* * *
Едва к Тиранту вернулась способность вставать с постели, стоять на собственных ногах без дополнительной опоры и даже ходить, он тотчас воспользовался этим преимуществом и вошел в спальню к принцессе.
Кармезина в это время была занята с гребнями и украшениями для прически. Тирант вошел в тот момент, когда она собрала волосы в пучок и подняла их, открыв затылок и тонкую шею. При виде этого сокровища Тирант тихо вскрикнул, а принцесса выпустила из горсти волосы и обернулась к нему.
- Что это вы себе позволяете, севастократор? - воскликнула принцесса. - По какому праву вы сюда вошли?
Тирант смотрел на нее улыбаясь и молчал. А она положила на стол свой хорошенький гребешок из черепашьего панциря и, приблизившись к Тиранту, строго сказала:
- Если вас здесь застанут, то могут заподозрить в низких намерениях. Это-то вы понимаете?
Не отвечая, он поднял ее на руки и закружил по комнате, приостанавливаясь лишь для того, чтобы наклониться над ней и поцеловать ее веки, рот или соски. Кармезина обхватила его за шею и прижалась к нему, радуясь тому, какая крепкая у него грудь и какие сильные плечи.
- Вы несносный человек, - объявила Кармезина. - Врываетесь в спальню к принцессе и хватаете ее, как вам вздумается, а после таскаетесь с нею, как медведь с добычей.
Она сказала это потому, что Тирант тихонько смеялся, не разжимая губ, и это напомнило ей медвежье рычание.
Тут он остановился и посмотрел на нее с такой любовью, что у нее остановилось сердце.
- Вы и вправду так меня любите? - вырвалось у нее.
Он молча улыбнулся и провел кончиком носа по ее переносице, а когда она зажмурилась, снова поцеловал ее.
- Императрица!
Тирант с принцессой на руках быстро повернулся на голос. В спальню вбежала одна из приближенных девиц Кармезины - очевидно, сочувствуя любви своей госпожи, она стерегла комнату снаружи, следя за тем, чтобы туда никто не вошел и не помешал влюбленным.
Теперь эта девушка выглядела испуганной.
- Ее величество идет сюда, чтобы прочесть молитвы.
Тирант осторожно отнес Кармезину к ее туалетному столику и оставил там. Затем огляделся по сторонам в растерянности: спальня принцессы была такова, что спрятаться там было решительно негде: ни портьер, ни больших сундуков.
Он колебался, впрочем, недолго и без лишних раздумий бросился на пол в углу комнаты, а принцесса схватила в охапку приготовленные для одевания платья, юбки и плащи и навалила их кучей на Тиранта. Затем она преспокойно уселась сверху и принялась водить черепаховым гребнем по волосам.
Вошла императрица. Она была полностью одета и причесана и, казалось, испытала неприятное удивление, застав дочь неприбранной.
- Вам следовало бы поторопиться, дитя мое, - сказала императрица, - потому что ваш отец ждет вас. Он желает прослушать утренние молитвы вместе с вами.
- Эти ужасные волосы, матушка! - промолвила Кармезина, заставляя гребень запутаться в густых прядях. - Должно быть, мне снились тревожные сны, от которых все мои волосы перепутались, и вот теперь приходится разбирать их, чтобы не вырвать все из головы при неосторожном причесывании.
- Ничто не приводит мысли в порядок так хорошо, как тщательно причесанные волосы, - согласилась императрица. - Не стану вас торопить - сделайте все хорошенько.
И она уселась рядом с дочерью, расположившись на самой голове скрытого под одеждой Тиранта. И когда он представлял, что именно сейчас находится прямехонько над его левым глазом и левой ноздрей, ему делалось дурно.
- Император еще не разговаривал с вами о том празднике, который он собирается задать в столице в честь победы над Великим Караманем? - осведомилась императрица и чуть поерзала, устраиваясь поудобнее (ибо голова Тиранта имела шарообразную форму и, следовательно, оставалась малопригодной для сидения).
- Нет, - ответила принцесса, выпутывая свой гребень из очередной беды. - А что это будет за праздник?
- Грандиозный! - сказала императрица. - Начнется с торжественного пиршества в честь всех знатных и прекрасных дам столицы. Столы будут накрыты на большой городской площади, и они послужат естественной преградой для ристалища. И пока дамы и немолодые сеньоры будут пировать, все юные и доблестные рыцари сойдутся на ристалище в благородных поединках. На других площадях установят статуи и фигуры. Думаю, уже сейчас мастера трудятся, изготавливая фонтаны, которые будут изливать вино и сладкую воду для всех желающих.
- Должно быть, получится великолепно, - заметила принцесса.
Она потихоньку запустила руку в ворох одежд, нашла волосы Тиранта и стала перебирать их, пропуская между пальцами.
- Надеюсь, севастократор оправился достаточно, чтобы принять участие в ристаниях, - проговорила императрица.
- Это не мне судить, матушка, - отозвалась принцесса. - Как бы я смогла судить об этом, коль скоро я не лекарь? Да и самого севастократора я не видела уже давно.
- Уверяют, будто он уже начал вставать на ноги и даже ходить без посторонней помощи, - сказала императрица.
- Я рада слышать это, - преспокойным тоном молвила Кармезина. А сама тайком накручивала волосы Тиранта на пальцы и злодейски путала их, чтобы затем разглаживать и причесывать.
Императрица посмотрела на дочь. Кармезина замерла, не вынимая руки из груды одежд, и с самым невинным выражением лица улыбнулась.
- Я уже почти совершенно готова, матушка, - сказала принцесса. - Осталось лишь надеть верхнюю одежду и закрепить прическу.
Императрица грузно поднялась.
- Не буду мешать вам. Поторопитесь, государь уже ждет.
И с этим мать принцессы вышла из ее спальни.
Тирант не видел того, что происходит, и не все понимал из услышанного, поэтому и после ухода императрицы он продолжал некоторое время лежать в неподвижности. Он боялся и дохнуть под тяжелыми бархатными одеждами, хотя меховая оторочка и причиняла ему множество страданий.
А принцессу начали одевать и шнуровать, и тяжесть, что придавила Тиранта, постепенно облегчалась. Сперва его избавили от лифа, потом от блио, затем от верхних юбок и наконец от обширного плаща. Под плащом и обнаружился севастократор, изрядно помятый и чрезвычайно красный. Волосы его торчали дыбом.
Он сел на полу и встряхнулся, точно зверь, перенесший трепку.
- Боже праведный! - вскричала Кармезина. - В каком это вы виде, севастократор! Как вам не стыдно! - Она бросила ему гребешок. - Приведите себя в порядок, иначе я не стану и глядеть на вас.
Он принялся покорно приглаживать тот вихрь, что устроила на его голове принцесса. Тем временем придворные девицы закрепили прическу Кармезины множеством заколок и укрепили в ее волосах драгоценные камни.
- Мне пора уходить, - сказал Тирант, приближаясь к ней.
- Да, - отозвалась Кармезина. Она не сводила с него взгляда и улыбалась через силу. - Вам пора уходить. Но мы ведь увидимся на мессе?
- Да, - сказал он. - Мы увидимся.
- Вы сможете принять участие в ристаниях?
- Я счел бы для себя величайшим позором, если бы уклонился от этого.
- Но вы одержите победу?
- Если не будет никого другого, кому эта победа понадобится больше, нежели мне.
- Кто же может оказаться этим "другим"? - удивилась Кармезина.
- Человек, который должен заслужить прощение своей возлюбленной, восхитив и удивив ее.
- Как! - воскликнула Кармезина. - Разве это не вы?
- Разве я должен заслужить ваше прощение?
- А разве вы не провинились передо мной?
- Если вы так утверждаете, то провинился.
Он подошел к принцессе совсем близко и уже потянулся к ней руками, чтобы обнять, но она вскрикнула:
- Не прикасайтесь! Вы испортите прическу!
И тотчас две девицы из числа приближенных Кармезины схватили Тиранта за руки, чтобы он не вздумал дотронуться до волос принцессы. Так что ему ничего не оставалось, как тянуться к ней губами и лишь слегка касаться ее щек или подбородка, - потому что девицы висели на нем и не позволяли ему придвинуться к Кармезине вплотную.
Наконец Кармезина сказала:
- Что ж, прощайте, севастократор.
И он, видя, что она вот-вот уйдет, а он лишен даже простого утешения поцеловать ее на прощание, исхитрился и ногой приподнял ее юбку, а затем всунул колено ей между бедер и коснулся того, к чему никто еще не прикасался. Кармезина вздрогнула всем телом, и казалось, что она вот-вот потеряет сознание; однако она все же устояла и просто выбежала из спальни.
А Тирант, поддерживаемый девицами, отправился к себе, вниз, где и прилег на постель - на правах больного.
Затем девицы вышли и оставили его в одиночестве.
Тирант тотчас снял штаны и положил их рядом с собой на подушку, заговорив с ними таким образом:
- Счастливые вы, мои штаны, особенно же ты, моя правая штанина! Ты побывала там, где мне быть пока запрещено, и видела то, о чем мне остается лишь гадать. Если бы ты могла говорить, то рассказала бы мне обо всем, что повидала под юбками принцессы. Но коль скоро ты безмолвствуешь, то мне остается лишь завидовать тебе…
Он поразмыслил немного и вскричал:
- Нет! Зависть - чувство недостойное; а окажу-ка я лучше моей штанине все те почести, которых она достойна!
И скоро правая штанина сверху донизу была расшита жемчугами и бриллиантами.
* * *
Последующие пять дней Тирант не видел Кармезины; принцесса же иногда наблюдала за ним из окна или сквозь какую-нибудь щель в портьерах.
Празднества начались через пять дней после достопамятного свидания. Специально ради торжества на огромной рыночной площади были установлены накрытые столы; как и говорила императрица, они отгораживали от всего остального мира прямоугольник, предназначенный для благородных рыцарских поединков.
Стены домов, окружающих площадь, были затянуты атласом с узором из лилий, так что эта часть города превратилась в своего рода огромный дворцовый зал. Император, его супруга и дочь сидели во главе стола, и все дамы заняли места по левую руку от императора, а все сеньоры - по правую.
Для того чтобы еще больше украсить пиршество, были выставлены двадцать четыре поставца, где держали драгоценные реликвии, церковное золото, чаши с золотыми монетами из казны императора, золотые кубки, блюда, солонки, самоцветы и прочие сокровища. Каждый из этих поставцов охранялся тремя рыцарями, облаченными в длинные парчовые туники. В руках у этих рыцарей имелись тяжелые серебряные трости.
Гости подходили к поставцам и любовались прекрасными и дорогими вещами, однако прикасаться к ним избегали. По приказу императора в поставцах находилась только золотая посуда, потому что все серебро выставили на столы и приглашенные ели только с серебра.
Привели также Великого Караманя, чтобы он принял участие в пиршестве, - ведь праздник затевался отчасти и в его честь! Великий Карамань был одет в богатые шелковые одежды белого цвета, которые красиво оттеняли его смуглую кожу; на его шее красовался тяжелый золотой ошейник, от которого тянулась цепь. Те негры, что прежде находились у него в услужении, привели его, держа за эту цепь.
Увидев пленника, дамы стали притворно пугаться, а рыцари приветствовали его кликами. Император же махнул рукой и приказал подать для Великого Караманя отдельное угощение. И он ел, сидя на земле, как и подобает в его положении.
Принцесса тоже взяла на праздник своего личного пленника - мальчишку-арапчонка; в отличие от Великого Караманя этот постреленок был совершенно счастлив, ибо сидел под столом, у ног своей госпожи, и поедал все те вкусные вещи, которые она потихоньку ему совала.
Сперва ничего не происходило: император желал, чтобы гости для начала немного утолили голод и любопытство и имели время осмотреться и задать все вопросы, какие у них появились.
Когда же костей на тарелках стало больше, чем мяса, посреди ристалища воздвигли помост и установили на нем большой трон, который накрыли роскошной тигриной шкурой. Затем появились восемь женщин в прекрасных и таинственных одеждах, причем одна была в белом платье с обнаженными руками, а все прочие держали в руках плети.
Император поднялся со своего места и обратился к женщинам громким голосом, так, чтобы все его слышали:
- Кто вы такие?
- Мы пришли судить ваш турнир и воздавать каждому по заслугам, - отвечала та, что была в белом платье.
- Назовитесь! - потребовал император.
- Я - Сивилла, - ответила женщина в белом платье. - Мне открыто прошлое и будущее, я исполнена мудрости и никогда не ошибаюсь. Поэтому мои приговоры всегда справедливы.
- Для кого приготовлен этот великолепный трон? - опять спросил император.
- Это мой трон, - ответила Сивилла. - Он вознесен над твоим, потому что и добродетели мои гораздо значительнее твоих. Ведь ты - всего лишь император Византии, в то время как я - Сивилла, воплощенная премудрость, которой открыты замыслы Господа. Но тот рыцарь, что окажется победителем в турнире, займет мой трон, и я с радостью уступлю ему мое место. Ибо мужество превосходит мудрость, и человеческое сердце, обиталище любви и отваги, гораздо важнее разума. Будь иначе, Господь поместил бы в центре человека не сердце, а голову и мозг. Но подобно тому, как полководец прячет самое ценное посреди воинов и не выставляет его при атаке вперед, сердце спрятано в средоточии тела и не выдается наружу.
- Кто же эти женщины с орудиями пытки? - продолжал спрашивать император.
- Это великие жены, принявшие страдание от любви, - отвечала Сивилла. - Королева Гиневьера, королева Изольда, королева Пенелопа, а также Брисеида, Дидона, Федра и Ариадна. Все они любили и были обмануты, кроме Пенелопы; но ей пришлось многое претерпеть ради своей любви.
- Для чего у них плети?
- Для того, чтобы карать, - ответила Сивилла очень сурово. - Каждый рыцарь, который на этом турнире будет выбит из седла и упадет на землю, попадет к ним в руки. И уж будьте уверены, они сумеют снять с него доспехи и высечь его в назидание всем неверным рыцарям и в утешение всем опечаленным женам. Ибо рыцарь, который верен своей даме, не может потерпеть поражение.
- Никогда в жизни я не слыхал ничего подобного! - воскликнул император. - Все это справедливо и обещает поучительное зрелище!
Он уселся на свое место, а Сивилла прошествовала к своему. И все женщины с плетьми устроились на помосте у ног своей госпожи.
Затем на ристалище вышли участники сражения, разодетые в роскошные доспехи. Все они представали перед императором, императрицей и принцессой и низко им кланялись, и каждый называл свое имя. Самым последним явился севастократор, и его вид показался наиболее удивительным из всех.
Тирант облачился в свой лучший доспех, однако правая его штанина была оставлена без поножей. Она сверкала драгоценными каменьями и благодаря такому убору выглядела не как человеческая конечность, а как некая волшебная колонна, которая внезапно обрела способность двигаться и отчасти сгибаться в колене.
Никто не понимал тайного смысла подобного убора, кроме принцессы, но Кармезина даже не покраснела, когда встретилась с Тирантом глазами. Напротив, принцесса слегка улыбнулась севастократору и протянула ему руку для поцелуя, произнеся ясным и твердым голосом:
- Я надеюсь, что вы победите на этом ристалище так же, как победили на поле боя, севастократор.
Государь, тайком наблюдавший за своей дочерью, пришел к выводу, что совесть ее совершенно чиста, равно как и совесть севастократора. Потому что Тирант смотрел на Кармезину чуть печально, а так выглядят мужчины, не получившие от возлюбленных драгоценного дара, которого добиваются. Кармезина же держалась победоносно, как девственница, неизменно побеждающая.
Среди придворных дам только Эстефания предавалась грусти, поскольку Диафеб отказался приехать на турнир, прислав ей письмо, в котором объяснял причину своего решения. Он должен был оставаться в Бельпуче и сторожить там Великого Турка, то есть продолжать осаду. И, пока долг принуждал его находиться вдали от милой сердцу подруги, он заклинал Эстефанию Македонскую не забывать о своих чувствах и клятвах.
"Ибо, вернувшись, первое, что я сделаю, - это превращу наш тайный брак в явный", - писал он в заключении.
Но Эстефания не могла не печалиться. Она совсем позабыла те времена, когда была счастлива в объятиях Диафеба, тогда как Кармезина печалилась из-за отсутствия Тиранта. Теперь герцогиня Македонская завидовала Кармезине и даже не хотела встречаться с ней глазами.
Когда все рыцари прошли перед государем и получили от него разрешение сражаться, внезапно явился еще один участник. В полном боевом облачении он въехал на украшенную городскую площадь и остановился, позволяя всем любоваться собой и дивиться его необыкновенному виду. Половина его платья была из алой парчи, другая половина - из фиолетового дамаста. Вышивка поверх дамаста изображала колосья, причем все зерна были жемчужными, а стебли - золотыми.
Узнать этого рыцаря не представлялось возможным, потому что лицо его было скрыто забралом, а говорил он измененным голосом. Единственным, что могло хотя бы косвенно указать на разгадку, был его меч, очень простой, совсем без украшений и, вне всяких сомнений, не раз побывавший в бою. Судя по этому мечу, рыцарь явился на турнир прямо с дороги.
У него имелся при себе щит с изображением рыцаря, которого ведет на цепи девица, и девизом "В плену у любви". Подобный девиз говорил многое и в то же время умалчивал о главном: об именах. А без называния имен самое откровенное и сердечное признание не имеет ни ценности, ни цены, потому что сходные чувства могут испытывать разные люди. И сказать "Любовь", но не сказать, кто любит, - все равно что показать сундук для приданого, красивый, но пустой.
Император пожелал знать, кто таков этот незнакомец, но тот ответил лишь одно:
- Я рыцарь, который ищет приключений.
Первым вышел против безымянного рыцаря герцог Синопольский.
С этим сеньором Тирант впервые встретился незадолго до празднества - прежде герцог Синопольский находился в своих владениях, не имея возможности отлучиться оттуда из-за множества турок, что осаждали его замки. Но когда севастократор начал одерживать одну победу за другой, турки оставили Синополь, и герцог смог вернуться ко двору.
Это был красивый, любезный сеньор старше Тиранта лет на десять. У него были густые каштановые волосы и черные брови, почти совершенно сросшиеся на переносице. Севастократор и герцог Синопольский сразу ощутили взаимную симпатию и договорились вместе с герцогом де Пера, что станут защитниками ристалища - иными словами, им предстояло принимать вызов от любого, кто пожелает с ними сразиться.
Герцог Синопольский был в наряде из золотой парчи на голубом фоне, и многие дамы залюбовались им, когда он надевал шлем и брал копье. Безымянный рыцарь спокойно ожидал его на краю поля.
Подали сигнал, и противники помчались навстречу друг другу. Первым ударом неизвестный рыцарь разбил щит герцога Синопольского, но щит с девизом "В плену у любви" устоял.