Он поцеловал ее в раскрашенную переносицу и в красную ладонь, а затем столкнул в воду вместе с тяжелым сундуком. Несколько мгновений он видел, как расширенные глаза дочери смотрят на него из-под воды, а затем все исчезло.
Великий Карамань вошел в ее комнату, лег на пропахшую тяжелыми благовониями шелковую постель и накрылся с головой расшитым покрывалом.
Между тем турки и генуэзцы начали сдаваться один за другим. Они опускались на колени и складывали руки. Нескольких все же убили, и тогда севастократор закричал:
- Связывайте их! Не убивайте!
Пленных собралось, впрочем, немного, так что охранять их Тирант оставил всего троих.
Опираясь на руку солдата, севастократор перешел на корабль Великого Караманя. Шелковая обивка вся была изодрана и прожжена огнем и известью, она свисала клочьями с рей, как лишайник с ветвей в дикой чаще. На корабле густо воняло потом и душистыми маслами, так что каждый порыв ветра воспринимался как благо.
Тирант осмотрелся, но не увидел поблизости ни одного врага, если не считать нескольких чернокожих рабов, которые, роскошно одетые и перепуганные, жались к палубной надстройке и таращились на раненого франка как на некое чудовище, вынырнувшее из морских пучин.
Тирант вошел в палубную надстройку и увидел, что на постели под шелковым покрывалом кто-то лежит. Думая, что это и есть красивая дочь Великого Караманя, Тирант проговорил:
- Не бойся.
И сдернул покрывало.
Но перед ним предстала не юная девушка, а сам Великий Карамань, одышливый и тучный. Он воззрился на Тиранта, и глаза у Великого Караманя были как маслины, только что вынутые из масла, - блестящие, черные и ничего не выражающие. Несколько мгновений он шлепал широкими губами, а потом затих.
Сильно хромая, Тирант отошел от него и прижался спиной к дверному проему.
- Где она? - спросил Тирант.
Великий Карамань ответил, еле шевеля губами:
- Тебе не видать моей дочери, франк.
- Где она? - повторил Тирант. Усталость наваливалась на него, и он держался из последних сил. Он подумал: "Если эта туша еще раз ответит уклончиво, я просто разрублю его на куски, а потом лягу спать".
Но Великий Карамань как будто прочитал мысли франка, потому что на сей раз высказался вполне определенно:
- Я бросил ее в море. Ее и все богатства, которые вез.
- Зачем? - спросил Тирант.
- Ни дочери моей, ни ее богатств тебе не видать, проклятый франк.
- Ты убил ее, - сказал Тирант и вдруг громко всхлипнул, не столько от жалости к девице, которую никогда не видел, сколько от утомления и боли.
- Лучше обручить дочь со смертью, чем увидеть ее бесчестье…
- Не было бы никакого бесчестья… - выговорил Тирант, но затем он просто замолчал, не в силах продолжать. Он повернулся к солдату, который его сопровождал, и жестом приказал связать пленника.
- Оставим его здесь? - спросил солдат, скручивая локти Великого Караманя.
Тирант безмолвно кивнул. Дрожа от отвращения, он выбрался из комнаты и некоторое время жадно втягивал ноздрями воздух. Солдат вышел к нему и протянул руку:
- Идемте, севастократор, вам нужно лечь.
Тирант доковылял до своей каюты, рухнул на кровать и пробормотал:
- Пусть доложат о потерях.
Пришел лекарь, весь в крови.
- Ты смердишь, как мясная лавка, - сказал ему Тирант.
- Вы и сами хороши, севастократор, - буркнул лекарь. Он вытащил из-за пояса щипцы. - Готовы? Держитесь за край кровати. Можете кричать, это облегчает боль.
И с тем он раздвинул края раны, чтобы выдернуть стрелу.
Потери действительно оказались велики - почти все на корабле Тиранта были ранены и больше половины моряков погибло.
Глава четырнадцатая
Флот севастократора остался в гавани восточнее Бельпуча. Город этот, не получив ни припасов, ни подкрепления, готовился к осаде в глубокой печали. Диафеб перешел из старого лагеря в новый, намереваясь двинуться на Бельпуч и выкурить оттуда Великого Турка.
А Тирант вместе с захваченным галиотом и знатным пленником отправился к Константинополь, дабы лично передать Великого Караманя в руки императора и рассказать обо всем, что случилось на море.
Тотчас Тирант стал готовиться к отплытию, а в столицу сломя голову поскакал гонец, дабы предупредить государя о том, что над генуэзским флотом одержана великая победа и что сам победитель желает поведать обо всем в подробностях.
Услышав об этом, император хлопнул в ладоши и отправил слугу за плотниками, которым приказал соорудить длинные деревянные мостки, уходящие в воду на тридцать шагов. "И накройте их бархатом", - добавил он.
Кармезина явилась к императору очень недовольная.
- Государь, почему вы не поставили меня в известность о том, что севастократор опять покрыл себя славой? - обратилась она к отцу, а затем возвела глаза к небу: - Похоже, я - самая несчастная из всех девиц императорского дома! Когда речь идет о делах неважных, меня выводят за руку и ставят перед всеми на помост, а когда происходит нечто действительно существенное для империи, обо мне забывают! Ведь я - всего лишь девица, а мужчины так заняты!
- Дитя мое, - император привлек ее к себе и поцеловал в щеку, - Тирант Белый опять разбил турок, на сей раз на море, и я даже не подозреваю о том, каким образом ему это удалось!
- Ну вот, скоро он приедет и все нам расскажет, - сказала Кармезина. - Полагаю, это будет увлекательное повествование. Его следовало бы записать.
- Разумеется, - кивнул император.
- И вы будете день и ночь проводить с ним в совещаниях, - добавила Кармезина. - Что в сложившейся ситуации вполне естественно.
- Я рад, дочь моя, что вы это одобряете.
- Конечно одобряю! - воскликнула Кармезина. - Ведь это очень разумно, и вам следует хорошенько узнать мысли друг друга,
- Так поступают все правители и все полководцы.
- И я тоже намерена так поступать, - сказала Кармезина и удалилась, оставив отца гадать касательно скрытого смысла последней фразы.
* * *
Когда галера севастократора и вместе с нею галиот, захваченный им у генуэзцев, показались в гавани Золотой Рог, огромная толпа народу, собравшегося в порту, разразилась приветственными криками. Император и Кармезина находились на специально сооруженном помосте, высоко над толпой, так что простонародье осталось далеко внизу, и никто не мог коснуться императорских одежд, даже по случайности, зато всем хорошо было видно происходящее на помосте.
Кармезина в ярко-багровом платье с меховой оторочкой по вороту и рукавам стояла рядом с отцом. Маленькая корона горела алмазами в ее волосах, а лицо разрумянилось от морского ветра. И ей казалось, будто она находится не на помосте в порту, а на палубе боевого корабля, который под всеми парусами несется навстречу смертельному врагу. От этих мыслей ей становилось весело, так что она с трудом сдерживала смех.
Ее волосы были тщательно заплетены в косы, а косы помещены в специальные шелковые чехольчики, перевитые жемчужными нитями. Кисти рук она прятала в пышных складках своего платья.
Ей казалось, что галера никогда не доберется до помоста, так медленно двигались корабли по гавани. Вся вода в гавани была пестра от цветов, и галера осторожно раздвигала их носом. Наконец вода всколыхнулась, помост дрогнул, раздался почти неслышный глухой звук: корабль причалил. Тирант вышел первым, опираясь на обломанное древко копья. Он еле двигался, так болела рана у него на ноге: за время плавания она воспалилась, и с каждым часом севастократору становилось все хуже. Лихорадка усиливалась, и он шел из последних сил.
Великого Караманя, разодетого в лучшие шелка из всех, что сыскались на галиоте, вели вслед за севастократором на длинной цепи. Чернокожие рабы, которых Тирант нашел на том же галиоте, бежали следом: их Тирант намеревался подарить принцессе, ибо уже имел случай убедиться в том, что эти негры хорошо вышколены и умеют забавлять своих господ забавными рожицами, а также ловко подают напитки и очищают фрукты.
Увидев помост, устланный роскошным бархатом, Тирант на миг замешкался, но затем ступил на него. Пленники шествовали следом. Тирант не оборачивался - а если бы обернулся, то увидел бы, как десятки людей прыгнули в воду, держа в зубах ножи, как стремительно начали они кромсать драгоценный бархат, причем каждый норовил отхватить кусок побольше, нимало не заботясь о том, что при этом режет руки соседей.
Вся эта возня происходила у севастократора за спиной. А он видел только помост и на нем императора, своего господина, и принцессу. А расстояние, которое ему предстояло пройти, казалось непомерно большим, поэтому Тирант прикрыл глаза ресницами, чтобы не бояться. Он погрузился в темноту - она всегда была его другом - и теперь просто шел, не заботясь о длине пути.
И наконец путь этот закончился. Тирант поднялся на помост. Вслед за ним чернокожие втащили и Великого Караманя. Негров этих очень забавляло то обстоятельство, что они ведут на цепи своего бывшего хозяина, поэтому они постоянно приплясывали и подталкивали друг друга подвижными плечами.
Тирант опустился перед императором на колени и поцеловал его руку, а затем поцеловал и руку принцессы. Опираясь на свой посох, севастократор встал, повернулся к пленнику и тихо сказал Великому Караманю:
- Ты должен приветствовать государя как подобает.
- Я плюю на тебя и твоего государя! - вскричал Великий Карамань. - У меня самого цари целуют ноги, и я никогда не преклонюсь ни перед кем.
- В таком случае, сукин сын, придется тебе сделать то, чего ты прежде никогда не делал, - произнес севастократор. Он говорил негромко, но вполне отчетливо, так что Великий Карамань отлично его понял. И, по скольку пленник продолжал упорствовать, Тирант ударил его своим посохом по шее и принудил опуститься на колени.
Толпа разразилась воплями, а Тирант грустно смотрел на принцессу, и перед глазами у него все расплывалось.
* * *
Он очнулся и обнаружил себя лежащим в постели. Севастократору отвели покои прямо в императорском дворце, на первом этаже, почти под самыми апартаментами принцессы Кармезины. Этого Тирант пока не знал; однако он сразу понял, что находится в комнатах, где прежде никогда еще не бывал. Рядом с ним сидела девушка с миской на коленях и лоскутом тонкого полотна в руке. Она как раз смачивала лоскут в прохладной воде, чтобы приложить ко лбу севастократора, когда встретилась с ним глазами.
- Где Великий Карамань? - спросил Тирант шепотом.
- Государь приказал посадить его в железную клетку и охранять как следует, - ответила служанка.
- Я упал? - спросил Тирант, кусая нижнюю губу от досады, что весь Константинополь видел его слабость.
- Нет, ваша милость. Вы остались на ногах, но государь сразу заметил, что вы теряете сознание. И потому он усадил вас на сиденье, а затем приказал нести вместе с этим сиденьем во дворец, - объяснила служанка. - Принцесса поддерживала вас за одну руку, а император - за другую, так что со стороны никто бы даже не догадался о вашем состоянии.
Тирант перевел дух.
- Я служу ее высочеству Кармезине, - добавила служанка, лукаво улыбаясь. - Что мне доложить моей госпоже?
- Что севастократор счастлив, - ответил Тирант, откидываясь на подушки и закрывая глаза.
Явились лекари и долго терзали его, сперва переменяя повязку, затем чем-то смазывая рану и вновь перебинтовывая ее. Под конец, как будто прежних мучительств им было мало, они заставили его выпить какую-то горькую жидкость и заверили, что это снимет жар.
- После подобного лечения самая смерть покажется мне избавлением и я встречу ее словами благодарности, - сказал Тирант.
- К севастократору вернулась способность шутить, - кисло произнес один из докторов. - Это верный признак скорого выздоровления.
И они ушли, оставив его в одиночестве.
Тирант хотел было встать с постели и пробраться в покои к принцессе, поскольку догадывался о том, что она где-то рядом; но стоило ему шевельнуться, как в комнату вернулся один из лекарей - он забыл какой-то свой инструмент. Мельком глянув на севастократора, лекарь заметил:
- Вам следует лежать в постели, если вы действительно желаете выздороветь, Иначе воспаление поднимется по ноге выше и поразит детородные органы.
После такого предупреждения Тирант замер и некоторое время боялся пошевелить не только ногой, но и рукой.
Он не знал, долго ли пребывал в этой застывшей мертвенной неподвижности; должно быть, немало, потому что все тело у него затекло. Он уже начал раздумывать над тем, не двинуться ли ему хотя быть чуть-чуть, просто чтобы кровь не загустела и не превратилась в опасную для жизни субстанцию (когда такое случается, человек умирает и лежит в гробу с отвратительным багровым лицом). И тут дверь отворилась снова.
Тирант в испуге глянул в дверной проем - уж не явились ли вновь его мучители. Но в комнату вошла Кармезина.
Не говоря ни слова, она подбежала к постели севастократора и обхватила его руками. А затем ловко забралась к нему в постель и натянула одеяло так, чтобы накрыть их обоих с головой.
- Нравится ли вам мой шатер, севастократор? - спросила она шепотом.
Он коснулся пальцем ее виска и подивился прохладе ее кожи.
- Это лучший боевой шатер из всех, - ответил Тирант тоже шепотом. - Я бы возил его по всем военным лагерям, потому что ни одна вражеская стрела не в силах пробить его полог.
- Я же говорила вам, что стала настоящим военачальником! - воскликнула Кармезина и тут же прижала ладонь к губам. - Некоторые военные операции надлежит проводить под покровом ночной тьмы.
- Чистая правда, моя госпожа, - подтвердил Тирант и отыскал губами ее подбородок.
Принцессе стало щекотно, подбородок ее запрыгал под поцелуями Тиранта - так весело она засмеялась.
- Я готова благословлять этого турка, который уложил вас в постель, - сказала она наконец.
- Я предпочел бы прийти к вам на собственных ногах, а не лежать перед вами, как бревно, - ответил Тирант.
- Нет ничего сладостней, чем раненый мужчина, - отозвалась Кармезина. - Вы, мужчины, когда страдаете, то подобны детям, и над вами приятно смеяться, вас можно мучить и терзать, зная, что легко убежать от увечного и избежать возмездия…
Тирант неожиданно схватил ее, и она ощутила крепость его рук. Ей даже почудилось, что ее заковали в железный обруч. Она попыталась вырваться, но обнаружила, что не может и пошевелиться.
- Нет уж, прекрасная дама! - возмутился севастократор. - Может быть, я и увечный, но возмездия вы все же не избежите…
И он поцеловал ее в губы.
В этот миг в комнату вошла императрица. Кармезина услышала ее шаги и выскользнула из постели Тиранта. К счастью, императрица этого не видела, так что принцесса попросту сделала вид, будто выпрямляется, после того как наклонялась.
- А, матушка, это вы! - как ни в чем не бывало произнесла Кармезина. - Я пришла навестить его милость. Говорили, будто он совсем плох. - В пальцах принцессы появился влажный лоскут, и она показала его матери: - Я хотела обтереть пот со лба севастократора, но случайно уронила этот лоскут.
- Испарина часто выступает на коже вследствие жара и лихорадки, - сказала императрица, усаживаясь рядом с Тирантом. - Я хорошо знаю, о чем говорю, и прекрасно разбираюсь в разного рода лихорадках, в том числе и гнилых. Вы, севастократор, этого наверняка не знаете, но рождение детей у женщины всегда сопровождается своего рода болезнью. Ведь женщины были прокляты Господом!
- Не говорите так, - отозвался Тирант, глядя в потолок. - Ведь хорошо известно, что женщина создана из чистой материи - из кости, в то время как мужчина слеплен из глины. И поэтому если мужчина и женщина оба вымоют руки, а потом вновь опустят руки в чистую воду, то после женщины вода останется незамутненной, а после мужчины она замутится, потому что все мужчины суть глина и прах.
- Как красиво вы рассуждаете! - воскликнула императрица. - Но все-таки женщины обречены на болезнь, вот почему они так хорошо умеют ходить за больными. Когда я рожала моего сына, ныне покойного, - тут она всхлипнула, однако быстро взяла себя в руки, - роды были очень тяжелыми. Я страдала двое суток, и один Бог знает, чего я натерпелась! Я кричала, пока хватало сил, а потом выбилась из сил и замолчала. А ведь крик облегчает боль, и об этом написан целый трактат… Лихорадка была у меня после этого еще почти месяц, и все опасались за мою жизнь…
- Должно быть, моя госпожа, вы очень страдали, - сказал Тирант.
- Не описать словами как! - подхватила императрица. - Но это ничто по сравнению с тем, как мучился государь, когда у него появился нарыв за левым ухом. Этот нарыв был огромным, как кулак, и внутри него имелось такое количество гноя, что при вскрытии пришлось несколько раз переменять тазы - все они наполнились гноем.
- Да, - сказал Тирант.
Императрица продолжала:
- С другой стороны, внешние воспаления не так опасны, как внутренние, потому что нарыв всегда можно вскрыть ножом. И хоть это и болезненно, но быстро проходит. Когда же начинают гнить какие-нибудь органы в животе или в груди у человека, то помочь ему невозможно, и лихорадка сжигает его день и ночь, и он плюется кровью и слизью, и ему больно мочиться, как будто все внутри у него набито колотым стеклом, а глаза у него краснеют, и он слепнет и в конце концов отходит в мир иной, изнемогая от скорби, в вони и нечистотах, всеми оставленный.
- Да, это ужасно, - сказал Тирант.
- С другой стороны, на войне можно получить рану, которая хоть и имеет вид внешнего повреждения, но перекидывается постепенно и на внутренние органы, - говорила императрица.
Тирант незаметно погрузился в сон и не слышал, как Кармезина вышла из комнаты. А государыня все говорила и говорила, и видит Бог, давно уже Тирант не спал так сладко, как под звуки ее убаюкивающего голоса.
И во сне к нему медленно приходило исцеление.