- Странно, - промолвил Фукс, занятый приготовлением тинктуры из шпанских мух, и снова кинул быстрый взгляд на Болховского. - Вы не обидитесь, если я возьму несколько конфект. На анализ, - обратился он к Евдокии Ивановне.
- Да ради Бога, - махнула та рукой.
В это время вошла горничная с большим фужером слабительного.
- Сейчас мы попробуем привести в чувство вашу дочь кровопусканием, затем заставим выпить слабительный декокт, а когда ее, извиняюсь, пронесет, или пусть даже и вырвет, поставим ей промывательные воды с уксусом и солью и напоим ипекуаной, которая превосходно укрощает пагубные действия усыпительных ядов и способствует к возбуждению жизненных сил. И все будет…
В это время Кити издала протяжный стон. Тело ее выгнулось, несколько раз дернулось и обмякло. Она глубоко, с хрипом, вздохнула, но выдоха не последовало. Молоствова дико взвыла, забившись в своем кресле.
- Быстрее! Да помогите же мне, - закричал Болховскому Фукс, припав к губам девушки. - Я буду вдувать ей в рот воздух, а вы трите ей грудь и живот ну вот хотя бы пледом. Поняли?
- Да, - ответил Борис, принявшись немедленно тереть грудь Кити в вырезе платья углом шерстяного пледа.
- Стяните, стяните с нее платье, - пробурчал Фукс, вдувая в легкие девушки воздух и зажимая и разжимая ей нос. - Теперь не до приличий. И корсет! Снимите с нее этот чертов корсет!
Болховской одним движением разорвал кисейное платье и принялся расшнуровывать корсет. Когда со шнуровкой было покончено, Борис стал с силой тереть грудь и живот Кити, стараясь не смотреть на небольшие, с розовыми сосочками холмики, отсвечивающие матовой белизной, и совершенно беззащитный пупок.
- Давай, давай, - приговаривал Фукс, время от времени прикладываясь ухом клевой груди девушки.
Так продолжалось с четверть часа. Послушав последний раз, не забилось ли сердце, Карл Федорович зло чертыхнулся и посмотрел на Болховского. Верхняя губа лекаря была сплошь покрыта капельками пота.
- Довольно, князь, - произнес Фукс, отбирая у Бориса плед. - Ей уже не поможешь.
Болховской вздрогнул. Он не единожды слышал эти слова от полкового лекаря. Но тогда была война, и погибали мужчины, воины, знавшие, что им, возможно, придется умереть и посему, в какой-то мере, готовые к этому. Теперь же перед ним лежала девушка, чистая и юная, которой никогда не исполнится более девятнадцати лет. За его спиной вновь запричитала, забилась в безутешном горе бедная майорская вдова. Болховской поднялся и в последний раз посмотрел в широко раскрытые русалочьи глаза Кити. И увидел в них себя - крохотного, растерянного и беспомощного.
5
Господь, верно, дал маху, сотворив ее женщиной. Анне Петровне Косливцевой надлежало бы скорее родиться мужчиной, нежели быть причисленной к сонму нежных созданий, зовущихся слабым полом. Слабой-то как раз она никогда и не была.
Почему так случилось, не знал никто. Может быть, потому, что в детстве неизменную и чаще всего единственную ее компанию составляли братья и их друзья со своими специфическими мальчишечьими интересами и правилами. И если ты хочешь быть в сем кругу принятой, то будь добра, не распускай нюни из-за поцарапанной коленки или порванного платья, участвуй в рискованных предприятиях, иначе как еще можно доказать, что ты не трусиха, не кисейная и не слащавая барышня.
А может быть, потому, что после ранней смерти матери воспитание детей суровый Петр Антонович, вице-адмирал и бывший командор Таганрогского порта, не доверил никому, сам входил во все детали, нанимал учителей и гувернеров, считая главным благом для молодого поколения дисциплину и физическую закалку. Посему юные Косливцевы рано сумели вникнуть в тонкости вольтижировки и фехтования, стреляли без промаха и даже учились ходить под парусами на широких волжских просторах. Науки и языки так же не были забыты, но вот политес, презираемый Петром Антоновичем, как искусство для светских бездельников и петиметров, был в загоне.
Странность метода воспитания вице-адмирала состояла в том, что применял он его не только к сыновьям, но и к дочери, решительно не желая долгое время замечать ее взросление и превращение в барышню. Когда же спохватился, было уже поздно. Она так и не научилась рукодельничать, легкой светской болтовни не признавала, последними веяниями капризной моды не интересовалась, предпочитая одежду практичную и удобную. Когда пришла пора, батюшка два сезона вывозил ее в Москву в надежде, что сумеет хотя бы там приискать жениха, но и здесь дочка отличилась, с завидным упорством переводя мужчин из претендентов на ее руку и сердце в разряд задушевных друзей. Кроме того, привела родителя в полное отчаяние, вывезя из первопрестольной шокирующую привычку выкуривать похитоску-другую после обеда и ужина.
За сим возмутительным занятием, коему предавалась она в своем то ли кабинете, то ли будуаре, в компании с Нафанаилом Кекиным, и застал ее князь Болховской.
- Господь с тобой, Анетта, узнают местные кумушки о твоем времяпрепровождении, греха не оберешься. А вы, Нафанаил Филиппович, зря ее поощряете, - разгоняя сизый дымок рукой, сказал он с порога.
- Не к лицу тебе меня укорять. Или запамятовал, кто первый просветил меня о новомодном увлечении парижских дам? - спокойно ответила Косливцева и выпустила аккуратное колечко дыма.
- Меа culpa , - покаянно произнес Болховской, рассеянно наблюдая, как белесое колечко тает в воздухе.
- Борис Сергеевич, вижу, ты чем-то расстроен. Случилось что? - отвлекла его от сего важного занятия Анна.
Болховской сел рядом с ней на диван, потом вскочил, снова сел, нервно провел рукой по волосам. Анна хорошо знала этот жест и поняла, что дело серьезное.
- Князь, вы нас совсем заинтриговали, - вступил в разговор Нафанаил. - Может, вы беспокоитесь о несчастной княжне Давыдовой? Весь город нынче гудит об этом. Но, кажется, Карл Федорович дает утешительный прогноз. Хотя, происшествие, несомненно, странное.
- Да, да, несомненно, - отозвался Борис и как-то невпопад продолжил. - Я сейчас от Молоствовых… там Кити…
- Что Кити? Говори же! - обеспокоилась Анна, глядя в его опечаленное лицо.
- Она скончалась, - бесцветным голосом ответил князь.
На несколько мгновений Анна и Кекин, казалось, окаменели, потом враз воскликнули:
- Кити?! Это невозможно!
- …на моих руках… не смогли спасти. - Князь оторвался от сосредоточенного созерцания узора на выцветшем ковре и с каким-то отчаянием взглянул в глаза Анны. - Такая юная, прелестная. Нюта, милая, отчего так? Не могу этого понять.
Болховской называл ее так только в минуты сильного волнения или потрясения. Не зная, чем помочь, Анна пододвинулась к нему, положила смуглую, крепкую ладонь на его дрогнувшие руки.
- Расскажи нам, что произошло, - попросила она его.
И князь Болховской каким-то надтреснутым голосом, то замолкая, то торопливо выговаривая слова, поведал им о событиях сегодняшнего дня.
- Скорее всего Фукс прав, и конфекты, действительно, содержали какую-то отраву, - заключил он. - Но откуда взялась эта чертова бонбоньерка? И почему Евдокия Ивановна твердит, что она от меня?
- А вы ее не присылали? - остро взглянул на него Кекин. - Прошу, конечно, прощения за столь неделикатный вопрос.
- Не присылал. Ни конфект, ни букета, - не отвел взгляда Болховской. - Хотя признаюсь, мысль такая меня посещала.
- Странно все это, - задумчиво произнесла Анна, - Кто-то явно хочет связать ее смерть с тобой. Какой в этом резон? Ведь ты только третий день в городе. А может, это просто несчастный случай?
- На это вряд ли стоит уповать. Будьте осторожны, князь, - предостерег Болховского Кекин. - Полицмейстер Поль человек дотошный и хватка у него как у меделянского пса. Но мне пора откланяться, засиделся я у вас, любезная Анна Петровна.
Вслед за ним поднялся и Болховской.
- Я тоже, пожалуй, пойду. Послезавтра возвращается из деревни князь Баратаев с дочерью. Совсем из головы вон, что я теперь жених.
- Да, хлопот тебе предстоит много. Прощайте, господа, - кивнула им Анна, и, обратившись к князю, добавила: - Береги себя, Борис, я волнуюсь за тебя.
Болховской склонился над ее рукой, шутливо чмокнул ладошку, почувствовав надежное тепло, исходящее от нее, и знакомый терпкий аромат.
- Я беспокою почти всех женщин, коих встречаю на своем пути, - грустно, но все-таки пошутил он. - Только тебя мне не хотелось бы огорчать.
На крыльце они расстались с Нафанаилом Филипповичем, направившим свои стопы в сторону усадьбы Романовских. Болховской же, сев в коляску, буркнул Филимонычу: "Домой". На душе было муторно. Он попытался было обратиться мыслями к невесте, но перед глазами услужливо рисовался совсем иной образ: горячие карие глаза и сочные вишневые губы Натали Адельберг, шептавшие: "Милости прошу…"
6
- Мне пора. - Он нежно обнял ее за талию и поцеловал пухлые губки, которые, казалось, до сих пор были сладкими от вишневого варенья, что они ели за ужином.
- Может, останешься? - лукаво стрельнула она в него вишенками глаз, которые так и хотелось втянуть губами и съесть. Наталию Евграфовну Поспелову, а ныне подполковничью вдовицу, мадам Адельберг вообще хотелось съесть, и таковое чувство к ней испытывали многие ходоки по женскому полу в городе, однако откусывать от нее кусочек за кусочком довелось князю Болховскому. И завидовать здесь было чему…
- Нет, не могу, - после недолгого раздумья ответил извиняющимся тоном Борис.
- Смотри, может статься, и не свидимся больше…
- Это почему так?
- Ну как же. Ты ведь, дорогой князь, вскорости помолвку свою объявишь с мадемуазель Баратаевой, а потом и свадебку сыграешь.
- Ну и что?
- Станешь женатым мужчиной…
- Ну и что?
- А то, что промеж нас ничего такого уже не будет.
- Неужто не примешь, если загляну к тебе, скажем, по старой памяти? - сделал брови домиком Борис и трагически вздохнул.
- А заглянешь? - спросила Наталия, готовая вот-вот расхохотаться над его ужимками.
- Непременно, душа моя, - убрал с лица напускную печаль Болховской. - Куда ж я теперь денусь от тебя, сладкая.
Мадам Адельберг заключила в свои мягкие ладошки лицо князя и впилась в его губы долгим поцелуем. Хорошенькая, с весьма ладной фигуркой, она действительно была лакомым кусочком. Прижимаясь все плотнее и плотнее к Борису в своем китайского шелка пеньюаре, под которым не было больше ничего, она почувствовала, как постепенно напрягается плоть князя, упершаяся ей в живот. Она опустила руку и коснулась ее своими пальчиками. По телу Бориса пробежала дрожь, и он, распахнув пеньюар, стал ласкать ее пышную грудь и прохладные от ночного воздуха ягодицы.
- Пошли, пошли в дом, - оторвавшись от губ Бориса, жарко зашептала она и потянула его за собой. И тут громко хрустнула в саду сломанная ветка.
- Кто здесь? - замерла Натали и подалась назад, высвобождаясь из его рук и всматриваясь в сумерки.
Ответом была тишина. Нежная истома прошла, а вместе с ней и желание, и оказалось, что уже глубокая ночь, что весьма прохладно и давно пора расставаться.
- Ну, я, пожалуй, все же пойду, - произнес Болховской, глядя мимо Адельберг.
- Да-да, ступайте, - согласилась Натали, продолжая напряженно всматриваться в темноту. - Заглядывайте, когда вам наскучат домашние ужины. Поверьте, - она, наконец, взглянула на князя, - с вами это случится очень скоро.
Поцеловав даме ручку, Борис скорым шагом миновал сад и вышел через арочные ворота на улицу, едва не столкнувшись с престарелой парой, верно, страдающей бессонницей и совершающей променад, дабы хоть как-то убить долгие ночные часы.
- Прошу прощения, - слегка поклонился он в их сторону.
- Не стоит, - ответил за себя и свою даму старик, подняв на князя Бориса глаза. - Вы нам не причинили никакого беспокойства.
После этого они разошлись в разные стороны, и все стихло. Натали, проводив взглядом князя, прошла к себе в спальню, посидела немного у раскрытого окна и легла в постель. Где-то в глубине сада вдруг запел соловей, да так сладко, что сразу вспомнились последние ласки князя. Как нежны и умелы были его руки! Натали закрыла глаза, и в ее воображении возник образ Болховского. Он целовал ее в губы, одной рукой ласкал грудь, а другая медленно ползла по гладкой коже ноги к нежным складочкам паха. Натали прерывисто вздохнула, положила руку себе на грудь и стала гладить ее, легонько касаясь напрягшихся сосков. Вторая ее рука непроизвольно потянулась к завиточкам волос между ног, а когда коснулась их, ноги как бы сами собой раздвинулись, давая проход ее ладошке. Погладив мягкий бугорок, она, едва касаясь, стала ласкать себе тот самый венчик, только прикосновение к которому приносило невыносимое наслаждение. Скоро движения ее рук убыстрились. Волна истомы начала окутывать ее с головы до ног. Тело ее изогнулось, она издала громкий и длинный стон неги, затем бессильно распласталась на постели и открыла глаза.
Ее затуманенный, невидящий взор все же успел различить какой-то темный предмет, летящий прямо на нее, затем где-то внутри головы хрустнуло, и стало совершенно темно. Сколько она пребывала в этом состоянии, она не знала. Очнулась же оттого, что стала задыхаться. Открыть глаза не удалось: что-то мягкое, что не давало дышать, обволокло все лицо. Превозмогая боль, она попыталась сдернуть это мягкое, но оно будто приросло к лицу. Из последних сил, с разрывающимися легкими, она сделала попытку вывернуться из-под того мягкого и одновременно тяжелого, что лежало на ее лице. Тщетно. Легкие уже пылали огнем. Она приоткрыла рот, чтобы глотнуть воздуха, но его не было. Над гудящей и готовой вот-вот разорваться головой вдруг послышался хриплый смешок.
"Так ангелы не смеются", - подумалось ей вдруг. Боль отступила, и только тонкий звон мелких колокольцев, доносившийся откуда-то издалека, говорил ей, что она еще жива. Но скоро стих и он…
7
Человек в шляпе и летнем рединготе стоял в саду небольшой усадебки на Горшечной улице уже третий час. Терпения ему, верно, было не занимать, потому как он не сводил взора с крыльца одноэтажного особняка и лишь единожды изменил позу. Наконец, двери особняка открылись, и с крыльца в сад спустились две фигуры, женская и мужская. Было довольно светло, к тому же за столь продолжительное время нахождения в саду, человек в рединготе столь обвыкся с темнотой, что мог различать любые, даже самые мелкие предметы. Поэтому он сразу признал в женщине владелицу особняка мадам Натали Адельберг, а в мужчине - князя Болховского. При виде его человек в рединготе нахмурился и принялся теребить сухую яблоневую ветку.
- Мне пора, - услышал он голос князя, и началось их долгое прощание с поцелуями, вздохами и весьма смелыми ласками, лицезреть кои, по-видимому, не доставляло человеку в летнем рединготе никакого удовольствия. Напротив, он скрипел зубами, нервически теребил яблоневую ветку, и ежели бы имелась возможность взглянуть на него вблизи, то можно было бы увидеть, как сильно искажено яростью и болью его лицо.
Оно стало совершенно белым, когда Натали вновь потянула Болховского в дом. Человек в шляпе и рединготе сжал ладонь, и ветка, которую он теребил, сломалась. Звук был такой громкий и сухой, будто невдалеке кто-то выстрелил из винтовки.
- Кто здесь? - послышался голос Натали, и белое пятно ее лица повернулось в сторону человека в шляпе, прячущегося за стволом яблони. Надвинув шляпу по самые глаза, он стоял, не смея дышать и проклиная себя за такую оплошность. "Надо быть сдержаннее, - молоточками стучало в мозгу. - Надо быть осторожнее и сдержаннее".
Дальнейшего их разговора слышно не было. Потом князь Болховской, деликатно поцеловав ручку Адельберг, пошел садом к выходу из усадьбы, а Натали провожала его взглядом. Затем, поднявшись на крыльцо и постояв немного, она вздохнула и прошла в дом. Какое-то время в усадьбе еще слышались тихие шаги и шорохи, но вскоре все стихло. Темная фигура, отделившись от дерева и неслышно ступая, пошла к дому. В это время в глубине сада громко запел соловей. Фигура в рединготе, подойдя к раскрытому окну спальни, неловко подтянувшись, тихо, как ящерица, скользнула в комнату.
То, чем занималась в постели Натали, нимало не удивило человека в рединготе. С отвращением глядя на ее блуд, он стал медленно приближаться к ней, плавно обходя жардиньерки и напольные вазоны. Когда до постели с извивающейся на ней нагой женщиной осталось несколько шагов, человек взял с комода бронзовый канделябр, обхватил его обеими руками и подошел к Натали вплотную. Та вдруг издала громкий и долгий стон, тело ее выгнулось, а затем обмякло. Человек в рединготе оскалился и что есть мочи ударил ее тяжелой бронзой меж открывшихся мгновение назад глаз. А затем накрыл лицо Натали подушкой и навалился на нее всем телом.
Четверть минуты - и все стало тихо. Казалось, Натали умерла, так и не придя в себя. Человек в рединготе даже немного опечалился такому обстоятельству, жалея, что жертве не пришлось достаточно помучиться. Но он ошибся. Натали ожила и попыталась сдернуть с лица подушку. Затем она предприняла еще одну попытку вырваться из-под навалившейся на нее тяжести, но на это у нее недостало сил. А потом она затихла, и человек, сидящий на ней почти верхом, хрипло и мстительно рассмеялся, как иногда смеются люди, свершившие долгожданное возмездие.
8
С невеселыми думами и в явной растерянности ехал господин полицмейстер Иван Иванович Поль в липовую рощу за городом, где проживал летом князь Борис Болховской. Что он может предъявить князю? Как ему вести себя с ним, а главное, в правильном ли направлении он повел свое дознание? Однако факты есть факты, пусть и косвенные, но все они указывают на Болховского. И его обязательно надо допросить, хотя мало верится, что Борис Сергеевич и есть тот самый злоумышленник, убивающий в городе самых красивых женщин. Но других версий покуда нет, губернатор уже недобро косится и торопит найти преступника или шайку оных, а город гудит, как растревоженный улей.