В этот теплый июньский вечер на открытой сцене летнего театра Панаевых ценители высокого жанра собрались лицезреть постановку нового детища местного пиита и драматурга Саввы Москотильникова трагедию "Остан". Страсти на сцене бушевали нешуточные, но публика с не меньшим интересом наблюдала и за маленькими пасторальными этюдами, что разыгрывали для них князь Болховской и адмиральская дочка Анна Косливцева.
Вы обратили внимание, господа, как он на нее смотрит? Будто кот на сметану. А ручку время от времени жмет? А ногой ножки касается? И думает, что проделывает это весьма ловко и незаметно. А она-то как веером поигрывает, ой, смотрите, к сердцу поднесла и томно так ресницы опустила, что сие значит на веерном языке наших бабушек? Ах да: "Я питаю к вам нежные чувства". Какой конфуз! Какова бесстыдница! Недаром говорят, что в тихом омуте черти водятся. Кто такое мог ожидать? Да и князюшка-вертопрах не успел невесту похоронить, а уж на другую нацелился.
- Аннета, перестань выдергивать у меня свою руку, - шептал в это время Болховской, так близко склонившись к Анне, что от его дыхания подрагивали короткие каштановые локоны, едва прикрывавшие ей шею, - иначе все решат, что ты не принимаешь мои ухаживания.
Разрумянившаяся Анна, поежась, чуть отстранилась и несколько неуверенно взглянула в почти черные глаза Бориса. В их глубине что-то дрогнуло и, словно в ответ, внутри ее дрогнула и завибрировала неизвестная ей самой до сего времени струна.
- А тебе не кажется, что ты уж слишком стараешься? - чуть испуганно спросила она, смущенная неведомыми доселе ощущениями, что преследовали ее с самого начала спектакля, с той самой минуты, когда Болховской устроился рядом и посмотрел на нее пылкими веселыми глазами.
- Что, труса празднуешь? Можно и отказаться от нашего плана, - быстро предложил Борис.
- Ни за что! - горячо отозвалась Анна. - Просто мне кажется, что ты заигрываешься. Общество может счесть твои намерения более серьезными, чем они есть на самом деле.
- Кто может судить о моих намерениях, когда я сам в них разобраться не в силах, - пробормотал Борис себе под нос, потом игриво приподнял темную бровь. - А может, тебе неприятны мои ухаживания? Неужели они оставляют тебя равнодушной?
- Ты что вздумал на мне натуралистические опыты ставить? Или впечатлений набираешься, чтобы на старости лет было что в мемуарах отразить? Под названием "Похождения неугомонного князя из рода Болховских с перечислением его ратных и амурных подвигов им самим написанные".
- Глава о тебе, моя прелесть, будет называться "Непоколебимая Анна". Неужели мое хваленое, тобою же заметь, обаяние совсем на тебя не действует?
- Нет, - отрезала Анна, сосредоточенно глядя на сцену, где главный герой произносил прочувствованный монолог о своей нелегкой планиде. - И хватит об этом.
- Ты меня растоптала. Уничтожила. Низвергла в пучину позора. После слов твоих никогда я более не стану прежним. О жестокая, сердце твое, как камень, - уныло и пафосно произнес Борис, умело подражая интонациям, доносившимся с подмостков.
Анна не выдержала и улыбнулась:
- Успокойся, Казанова. Я пошутила.
- Значит, действует?
- Ты как о микстуре какой-то говоришь.
- Ты не ответила.
- Действует, действует, господин лекарь. Позволь все же досмотреть финал пьесы.
- Уф, - с облегчением выдохнул Болховской. - Слава тебе Господи, а то я уж начал переживать, что теряю навык или того хуже - старею.
Когда утихли шумные восторги публики и занавес упал, было уже поздно. В саду большими светляками вспыхнули китайские фонарики, их свет создавал трепещущую грань между освещенными дорожками и таинственной тьмой сада. Зрители разбрелись по группкам. Одни горячо обсуждали спектакль, другие - несомненный интерес князя Болховского к адмиральской дочке, третьи расположились вокруг поэтессы Анны Александровны Наумовой, которая издавна будоражила казанское благородное общество как своими стихами, так и экстравагантными нарядами. Держа бокал шампанского в руке и слегка покачивая им, она увлеченно декламировала свои новые вирши:
Не хочу в ключе забвенья
Вод целительных я пить.
Все на свете сновиденье,
Лучше попросту любить.
Вечный оппонент госпожи Наумовой, одетый с иголочки и как бы слегка подсушенный, князь Асанов досадливо поморщился от этого "попросту" и, не желая говорить ни хорошо, ни плохо об услышанном, обратился к Болховскому:
- А каково ваше мнение, Борис Сергеевич, о спектакле?
- Я искренне наслаждался сегодня всем увиденным и услышанным, - бодро отозвался тот и почему-то перевел взгляд на Анну.
Анна вспыхнула, когда глаза присутствующих обратились к ней. Все они смотрели на нее по-разному, но, может быть, впервые за всю свою жизнь она прочла в них вопрос: "Почему мы никогда тебя раньше не замечали?" - и жгучий интерес к своей особе. Под обстрелом этих глаз она чуть расправила плечи и нашла силы мило улыбнуться, в душе дав себе слово оторвать, нет, откусить Борису голову за такую вызывающую демонстрацию.
- Вы правы, князь, увиденное выше всяких похвал, - подтвердил князь Асанов.
- Мы подошли попрощаться с вами, дамы и господа, - еле сдерживая себя, прервала этот странный двусмысленный диалог Анна.
После церемонии прощания с гостями и добрейшей Надеждой Васильевной, когда Анна села в коляску и повернула разгневанное лицо к Болховскому, тот в испуге поднял вверх руки и поспешно произнес:
- Прости, прости, великодушно прости. Увлекся, заигрался. Хочешь, руби мою буйну голову.
- Вообще-то я тебе ее хотела откусить, - пробормотала Анна, обезоруженная его покаянным видом.
- Я бы тоже хотел откусывать от тебя кусочек за кусочком. Ты так прелестна сегодня.
В этот момент кучер остановил экипаж у ворот усадьбы Косливцевых, что находилась всего в квартале от сада Панаевых, и последние слова Бориса гулко прозвучали в ночном воздухе. Хорошо, что было темно, и он не заметил, как ярко вспыхнули ее щеки. За эти дни Анне, пожалуй, пришлось краснеть больше, чем за всю жизнь.
- Вы правы, князь, увиденное вами выше всяких похвал, - передразнила она князя Асанова. - Мне ли не знать. Я убила кучу времени и сил. Четыре часа! Четыре! Мне помогал целый эскадрон во главе с графиней Эрнестиной. Две модистки, куафер, ее горничные, мои горничные!
- Твои и их усилия увенчались полной викторией. Сегодня публика у Панаевых чуть не скончалась от косоглазия, пытаясь одним глазом взирать на сцену, другим на нас, - усмехнулся Болховской.
- И опять вы правы, князь, - ответила Анна.
Смеясь, он помог ей выбраться из коляски. Уже прощаясь, вдруг взял за руку и тихо спросил:
- Скажи, ты старалась только ради нашего плана? Или…
Анна поняла что он не договорил, секунду помедлив, так же тихо ответила:
- Нет… И ради тебя…
Борис не дал ей договорить, мягко привлек к себе и поцеловал, нежно, неторопливо. Только напряженность его тела и пробегавшая дрожь могли бы подсказать Анне, каких усилий стоит Болховскому сдерживать себя. Но не подсказали, потому что первый раз в жизни Анну так целовал мужчина. В эти дни многое для нее происходило в первый раз.
Болховской отстранился от потрясенной подруги, развернул ее лицом к дверям и дернул дверной колокольчик.
- Я приду завтра. Нам необходимо поговорить, - прозвучало ей вслед.
16
Мир стал иным. Как будто ранее она видела его через прозрачный, незаметный глазу флер, смягчавший очертания и краски предметов, приглушавший звуки. Теперь она ощущала его остро, почти болезненно не вне, а как бы внутри своего существа. Стук открывающегося окна, густой запах трав, разогретых солнцем, ослепительные цвета неба и листвы. Любое касание к телу, будь то прохлада гладких половиц, шершавость сукна ломберного столика, скользящая мягкость простыней отзывались мгновенной и жаркой дрожью. А виною тому безделица, пустяк. Прикосновение губ к губам, нежный танец языка. И сладко, и стыдно вспоминать. Да и стоит ли? Такие поцелуи князь Болховской рассыпает на своем пути, как дерево роняет листву по осени, ей же в тот миг показалось, что дрогнуло мироздание, душа рванулась куда-то ввысь, а, вернувшись, ничего вокруг не узнала. Хочется спрятаться от всех, укрыться и лелеять только это драгоценное воспоминание, каждый его миг превращая в вечность, - вот его руки смяли воздушный рукав платья, тепло ладони, прерывистое дыхание, пьянящее касание губ, скольжение языка, крутящаяся бездна, ночная прохлада, "Я приду завтра". И опять руки… губы… бездна…
- Аннушка, здорова ли ты, голубчик? - вывел ее из задумчивости голос Петра Антоновича.
- Что? - встрепенулась она. - Конечно, здорова, батюшка. Простите, задумалась.
- Вижу, что задумалась, уж четверть часа по тарелке узоры рисуешь. А когда барышня в меланхолию впадает - жди беды. Ты же эти дни сама не своя: нарядов накупила на целый экипаж, галантерейными штучками весь дом завалила, с вертихвосткой Апраксиной сдружилась, от визитеров отбою нет. Что за казус такой приключился?
- Вы же сами сетовали, батюшка, что я мало в свет выезжаю, вот я и решила исправиться.
- Не нравится мне что-то сия метаморфоза, - проворчал командор, но договорить не успел, так как в дверь столовой четким шагом вошел дворецкий и громко, по-военному отрапортовал, что де его сиятельство князь Болховской просят Петра Антоновича, а затем и Анну Петровну принять его. Отец и дочь взглянули друг на друга, первый с легким недоумением и любопытством, вторая - смущенно вспыхнув и пряча глаза.
- Не рановато ли для визитаций? Ну да может, дело какое неотложное. Проводи князя Бориса в мой кабинет. А ты, Аннушка, - обратился Петр Антонович к дочери, - в гостиной с ним побеседуешь, я туда его пришлю.
Да что же он делает?! Не батюшка, а тот другой! Какое такое дело неотложное у него может быть кроме поисков злодейки? Три четверти часа Анна металась по маленькому зальцу, не находя себе места. Правда, памятуя наставления многоопытной графини Эрнестины, все же поднялась бегом в свою комнату, дабы переодеться в кокетливое платьице цвета бордо, хотя и не очень подходящее для утренних визитов, зато, несомненно, шедшее ей.
Наконец по анфиладе комнат зазвучали шаги, сопровождаемые позвякиванием шпор. Анна подскочила к бюро, торопливо уселась в кресло и, схватив первый попавшийся листок бумаги, начала торопливо писать.
- Аннета, - прозвучал рядом бодрый голос князя, - у тебя сегодня почтовый день? Я, верно, помешал?
- Нет, - ответила Анна, сосредоточенно водя пером и не видя перед собой ничего. - Я уже закончила.
- Аннушка, посмотри на меня, - просительно произнес Борис из-за ее плеча.
Она подняла на него глаза. Комната поплыла, но лукавые смешинки в глазах князя отрезвили ее.
- Мне кажется, - продолжил он, - что для написания письма чистый лист бумаги подошел бы более, нежели счет от портнихи.
Анна в недоумении уставилась на дело своих рук и не выдержала, расхохоталась. Со смехом уходило напряжение, тревога, неуверенность, снедавшие ее со вчерашнего вечера. Все стало на свои места.
- Да я нервничала, негодный ты человек, - еще смеясь, ответила она. - Сначала целует барышню, потом беседует тет-а-тет с ее батюшкой. Есть от чего с ума начать сходить. Что мне прикажешь думать?
- Ты все правильно поняла, моя душа. Мне необходимо с тобой поговорить об очень для меня… для нас важном, - посерьезнев, сказал Борис.
- Не томи, - почти взмолилась Анна, - иначе я от волнения впервые в жизни упаду в обморок.
Борис опустился на колено у ее ног, взял сжатые в кулачки руки в свои теплые ладони.
- Нюта, я знаю, что не достоин твоего золотого сердца, знаю, что ты привыкла ко мне, как к другу, почти брату, и все же прошу - окажи мне честь, стань моей женой, возлюбленной, матерью моих детей.
Она молчала, утонув в золотистом сиянии его глаз, потрясенная словами, которые никогда не надеялась услышать. Борис с тревогой всматривался в родное до боли лицо и торопливо заговорил, облекая в слова то, что смутно бродило в его душе в эти дни.
- Вижу только два препятствия. Первое - моя репутация ловеласа. Я влюблялся страстно и часто, ища в женщинах то, что и сам себе объяснить не мог, то, что дать могла только ты. Теперь я понял это.
Я любил тебя всегда, еще когда ты была маленькой девочкой в пышных кружевных, но вечно запачканных платьицах. Из всех странствий и войн, возвращаясь домой, я шел к тебе, моему верному и понимающему другу, и, может быть, страх потерять эту дружбу мешал мне видеть в тебе прекрасную женщину, а может быть, - он чуть усмехнулся, - ты сама, прятала себя за неприглядными нарядами.
Чары пали в тот миг, когда ты, как свежий ветер, ворвалась в мою берлогу после… смерти княжны Надин и обняла. Твои глаза, голос, аромат тела - все это было мое. Я понял, ты - мой дом, моя пристань, мое счастье. Поверь мне.
Он уткнулся лицом в ее колени и замер.
- А второе? - прошептала Анна.
- Что второе? - поднял голову Борис.
- Второе препятствие.
- Второе, - медленно повторил он. - Второе - это если ты меня не любишь.
- Даже не надейся, - поблескивая влажными глазами, ответила она. Такой лазейки я тебе не представлю.
- Это значит…
- Это значит - да! Я буду твоей женой.
- Уф! - с облегчением выдохнул он, быстро поднялся, потянул ее к себе, и вмиг она оказалась в кольце его крепких рук. - Могла бы и быстрее ответ дать, у меня чуть ногу не свело. Не привык я на коленях-то стоять.
- И упустить такую исповедь? Ни за что.
Он поцеловал ее нежно и страстно, погружая в истому и негу, но где-то на краешке сознания вдруг мелькнула неясная мысль. Анна отстранилась от Болховского и требовательно посмотрела ему в глаза.
- Постой-ка. А наш план? Мы же доведем его до конца?
- Господи, Аннета, - простонал Борис, - как ты можешь об этом думать в такой момент.
- Знаю я твои уловки. Сначала разнежишь, а потом ушлешь в какую-нибудь Тмутаракань подальше, как ты полагаешь, от опасности.
Болховской смущенно кашлянул.
- Ангел мой, не в Тмутаракань, а в Пановку, - и, видя готовые сорваться с уст возражения Анны, решительно договорил: - И не перечь мне. От плана и захотел бы отказаться - да поздно. Посему лучше нам уехать из города. В Пановке ты будешь в безопасности. Там все друг друга знают, чужака сразу заприметят.
Анна недовольно поджала губы, но по недолгому размышлению, нехотя кивнула.
- Будь по-твоему. В Пановку так в Пановку. Батюшка давно собирался…
17
- Арест корнета Аристова является ошибкой, - кипятился отставной поручик Кекин, расхаживая возле стола, за которым, стараясь выглядеть спокойным, сидел полицмейстер Поль. - Он ни в коей мере не причастен ко всем этим убийствам. Скорее, здесь рука женщины.
- Чушь! Вы, верно, читаете слишком много романтической чепухи, что ныне печатают наши издатели. А я верю только фактам! У корнета при обыске были найдены летний редингот и черный боливар. Их узнали княгиня и княжна Давыдовы, - устало сказал полковник.
- Ну и что? - не унимался Кекин. - У меня тоже есть летний редингот и даже два черных боливара!
- У вас не тот рост. И не та позитура, - уже раздраженно произнес Иван Иванович, окинув взглядом высоченную поджарую фигуру отставного поручика.
- Выходит, - едва не задохнулся Нафанаил, - ежели бы мой рост и позитура совпали бы с ростом и позитурой злоумышленника, то и я мог бы быть арестован?
- Возможно, если бы у вас на все случаи убийства отсутствовало бы alibi, как у корнета Аристова. И вообще, Нафанаил Филиппович, - примирительно сказал Поль, - сочиняли бы вы свои прекрасные вирши и не мешали бы следствию.
- Благодарю за совет, господин полковник, - напустив в голос холода, произнес отставной поручик, - но я привык сам выбирать себе занятия.
- Ну посудите сами, - вышел из-за стола полицмейстер. - Всему городу известен вспыльчивый характер корнета Аристова. То он боготворит мадемуазель Молоствову и стреляется из-за нее с князем Асановым, а когда получает от Молоствовой от ворот поворот, девица вдруг умирает от отравления, причем яд находится в конфектах, присланных якобы от князя Болховского. Одним выстрелом двух зайцев! И бывшая пассия мертва, и более счастливый в расположении и внимании к нему наших дам соперник в подозрении. Умно, ничего не скажешь… Одновременно сей корнет недвусмысленно ухаживает за мадам Адельберг, а когда та отдает предпочтение тому же князю Болховскому, то после его ухода получает удар канделябром по голове, а затем удушается собственной подушкой. Кто сие мог сделать и у кого был мотив? У вашего дражайшего корнета! А не далее как два месяца назад, господин Аристов был безумно влюблен в княжну Баратаеву и грозится убить на дуэли любого, кто приблизится к ней хотя бы на десять шагов. Но ее просватывают за князя Болховского, а поскольку с ним корнету не справиться, он решает расправиться с княжной, что и происходит в дамской комнате, чему мы с вами были в недавнем времени свидетелями. К тому же у корнета на руках была обнаружена кровь.
- Он порезался за столом. В его руке разбился бокал, - не очень уверенно продолжал сопротивляться Кекин.
- Вы это видели? - быстро поинтересовался полковник.
- Нет. Это мне сказал сам Аристов.
- Ну, вот, - улыбнулся Поль. - А если я вам сейчас скажу, что я… андалузский принц. Вы что, тоже поверите? Так что, дорогой мой Нафанаил Филиппович…
Договорить полицмейстеру не удалось. За дверьми послышался шум, потом одна створка приоткрылась и показалась физиономия секретаря с круглыми глазами, а затем в кабинет полицмейстера буквально ворвалась мадемуазель Романовская. Была она без шляпки, растрепанные золотистые локоны в беспорядке лежали на плечах, что, впрочем, делало ее еще привлекательнее, гроденаплевое платье было порвано, и из его прорехи вызывающе алел тугой лиф китайского шелка.
- Что с вами? - в один голос спросили Иван Иванович и отставной поручик.
Романовская оглядела мужчин испуганными глазами, бессильно опустилась на канапе под самым портретом государя императора и безутешно зарыдала. Кекин бросился к графину с водой, налил бокал и протянул Романовской.
- Выпейте, Лизавета Васильевна, - участливо произнес он, но руки девушки дрожали настолько, что, приняв бокал, она тут же передала его обратно, и Нафанаил Филиппович вынужден был сам поднести бокал к губам Романовской и напоить ее, как больную или малое дитя. - Ну что, вам лучше? - спросил он, когда Лизанька сделала несколько глотков.
- Да, - благодарно посмотрела на Кекина Романовская.
- И вы можете говорить? - наклонился над ней Иван Иванович.
- Да, - выдохнула она.
- В таком случае я слушаю вас.