкий, заметно побледневший, двинулся по направлению к кабинету великого князя, сопровождаемый любопытными взглядами присутствующих.
Непосвященные в порядки великокняжеских приемов позавидовали молодому, красивому офицеру, те же, кто был хорошо знаком с придворным обиходом вообще и с привычками великого князя Михаила Павловича в особенности, многозначительно покачали головами. Они хорошо знали, что молодой офицер мог пройти по особому вызову впереди старых ветеранов только в таком исключительном случае, когда на его долю выпадали особенно строгий и неумолимый выговор или образцовое взыскание.
Несвицкий знал это не хуже других и, весь бледный, положительно замер на пороге великокняжеского кабинета, будучи встречен строгим и серьезным взглядом Михаила Павловича.
В ответ на его почтительный поклон великий князь едва кивнул ему головой и, не поднимая на него взора, спросил, сдвигая свои густые, во все стороны торчавшие, брови:
- Нужно ли мне вам объяснять причину моего вызова, князь Несвицкий, или вы сами понимаете ее?..
Густой голос великого князя прозвучал строго и повелительно.
Несвицкий молчал.
- Потрудитесь ответить мне!.. Чем короче будет наша беседа, тем лучше это будет для нас обоих! - произнес Михаил Павлович.
- Я не знаю, ваше императорское высочество.
Некрасивое лицо Михаила Павловича покрылось багровыми пятнами; в его глазах блеснул плохо сдерживаемый гнев.
- Вы не знаете? - почти крикнул он. - Да-с? Вы не знаете? Так потрудитесь подумать… припомнить потрудитесь!.. Не встанет ли в вашей, очевидно, не особенно острой памяти какой-нибудь поступок, который вызвал бы чувство стыда и раскаяния в вашей душе? Вы продолжаете упорно молчать?.. Что же мне вас, как на исповеди, по требнику, что ли, спрашивать прикажете, слово за словом, имя за именем прикажете мне вам все напоминать? - и, говоря все это, великий князь продолжал сурово смотреть на Несвицкого.
Тот не произносил ни слова. Тогда великий князь продолжал:
- Вы с семьей славной памяти генерала Лешерна знакомы?.. Да?.. Вы имели честь быть приняты в доме вдовы и дочери человека, обессмертившего свое имя и покрывшего славой русское оружие?.. Да отвечайте же, вас ведь я спрашиваю!.. Отвечайте! Или предо мной ответ держать не то, что с женщинами разговаривать, и чувство страха вам более знакомо и понятно, нежели чувство чести?
Несвицкий вздрогнул под этим упреком и тотчас ответил:
- Да, я знаком с семьей генерала Лешерна, ваше императорское высочество, и бывал в их доме!
- В качестве кого?.. Простого знакомого, честного, любящего человека, счастливого жениха или соблазнителя?
Несвицкий бледнел все сильнее и сильнее… В его лице уже не было ни кровинки.
- Я… имел намерение жениться на дочери генерала Лешерна! - тихо, чуть слышно проговорил он.
Великий князь вскочил с места.
- И для этого… - начал он громовым голосом, но затем, разом сдержавшись, хрипло и медленно произнес: - Впрочем, гневом горю не поможешь и сделанной ошибки не исправишь!.. Вы, князь, объяснились с генеральшей Лешерн?
- Так точно, ваше императорское высочество!
- И просили у нее руки ее дочери?
- Так точно!
- Так почему же вы до сих пор не подали прошения о разрешении вам вступить в брак? Почему вы не объявлены женихом молодой Лешерн и, главное, почему вы перестали в последнее время даже бывать у них в доме?.. Отвечайте мне, как все это случилось? Как могло все это случиться? И как вы могли, как вы осмелились подумать, что все это возможно здесь, на глазах у меня, на глазах у государя?.. Неужели вы не поняли, что на нашей совести, на нашей личной чести лежит обязанность защитить дочь того доблестного и славного слуги отечества, который умер геройской смертью, завещав благодарной родине свою беззащитную семью?
- Я не отказывался от брака с девицей Лешерн, ваше императорское высочество! - тверже ответил Несвицкий, в свою очередь глубоко оскорбленный тем тоном, каким говорил с ним Михаил Павлович. - Я только хотел обождать согласия моих родителей, которых я ослушаться не могу и не смею!
- А ваши родители живы?
- Так точно, ваше императорское высочество! Они живут в Москве.
- Вы богатый человек?
- Лично у меня нет ровно ничего, ваше императорское высочество! Я всецело завишу от отца и матери…
- Так откройте им настоящее положение дела, скажите им откровенно все, прибавьте к этому, что брак с дочерью генерала Лешерна для каждого из русских офицеров явился бы большой честью, и я уверен, что представители старинного княжеского рода поймут и благословят своего сына на исполнение святого долга, который в то же время для него лично явится ниспосланным судьбою большим и несомненным счастьем! Посаженным отцом невесты буду я сам. Я сочту за честь для себя заменить безвременно погибшего славного героя! Шаферов невесты я с собой привезу… Вам останется только забота о своей личной особе… А для облегчения и этой стороны дела вам на первый раз будут выданы двенадцать тысяч рублей заимообразно на ваши свадебные расходы. Эти деньги вы должны будете возвратить своей теще, они ей принадлежат!.. Ступайте, князь!.. Сегодня же вам будет выдано разрешение на вступление в брак, а приготовления к свадьбе особенно много времени у вас вряд ли возьмут. Дня через два или через три я уведомлю вас о дне, который будет назначен для вашей свадьбы! Ваша будущая теща предоставила мне право этого назначения, ваша невеста, вероятно, согласится с матерью, а вашего согласия я не потребую и не спрошу. Уверен, что вы, хорошо зная меня, поймете, конечно, как далеко может завести вас всякий протест против моего справедливого решения!
Великий князь легким наклонением головы дал знать вконец растерявшемуся жениху, что аудиенция окончена, и отпустил его.
Дальнейшие приемы в это утро прошли особенно быстро, Михаил Павлович торопился во дворец, откуда уже рано утром получил радостную весть о том, что августейший маленький больной провел ночь почти спокойно и, проснувшись на заре, сделал несколько глотков чая и занялся новой, перед вечером доставленной ему игрушкой.
По прибытии великого князя во дворец все это вполне подтвердилось.
Доктора, окружавшие кроватку маленького наследника, были в восторге от происшедшей в его здоровье перемены и вполне ручались за полное и быстрое выздоровление державного малютки.
Все кругом ликовало, и государь при входе брата поспешно двинулся к нему навстречу и крепко обнял его.
- Я могу тебя тоже поздравить с нашим большим счастьем! - с глубоким чувством проговорил он. - Я знаю, как ты измучился тревогой о нашем ненаглядном больном!
Затем император, осторожно ступая, подвел брата к кроватке, в которой маленький наследник полусидел, будучи со всех сторон окружен подушками и держа в руках прелестное маленькое знамя, вышитое разноцветными шелками и прикрепленное к золоченому древку.
- Какая роскошная игрушка! - заметил великий князь, нагибаясь над кроваткой и нежно целуя крошечную ручку маленького больного. - Кто это тебе подарил, Саша?
- Автор знамени смело может назваться нашим коллегой! - смеясь заметил лейб-медик Рюль. - Эта прелестная игрушка оказала нашему августейшему больному почти столько же пользы, сколько наши микстуры. Дети вообще очень нервны, а больные дети в особенности, и вовремя занявшая их игрушка для них то же, что лекарство!
- И знаешь, Миша, кому мы обязаны этим своеобразным лечением и кто вышивал это прелестное маленькое целебное знамя? - рассмеялся император, с улыбкой поглядывая на брата.
- Нет, не знаю! - ответил тот, - но тем не менее чрезвычайно благодарен этой доброй фее, потому что знамя, наверное, является произведением женских рук.
- Ну, конечно, и даже вовсе некрасивых и непривлекательных рук - рассмеялся император.
- Неблагодарность - большой порок! - нежно погрозила ему императрица.
- Ты непременно хочешь натолкнуть меня на неверность? - рассмеялся государь. - Только на этот раз тебе это не удастся: автору этого знамени я своей любовью не заплачу за него! Знамя вышивала графиня Лаваль, - смеясь обратился он к великому князю, вызывая этим именем на лице брата сочувственную веселую улыбку.
Графиня Лаваль была пожилая и некрасивая женщина, всю жизнь проведшая за границей и незадолго до кончины императора Александра Павловича вернувшаяся в Россию, где она без ума влюбилась в молодого красавца-императора. Не по годам кокетливая и полная ничем не оправдываемых претензий, графиня Лаваль, отнюдь не скрывавшая своей безумной любви к молодому императору, вскоре сделалась предметом шуток и забавы для всего двора и частой и нескрываемой досады для самого государя.
Императрица Александра Федоровна наряду со всеми была посвящена в тайну этой пылкой любви и со свойственной ей ангельской добротой всегда заступалась за старую графиню. Теперь, когда вышитое ею и так своевременно присланное красивое детское знамя доставило большое удовольствие больному наследнику, императрица больше нежели когда-нибудь, вся стояла на страже интересов графини и готова была поссориться за нее со всеми.