- Великий Турок? - ухмыльнулся хорват. - Вот уж нет! Он женат на дочери Великого Хана. Она действительно очень знатна, хотя и не знаю, красива ли. Ты же франк и не догадался, что Великий Турок может взять себе еще одну жену, если захочет. Так что Великий Карамань везет ему новую невесту.
- Да, - сказал Тирант, поразмыслив, - двух дам сердца у нас быть не может. Стало быть, если у Великого Турка появится вторая дама сердца, равная по знатности первой, то победить его будет для христианского рыцаря делом невозможным.
- Мы во всем превосходим вас, франков! - заявил хорват Галансо.
- Но, возможно, дочь Великого Караманя уродлива, - предположил Ипполит, хватаясь за последнюю надежду. - В таком случае она не может считаться достойной дамой сердца, и…
- Дурак! - закричал Галансо, подпрыгивая на корточках. - Она-то уродлива? Да я ее видел как-то раз, и туника на ней была украшена самоцветами громадной ценности. Да на них можно было бы купить целый город, если не два!
- Да, - уронил Тирант, - разумеется, это говорит в ее пользу.
Хорват прищурился:
- А разве нет? Разве на уродку станут надевать столь роскошные украшения?
- Убедил, - признал Тирант.
- Уж теперь-то Великий Турок разделается с греками, - сказал Галансо. - Потому что нет у греков такого пирата, как я, способного с малым флотом потопить большой флот. На суше-то они побеждают… Ты слыхал, франк, что у греков появился какой-то пришлый француз, которого они сделали севастократором?
- Что-то похожее слыхал, - подтвердил Тирант. - Пришлый француз, говоришь?
- Точно. - Галансо поскреб пятерней за ухом. - Чертов француз из Бретани. Хитрый, как дьявол! Не иначе, бывший пират, вроде меня, только из сухопутных. Ты о нем еще услышишь, помяни мое слово. Одно только имя говорит о его делах!
- А какое у него имя? - спросил Тирант.
- Самое подлое, что ни на есть! - убежденно ответил Галансо. - Зовут его Тираном, а ведь "тиран" означает "узурпатор добра", иначе - "вор". И точно тебе говорю, он вор из воров, их хваленый севастократор.
Ипполит стоял чуть в стороне, однако внимательно слушал весь разговор. Заслышав о том, какой поклеп возводят на Тиранта, он стиснул зубы и побледнел, и один Бог знает, каких сил ему стоило промолчать и не покарать дерзкого моряка на месте.
Но сам Тирант только весело рассмеялся:
- Что же он украл, этот Тиран?
- Украл? Вот послушай. - Хорват схватил Тиранта за руку и придвинулся к нему поближе. - Он прислал Великому Турку письмо, в котором вызывал его на бой.
- Так принято у рыцарей-франков, - заметил Тирант.
- А знаешь, что он написал в том письме? - продолжал Галансо.
- Не знаю, - ответил Тирант.
- В том письме проклятый француз похвалялся тем, что влюблен-де в принцессу Кармезину, императорскую дочку. И когда он выиграет все сражения, то первое, что он сделает, - это войдет в покои к принцессе, раздвинет ей ноги и обесчестит ее, как захочет, а потом на ее глазах убьет ее отца! Каково имя, таковы и поступки. А Тиран - самый подлый и гнусный человек из всех рожденных женщиной.
- Клянусь водами крещения, - проговорил Тирант, - ты совершенно прав. Мы, ломбардцы, ненавидим французов. Отвратительный народ! Что до Тирана, то хуже него не было на земле человека. Он ведь только и высматривает, где что плохо лежит, чтобы это украсть. Кто знает - быть может, он и впрямь раздвинет нога императорской дочери! С него всякое станется.
- Да поможет тебе Всевышний, ты - хороший человек! - сказал хорват, обнимая Тиранта. - Сразу отличаешь доброе от злого. Что до меня, то будь я по-прежнему капитаном, как когда-то, и попадись этот Тиран мне в руки, я бы не раздумывая вздернул его на рее, вот так-то.
Тирант засмеялся и, высвободившись из жилистых объятий хорвата, встал.
- Ну, спасибо тебе за беседу, - проговорил он. - И да хранит тебя Всевышний, Галансо.
* * *
На большом совете, собранном в пиршественном зале замка Малвеи, севастократор сказал:
- Сеньоры, нам предстоит еще одно сражение, прежде чем мы изгоним турок из Бельпуча. В море сейчас находятся генуэзские корабли, и наша задача - не позволить им войти в гавань и доставить Великому Турку подкрепление и припасы.
Герцоги и графы заволновались, начали переговариваться и шуметь, а некоторые даже вскочили. Но севастократор был уже не тот старательный юноша, которого легко было смутить и сбить с толку. И герцог де Пера, ставший искренним другом Тиранта, первым призвал остальных к молчанию.
- Во всех тех случаях, когда севастократор настаивал на своем, мы имели возможность убедиться в его правоте, - напомнил баронам герцог де Пера. - Выслушаем его и сейчас.
Тирант чуть поклонился герцогу де Пера и продолжил:
- Против нас - двадцать три генуэзских галиота, сеньоры, и все они везут людей, зерно и большие богатства, пожертвованные неверными ради борьбы с христианами.
- Двадцать три? - переспросил граф де Сен-Жорди. - А сколько кораблей у нас?
- Как мне докладывали, у нас их двенадцать.
Все кругом затихли, и даже Диафеб, сеньор Мунтальский, опустил глаза. Один только Ипполит смотрел на севастократора и еле заметно улыбался: он-то знал, что у Тиранта на уме.
- Невозможно! - произнес после паузы граф де Сен-Жорди. - Мне уже доводилось встречаться с турками на море, и я вам говорю, что это невозможно. Судов у них в два раза больше, чем у нас, да и корабли генуэзцев куда крупнее, а по числу солдат они превосходят нас более чем втрое. Как же мы победим? Нужно отступить, вот самое разумное решение.
- Если мы сейчас позволим туркам получить подкрепление, война слишком затянется, - возразил Тирант. - Это недопустимо.
- Вы предлагаете дать им морское сражение? - изумился граф. - Но ведь это верная гибель для нас!
- Необязательно, - ответил севастократор. - Мы можем разгрузить наши галеры и идти налегке - это позволит нам маневрировать, а если сражение вдруг обернется не в нашу пользу, то мы всегда успеем уйти от тяжелых галиотов. Что до морских битв с турками, то здесь главное продержаться и выстоять под их первым натиском. Когда у них заканчиваются запасы камней и стрел, они утрачивают и большую часть своего мужества, так что можно будет взять их корабли приступом. Что скажете?
Византийские бароны молчали, пораженные познаниями Тиранта. Наконец герцог де Пера произнес:
- Я полагал, будто все на свете повидал и знаю все породы людей, какие только возможны. Но вы, севастократор, принадлежите к какому-то совершенно неведомому роду людей, и я просто теряюсь, не зная, что и ответить.
В нескольких лигах к востоку от Бельпуча имелась удобная гавань, и вот там-то собрался весь византийский флот - двенадцать легких галер. По распоряжению Тиранта на воду были спущены все корабельные шлюпки. По всем окрестным рыбачьим деревням разъезжали люди севастократора и забирали лодки, а если кто-либо из рыбаков не желал расставаться со своей лодкой, то ему предлагали идти на службу к севастократору вместе с лодкой. И никто не посмел отказаться.
Из Малвеи и из военного лагеря, где в отсутствие Тиранта распоряжался граф де Сен-Жорди, на повозках доставили бомбарды. Две тысячи арбалетчиков занимали места на палубах. Севастократор сам следил за погрузкой. Его видели сразу повсюду: и на берегу, и возле сходен, и рядом с повозками. Ради предстоящего морского боя он оделся очень просто, и вместо тяжелого доспеха на нем была только кольчуга, а голову покрывал шлем без подбородника, поэтому некоторые солдаты не узнавали севастократора и обращались к нему запросто. Тирант не тратил время на то, чтобы указывать им на ошибку, и отвечал на все вопросы. Он быстро решал, кому на какой корабль идти и где что размещать. Два судна были полностью отданы рыцарям-иоаннитам, и там распоряжался приор, но остальные десять оставались заботой Тиранта.
Ипполит только дивился тому, как ловко севастократор справляется с делом. А Тиранта охватило вдохновение, и ему казалось, будто какая-то благая сила свыше распоряжается им и его решениями.
Закат погас, и тысячи звезд пронзили небо, когда в море показались турецкие галиоты, а впереди медленно и важно плыл самый большой галиот с красными парусами - судно Великого Караманя.
Тирант стоял у самой воды, расставив ноги и подбоченясь. Резкие порывы ветра били его по лицу сильнее, чем могла бы ударить ладонь. "Девятнадцать… двадцать… двадцать три… Хорват не ошибся".
Он обернулся и глянул на берег. Песок был истоптан, трава измята. При спешной разгрузке несколько повозок опрокинулось или накренилось. Десяток людей растерянно смотрели на корабли.
Тирант махнул им рукой, указывая на последнюю галеру. Сходни уже втаскивали на борт, все было готово к отплытию.
Рыбачьи лодки сгрудились на мелководье. Тирант побежал к ним. Десятки угрюмых лиц уставились на севастократора.
Он сказал:
- Вам нравится турецкое владычество?
- Нам не понравится, когда наши жены станут вдовами, - послышался чей-то голос.
Тирант закричал:
- Ну да, вам больше нравится видеть их турецкими наложницами! Слушайте меня! Ты, желтоусый! Слушать! - Сразу несколько мужчин с усами пшеничного цвета воззрились на севастократора с одинаковым выражением страха и недовольства. - Я говорил о вас с одним хорватом, так он считает всех греков трусами и дураками… Вы что, хотите, чтобы я с ним согласился? Когда на корме моей галеры трижды мигнет фонарь, зажигайте свои фонари, выходите в море и гребите изо всех сил! Не бойтесь ничего!
- А фонарь на галере вашей милости - это сигнал? - спросил один из рыбаков.
- Да, - сказал Тирант, - это сигнал. Не пропустите его! Вам не придется сражаться. Вы просто должны выйти в море и зажечь фонари.
- Ну ясно, - заворчали рыбаки.
Тирант повернулся к ним спиной и зашагал к своей галере.
* * *
Великий Карамань вложил в рот своей дочери горсть сладостей и, взяв ее за руку, вывел на палубу.
- Смотри, моя розочка, - сказал Великий Карамань, - эти глупые византийцы все-таки вывели свои скорлупки. Выбирай себе любую, и я подарю ее тебе, когда уничтожу всех франков.
- Но они еще живы, - возразила дочь Великого Караманя.
Он махнул рукой и тихо засмеялся.
- Если на золотой браслет заберется жук, то он не сможет помешать мне подарить тебе этот браслет. Я просто прихлопну жука и отдам золото тому, кто мне дорог. - Он поцеловал свою дочь в висок поверх тонкого покрывала и добавил: - Любой из этих кораблей будет твоим, если хочешь.
- Вон тот, - сказала девушка, показывая на галеру Тиранта. Дочь Великого Караманя выбрала эту галеру потому, что та была самой большой и чуть побогаче украшена, чем остальные.
- Хорошо, - заявил Великий Карамань. - Теперь возвращайся в свою комнату, садись на шелковые подушки, кушай сладости и жди, пока я прихлопну жука и преподнесу тебе подарок.
Уже темнело, и Великий Карамань различал на фоне более светлого неба черные силуэты византийских галер. Вот зажегся фонарь на корме одной из них, и по морю пробежала, дробясь, ярко-желтая дорожка. Налетевшая волна разбила световую полосу, и она рассыпалась на мириады искр.
Вслед за тем зажегся еще один фонарь, и еще… Теперь, по контрасту с огнями, стало очевидно, что ночь надвинулась и укрыла море.
Великий Карамань рассчитывал навалиться на византийцев прежде, чем те сумеют выйти в море и дать отпор; прижать их к берегу и уничтожить с ходу - таково было его изначальное намерение. Но он немного задержался, и тьма настигла его.
Великий Карамань был человеком полудня, как и большинство людей; но француз из Бретани любил ночь и доверялся ей, как собственной кормилице. Скоро на корме Тирантовой галеры трижды вспыхнул и погас фонарь, и тогда все рыбачьи лодки, одна за другой, стали выходить в море и зажигать фонари.
Эти фонари, по распоряжению Тиранта, были очень большими, но горели тускло, чтобы не освещать слишком большого пространства вокруг себя.
Поэтому турки увидели то, что должны были увидеть: море, покрытое подвижными пятнами света. Не веря собственным глазам, Великий Карамань пересчитывал фонари, и вышло у него семьдесят четыре.
- Откуда у них такой огромный флот? Не иначе, как к ним подошла подмога из Сицилии и с Родоса! Это все иоанниты, их союзники-рыцари! - воскликнул он. - Когда они заметили, что мы плывем к Константинополю, то собрали и тайно выслали целую армаду на помощь проклятому Тиранту. Ну и хитрецы же они! Нам не выстоять!
И турецкий флот рассыпался. Одни захотели повернуть к берегам Турции, другие просто бросились наутек, спасаясь в том направлении, где море было свободно. А галиот Великого Караманя двинулся к Кипру, намереваясь обойти остров и высадиться в Александрии.
Таким образом Тиранту удалось раздробить силы противника. Правда, части кораблей все-таки удалось уйти от преследователей - не могли ведь двенадцать галер гнаться за неприятелем сразу во всех направлениях! - однако десять галиотов все-таки вынуждены были вступить в бой с византийскими галерами, причем силы в этом сражении благодаря хитрости Тиранта оказались почти равны.
Когда враги сблизились, они обменялись выстрелами из бомбард, а затем сошлись борт к борту, и закипела рукопашная схватка. Ипполит де Малвеи сразу вышел из боя и с палубы своего корабля стал наблюдать за происходящим. Он сразу заметил, что два галиота пришвартовались к одной галере, где командовал приор Святого Иоанна. Казалось, галера вот-вот будет захвачена, потому что турки навалились на иоаннитов подобно тому, как собаки набрасываются на кабана, - на каждом рыцаре висело по меньшей мере три противника, и все с острыми зубами.
Ипполит тотчас пришел на помощь. Для начала он проник на турецкий галиот. Там почти не оставалось людей для того, чтобы защищать корабль от внезапного нападения, так что Ипполит захватил галиот практически без труда. Всех, кто сопротивлялся, а также всех убитых и раненых турок и генуэзцев, которых он находил на палубе, Ипполит попросту выбрасывал в море. А затем, распределив своих людей по двум кораблям, собственному и захваченному, Ипполит атаковал второй галиот.
Увидев, какая опасность грозит их судну, турки оставили иоаннитов и бросились отражать новую атаку. Скоро с ними было покончено, а Ипполит и приор Святого Иоанна получили в свое распоряжение два галиота с припасами и лошадьми.
Они настигли еще троих генуэзцев и потопили их.
Другие галеры старались ни в чем не уступать этим двум. Рассвет занимался в дыму от выстрелов бомбард, а на палубах стало скользко от крови. Море бросало на берег щепки от разбитых кораблей, горсть, за ней еще одну, и еще, и еще…
А Тирант гнался за галиотом с красными парусами. И хотя галера была намного меньше генуэзского корабля, Великий Карамань, видя неотступность этой погони, начал испытывать страх.
Настало утро, но преследование не прекращалось. В полдень корабли сблизились настолько, что Тирант приказал дать залп, и две бомбарды, имевшиеся у него на борту, выстрелили, но оказалось, что с этим приказом Тирант поторопился: снаряды лишь пропахали воду.
После этой неудачи франка Великий Карамань как будто очнулся от странного оцепенения и ожил. Он развернулся бортом к галере Тиранта, и по его приказанию турки обрушили на корабль севастократора настоящий град камней. Под этим шквалом булыжников по палубе невозможно стало ходить. Если камень попадал в человека, то валил с ног, а то и дробил кости.
- Держаться! - кричал Тирант, укрываясь за щитом. - Держаться! Держаться, во имя Господа!
Они даже не могли подобраться к своим баллистам, чтобы ответить туркам. Тирант стискивал зубы так, что челюсти ныли и десны кровоточили, и в мыслях цеплялся за единственную фразу, горевшую в сплошной черноте: "Тут главное - выдержать их первый натиск. Как все камни и стрелы у них закончатся, так можно штурмовать корабль…"
"О Галансо, - думал Тирант, - лучше бы тебе не ошибиться…" Бледной предательской змеей выползала другая фраза хорвата: "А если дело обернется к поражению, то легкая галера всегда успеет бежать…"
"Нет! - в мыслях кричал Тирант. - Я не стану отступать, лучше пойду ко дну…"
И вдруг, как по волшебству, град камней прекратился.
Тирант выскочил на палубу первым, без прикрытия, и взмахнул рукой:
- Бросайте крючья!
Полетели крюки на веревках. Галера прицепилась к галиоту так, что они сплелись в объятиях, и один корабль не мог двинуться, не увлекая за собой второй.
Люди Тиранта бросились на турок, и завязалась битва сразу на обеих палубах. У христиан было то преимущество, что они все облачились в кольчуги и носили шлемы. Моряки забрались на мачты и оттуда метали в противника дротики и длинные копейные наконечники, снятые с турнирных копий.
С турецкой палубы в христиан летели комья извести, которые могут выжечь глаза, если попадут в цель. За борт сыпались обломки щитов и стрелы, так что сами волны казались израненными.
Вместе со своими людьми Тирант бился против турок и генуэзцев, как обычный солдат, и много раз приходил на помощь своим и вовремя останавливал смертоносный удар. Бой кипел в такой тесноте, что некоторые падали за борт просто потому, что их толкнули.
Перед Тирантом вдруг выскочил чернобородый турок в позолоченной кирасе. Кираса эта была напялена на голую волосатую грудь турка и оказалась настолько мала, что почти не защищала его, а выглядела скорее как украшение. Наверное, она досталась ему как добыча, и он надевал ее из тщеславия. Тирант без труда нашел уязвимое место и поразил противника. Но в тот самый миг, когда толстый турок упал, откуда-то прилетела стрела и впилась Тиранту в ногу.
Он обломил древко, оставив в ране наконечник, и прижался спиной к мачте, потому что выходить из сражения не собирался. Рядом с раненым севастократором тотчас появился солдат, который прикрыл его бок щитом. Они стали биться вместе, но потом этот солдат был тяжело ранен в голову и, не выпуская щита, опустился на палубу.
Великий Карамань непременно желал захватить корабль Тиранта и потому посылал людей в атаку. Несколько генуэзцев даже вскарабкались на кормовую башню галеры, но оттуда их сразу сбросили.
Спустя некоторое время стало очевидно, что Тиранта не одолеть. И хотя галера получила повреждения, а многие люди севастократора и сам он были ранены, у Великого Караманя почти не оставалось воинов, способных сражаться. Пятнадцать генуэзских моряков тайком взяли шлюпку и уплыли с галиота, сочтя его обреченным. Они все спаслись, потому что у Тиранта не было возможности преследовать их, а до Кипра оставалось совсем немного - следовало лишь чуть-чуть приблизиться к горизонту, чтобы увидеть белую кромку побережья.
Дезертирство генуэзцев стало последней каплей. Великий Карамань понял, что проиграл. Он вошел в комнату своей дочери, где та сидела на шелковых подушках и облизывала сладкие губы.
- Дитя мое, - сказал ей Великий Карамань, - ты должна покориться судьбе. Я проиграл, и если ты останешься в живых, то превратишься в жалкую рабыню. Белоглазый франк будет насиловать тебя, как захочет, а его тощая глупая жена станет бить тебя из ревности и принудит отмывать за ней нечистоты.
Дочь Великого Караманя молча выслушала отца и, когда он приковал ее цепями к сундуку с драгоценностями, не промолвила ни слова. Слезы катились из ее глаз.