- Я не произносила имени вашей матушки и не знаю, почему упоминание об этом родственном праве может являться оскорбительным для ее чести! А впрочем, я вызвала вас не затем, чтобы пререкаться с Вами. Мне нужно сделать вам довольно оригинальное сообщение и предварительно предложить вам один, быть может, довольно щекотливый для вас вопрос.
- Что такое? - спросил Несвицкий недовольным тоном, опускаясь в кресло с видом человека, добровольно обрекающего себя на скучную и томительную беседу. - Я слушаю вас, - сказал он, скрещивая на груди руки.
- Я предупредила вас, что мой вопрос может показаться вам несколько щекотливым.
- Я слушаю вас! - нетерпеливо повторил князь.
- Скажите мне… Вас очень не уважают и в том обществе, в котором вы вращаетесь, и в том полку, в котором вы служите?
Софья Карловна говорила холодно и спокойно, в упор глядя в лицо своего жениха.
Он как-то весь съежился под этим холодным взглядом, а затем произнес глухим голосом:
- Я не понимаю вашего вопроса!
- А между тем он прост и понятен! Каждый человек сам прежде и полнее всех должен оценивать и понимать отношение к нему окружающих его лиц. Вы особенно блестящим умом не одарены, но все-таки должны же и можете же понять, за что именно относятся к вам с таким глубоким пренебрежением, что это чувство переносится на все, вам близкое.
- Что вы хотите сказать?.. Я не понимаю вас! Я считаюсь одним из самых исправных по службе офицеров, и мое начальство…
- Не о вашем начальстве речь и не о вашем умении вытягивать носок и громко кричать на парадах. Ваша военная дрессировка меня не касается… Можно не уметь маршировать на плацдарме, но уметь твердо держать свое дворянское знамя, уважать свое родовое дворянское имя!..
- Но объяснитесь же, наконец!.. Что вы хотите сказать?..
- Я хочу поведать и рассказать вам о том, что вчера здесь, в доме моей матери, в доме моего всеми уважаемого отца, мне было предложено бросить вас, прогнав вас из дома и довольно невыгодный и вовсе не почетный титул вашей супруги променять на… очевидно выгодный титул фаворитки.
Несвицкий при этих словах широко открыл глаза, медленно, как во сне, поднялся с места и с расстановкой переспросил:
- Вам… Вам было сказано все это?
- Да, и мне, и моей матери… Здесь, в нашем доме, передо мной в ярких красках нарисовали ту перспективу роскоши, "величия" и "почета", даже "почета", которые ожидают меня, если я соглашусь на сделанное мне предложение, и для вящего моего вразумления мне назвали несколько громких имен, отчасти уже удостоенных подобного почетного положения, а отчасти еще добивающихся его! Затем в заключение меня льстиво и угодливо заверили, что то положение, которое ожидает лично меня, в случае моего согласия, значительно превзойдет все, чего тем же путем успели добиться другие…
Софья Карловна на минуту умолкла. Молчал, сидя перед нею, и Несвицкий.
- Вас удивляет, что я выслушала все это до конца? - заговорила опять Лешерн, - что я дала излиться такому странному красноречию?.. Я понимаю ваше удивление!.. Но я была слишком ошеломлена, слишком поражена всем тем, что я услышала… А вы… хотели бы, чтобы я согласилась? - в лицо ему рассмеялась Софья Карловна. - Впрочем, вы правы. По вашему адресу, на случай моего согласия, была также целая серия разных обещаний: и денег вам дали бы, и чинами вас не обошли бы, и ваша строгая и безупречная матушка, вероятно, лишний раз командировала бы к вам вашего "дядюшку", поручив ему поздравить вас с исключительной милостью! К сожалению, в семье Лешерн честь понимают по-своему, и лицо, говорившее со мною, уехало из нашего дома, вероятно, дав себе слово впредь осторожнее браться за подобные миссии! Но, принимая на себя это, этот человек шел к людям, совершенно незнакомым ему, к людям, которых он до вчерашнего дня и в глаза вряд ли когда-нибудь видал… Он просто судил о нас по другим, близко знакомым ему примерам, тогда как вас, князь, он вероятно и в обществе не раз встречал, и по службе вас видал и знает. Скажите, на чем же он основывался, когда так смело и бесстрашно явился сюда с предложением, которое, будучи обращено ко мне, неминуемо касалось и вас, как моего будущего мужа? Что сделали вы, князь, что все это по вашему адресу и возможно, и доступно?..
- Что же мне, на дуэль, что ли, вызвать этого посланца? - нетерпеливо оборвал ее речь Несвицкий, порывисто встав и натягивая на руки форменные белые перчатки. - Ведь должны же вы понимать, что дуэль тут невозможна, как недопустима и другая мера воздействия. Я кулачных боев не признаю и на кулачках никогда ни с кем не дрался!.. В угоду вам я боксу обучаться не стану!..
- И… вы даже хотя бы через бесконечно доброго и бесконечно корректного великого князя Михаила Павловича не попытаетесь попросить отчета в том, о чем я сказала вам?
Несвицкий порывистым движением чуть не пополам разорвал перчатку и, не сдерживаясь, крикнул, как еще ни разу не кричал в доме Лешернов:
- Да вы с ума сошли! Вы положительно с ума сошли! Да понимаете ли вы, на что вы меня толкаете, о каком отчете вы говорите!.. Нет, у вас положительно какие-то допотопные понятия, и я, право, не знаю, как нам с вами жить придется при таком вашем мировоззрении!..
- Да и я в раздумье останавливаюсь перед вопросом, "как нам с вами жить придется"? - вздохнула Софья Карловна.
Князь ничего не ответил; он молча стоял перед ней, как бы что-то соображая и над чем-то крепко задумываясь.
- Я надеюсь, что ни вы, ни ваша матушка не позволите себе никакой резкой выходки и обойдете молчанием весь этот… несколько неловкий инцидент? - произнес он, первый нарушив молчание.
- Что сделает матушка, за это я вам поручиться не могу… Что же касается меня, то я смело могу уверить вас, что я только теперь вполне поняла и вас, и то, что ожидает меня в совместной жизни с вами. И я заявляю вам, что, как я никогда ни перед чем не сробею и не отступлю, так же точно я не пойду навстречу никакому новому оскорблению, сознавая, что заступиться за меня некому и ни на чью смелую и честную защиту я рассчитывать не могу! Это - тяжелое преимущество сирот, и не дай вам Бог когда-нибудь понять всю безотрадность этого права!..
Со своей матерью Софья Карловна не затрагивала вопроса о сделанном ей предложении. Слишком тяжело легло оно на их чуткие души. Но за них всем происшедшим возмутился великий князь Михаил Павлович, всегда умевший знать все то, что ему хотелось знать.
Великий князь в течение целого дня не видался с государем и даже не поехал к нему с обычным рапортом, запиской уведомив его о своем внезапном нездоровьи.
Государь не поверил болезни брата и на следующее утро сам поехал к нему на Елагин остров.
- Ты чего это дуешься? - спросил он, входя в кабинет брата, который поспешил встретить его на пороге комнаты. Чем это ты так разобиделся, что даже во дворец заглянуть не хочешь?
Великий князь с обычной ему прямотой резко отозвался об эпизоде с Лешерн.
- Ну, вот еще того не доставало, чтобы мы с тобой, с детства никогда не ссорившись, разодрались из-за бабьей юбки! - заметил государь. - Да и было бы из-за чего! Подумаешь, какая девственница!.. К гвардейским офицерам по казармам ездит! - повел он своими могучими плечами.
- Перестань! - серьезно, почти строго произнес Михаил Павлович. - Довольно того, что разные твои близкие любимцы могут оскорблять всех, кто им не по шерсти придется!.. На одного из них мне сегодня жалоба принесена, с которой я собирался завтра утром сам к тебе ехать!..
- Ты, стало быть, так и постановил ездить ко мне только с жалобами, а гостем тебе у меня тесно кажется?.. Разлюбить меня собрался?
- Нет, разлюбить тебя я не могу, если бы даже и пожелал сделать это… Но чем сильнее я люблю тебя, тем больнее мне видеть и слышать все то, что подчас вокруг тебя совершается! Ведь ты пойми, что теперь опять сделано!.. Чужая, ни в чем неповинная душа разбита, брат Николай! - взволнованным, слегка дрогнувшим голосом произнес Михаил Павлович, - чужое самолюбие затронуто… И все это сделано твоим именем, именем моего обожаемого брата и государя!
Голос великого князя дрогнул, и он, крепко пожав руку старшего брата, нежно поднес ее к губам.
Николай Павлович, глубоко тронутый, поспешно отдернул руку.
- Что ты?.. Полно!.. Успокойся!.. Стоит так волноваться из-за всего этого!.. Ну, хорошо, согласен, я не прав, да, впрочем, и не столько я, сколько тот, кто в своей угодливости без достаточного такта перешел необходимые границы.
- И ты такого человека выбираешь себе в поверенные? - укоризненным тоном произнес великий князь.
- Уж и "поверенные"!.. Скажешь тоже! Я никогда ровно ничего не доверял и не доверю ему, а женскому капризу я особенной цены не придаю и об этих пустяках действительно говорю с ним довольно часто и довольно прямо. Но как бы то ни было, а твое протеже - особа не в меру заносчивая! - недовольным тоном продолжал государь. - Ведь что она по моему адресу говорила!.. Как неосторожно выражалась…
- Ну, знаешь что? Довольно об этом!.. Вообще оставим всю эту прискорбную историю в покое!.. Меньше чем через неделю наши молодые обвенчаются и заживут себе той жизнью, какую им Бог на долю пошлет! До нас с тобой им и высоко, и далеко… Пожелаем мы им счастья издали и перестанем о них и говорить, и думать! - примирительно произнес великий князь.
- Согласен! - нехотя ответил государь. - Тем более, что у меня в виду имеется кое-что другое. Скажи, ты сам лично будешь посаженным отцом на свадьбе этой Лешерн?
- Да! А что?.. Ты меня заменить хочешь?
- Ну вот еще вздор!.. Стану я по всяким там свадьбам разъезжать!
- Нет, я думал потому, что наша "волшебница" так внимательно отнеслась…
- То императрица, а то я! - нервно произнес государь, вставая с места и первый направляясь к двери. - Я пройду к великой княгине! - обернулся он к брату и направился в ту сторону дворца, в которой помещались личные покои супруги Михаила Павловича, великой княгини Елены Павловны.
VII
НЕВОЛЬНЫЙ БРАК
Несвицкий угадал. Прибывший из Москвы родственник был действительно командирован матерью князя Алексея, старой княгиней, в которой он с самой ранней юности души не чаял и у которой находился в полном безотчетном повиновении.
Этот двоюродный дядя князя Алексея Несвицкого, степень родства которого с княгиней и ее меньшими детьми не была ни для кого тайной в Москве, был человек очень богатый, очень добрый и покладистый.
Он внимательно выслушал князя, понял его положение, взвесил все, что он имел "за" и "против" женитьбы на дочери генерала Лешерн, и взялся устроить это дело "там", "дома", причем, прежде чем уехать, вручил князю Алексею тысячу рублей на свадьбу, обещая скрыть от княгини эту довольно щедрую помощь.
- Ну чего тут! - добродушно произнес он в ответ на горячую благодарность князя, необыкновенно довольного этой неожиданной поддержкой. - Я и больше дал бы, да с собой не захватил!.. Правду сказать, княгиня наша в последнее время порядком-таки пообрезывает меня!.. Славная она у нас, только строга не в меру!.. Да ты, князек, не горюй! - ласково закончил он, по старой памяти называя Несвицкого тем именем, каким он звал его, когда тот был еще ребенком. - Я все меры употреблю к тому, чтобы уговорить ее… А ты говоришь, очень хороша невеста-то твоя?
- Да, она - положительно красавица!..
- Скажи на милость!.. И сам государь, ты говоришь, соперником тебе заявился? - рассмеялся он.
Несвицкий трусливо огляделся по сторонам.
- Не бойся! - остановил его дядя. - Я осторожен!.. Не понимаю нешто? От меня никто не услышит… В Москве я одной княгине только и расскажу про это… Знаю, что можно говорить, а чего нельзя… не маленький! Когда свадьба-то, ты говоришь?
- В воскресенье.
- Так, так!.. А сегодня у нас вторник!.. Всего ничего, значит, осталось… Взглянул бы я на тебя, князек, под венцом!..
- Что же, оставайтесь! - нерешительно произнес Несвицкий.
- Ну вот еще!.. Чего там? Я так только сказал!.. Да и некогда мне, княгиня меня на срок отпустила. Она там, гляди, волнуется!.. Эстафету прислать велела, коли экстренное чего… Да чего там экстренного? Окрутят тебя, только и всего! А я в день твоей свадьбы уж на полпути от Москвы буду!.. Да и не выдержать мне у вас здесь, по обычаям вашим петербургским… Все на бульонах да на разных деликатесах; и не выругайся всласть, и щей кислых со льдом не спрашивай!.. Как у вас поживешь, так и всерьез поверишь, что всех крепостных на волю выпустят и рабов у помещиков отберут. Нет, москвичу в Питере не ужиться. Меня, кажется, озолоти, чтобы я здесь на житье остался, так я не соглашусь… Погостить погощу, а в коренные питерцы записаться - слуга покорный!..
Простившись с Несвицким и дав ему на прощанье совет беречь молодую жену, не обижать ее, а жить с ней в мире и согласии, москвич выехал с первым отходившим мальпостом, составлявшим в то время еще предмет нововведения и роскоши, доступной далеко не многим.
Посещение дяди успокоительно подействовало на князя и, оставшись на другой день обедать в доме невесты, он был разговорчивее обыкновенного, а прощаясь, даже подошел к руке своей будущей тещи.
Ту удивила такая непривычная любезность, и она, почти брезгливо и холодно отдергивая руку, спросила:
- Что же, вы завтра за мебелью и вещами приедете?
- Да, завтра надо будет прислать за всем этим! - произнес князь. - Только я, право, не знаю… Быть может, мебель вам самим нужна?
- Вопрос о том, что мне лично нужно или не нужно, давно решен! - холодно ответила генеральша. - Я оставлю себе только самое необходимое, потому что и сама не собираюсь долго заживаться здесь. Впрочем, вас лично этот вопрос не касается: мы с дочерью между собой все это порешили…
- Я и не вмешиваюсь в ваши распоряжения! - обиженным тоном заметил князь. - Я хотел выяснить, что именно нужно будет брать отсюда, потому что я завтра занят и не знаю, в котором часу и буду ли вообще в состоянии лично приехать сюда.
- Ваше присутствие вовсе не нужно! - холодно заметила Софья Карловна.
- Даже "не нужно"? - сконфуженно улыбнулся Несвицкий.
- Я хотела сказать "не обязательно", - поправилась она. - Совершенно достаточно будет, если вы пришлете доверенного человека, который сумеет все порядком уложить и в целости довезти!
- В этом отношении вы можете быть совершенно спокойны… Мой денщик - человек и опытный и расторопный. Он уже обо всем предупрежден, и вы смело можете доверить ему. Таким образом, сам я заеду перед вечером, потому что к ночи я должен буду попасть домой, в Царскую Славянку…
- Повторяю вам, что ваше присутствие вовсе не обязательно, - заметила Софья Карловна, - и что эти последние дни вы можете почти вовсе не бывать у нас!.. У вас найдется много занятий, а мне здесь всякая минута дорога будет… Ведь это - последние дни, которые я проведу с мамой!..
Голос молодой невесты дрогнул.
- Я, право, не знаю… Я предлагал вашей матушке… - начал князь.
- Что? Ко мне переехать?.. Вы знаете, что она никогда не согласится на это. Об этом и говорить нечего!.. До свадьбы остается так мало, а хлопот у нее так много, что, повторяю, вы можете вовсе не бывать здесь.
- Как? Совсем не приезжать к вам до свадьбы? Но ведь это покажется странным.
- Кому? Мы и вообще-то мало с кем видимся, а теперь, в эти последние дни, и вовсе никого принимать не будем. Ведь существует даже какой-то обычай, в силу которого в самый день свадьбы жених с невестой вовсе не видятся до того момента, когда встретятся в церкви.
- Да, но ведь то лишь в самый день свадьбы, чтобы удвоить затем удовольствие свидания! - улыбаясь, сказал Несвицкий.
- Ну, а мы с вами удесятерим это удовольствие и в течение четырех дней не встретимся! - улыбнулась Софья Карловна такой улыбкой, от которой ее жениху холодно стало.
Старая генеральша не присутствовала при этом последнем объяснении. Она раньше ушла к себе, и когда, проводив жениха, Софья Карловна прошла к ней, она застала ее задумчиво сидящей перед совершенно догоравшим камином. Генеральша так глубоко ушла в свои невеселые думы, что при входе дочери слегка вздрогнула.
- Тебе нездоровится, мама?.. Ты камин затопить велела? Ты озябла? - тревожно осведомилась та, опускаясь на скамеечку у ног матери и с любовью заглядывая в ее глаза.
- Нет, я здорова, а только видишь, как я сильно стариться начинаю? Среди лета камин топлю.
Софья Карловна ничего не ответила. Она прижалась щекой к тонким и холодным рукам матери и тихо прошептала:
- Прощай, мама!
Елена Августовна вздрогнула, а потом нежно сказала, проводя бледной рукой по головке дочери:
- Зачем говорить такое горькое слово, моя дорогая! С живыми людьми не прощаются, им "до свидания" говорят!
- Я не тебе одной "прощай" сказала, мама; я этим грустным и коротким словом со всей своей прошлой жизнью простилась - с молодостью, со всем, что красит эту молодость!.. Я не жила. А ведь мне тоже жить хотелось, тоже счастье грезилось!.. И вот я вся тут… Я отжила, и все для меня навсегда окончено!.. Не перебивай меня, мама, не утешай меня!.. Я не стою утешения… Я даже жаловаться не смею, потому что сама создала себе все то, от чего теперь заживо умираю! Никто не тянул меня к той жизни, какую я сама создала себе. Я видела, кого выбираю, видела и понимала, куда и к кому иду, и все-таки шла! И не мне роптать и жаловаться, достигнув той цели, какую я сама поставила себе… Мне тебя жаль, моя бедная дорогая мама! Мне жаль той мирной спокойной жизни, какою мы жили с тобой с минуты моего выпуска из института. Я не ушла бы из этой жизни, я все перенесла бы, всему покорилась бы, навсегда ушла бы от общества, чтобы не видать и не вызвать его справедливого осуждения!.. Но ты не захотела этого, и я покорилась твоему желанию, склонила голову перед твоим решением!
- Я не могла поступить иначе! - спокойно ответила Елена Августовна. - Я не себя и даже не тебя отстаивала и защищала; я стояла на страже доблестного и славного имени твоего отца… Я его лучезарную, кровью купленную славу туманить не смела и не хотела!.. Ты могла увлечься и ошибиться, могла впасть в заблуждение и я, но его светлая память должна оставаться чистой и неприкосновенной, и с его славного имени только твой брак с этим князем Несвицким смоет ту несчастную ошибку, которая запятнала его!
Софья Карловна подняла на мать пристальный и умоляющий взор и произнесла:
- Мама… дорогая!.. С могилой считаться нельзя… Сырая земля не мстит живым людям!.. Отец сам простил бы меня и не потребовал бы моего несчастия во имя спасения его личного самолюбия!.. Еще есть время… Освободи меня от данного мною слова!.. Позволь мне отказаться от этого брака!.. Не перспективой светлого счастья улыбается он мне, а грозит целой разбитой жизнью!.. Я от всего откажусь… Я уйду из мира, в монастырь постригусь, если надо… Обо мне никто никогда не услышит и никто не посмеет бросить словом укоризны в светлую память, которую ты так геройски отстаиваешь!.. Прости меня, мама, не губи меня! Дай мне остаться с тобой и подле тебя!
Софья Карловна говорила порывисто, вся охваченная горячим, непреодолимым волнением. Ее глаза, взор которых был поднят на мать, были полны слез.
Старая генеральша упорно молчала, ни одним словом не откликаясь на горячие, полные отчаяния слова дочери. В ней, видимо, происходила мучительная борьба.