- Безрассудный! - проговорил он. - Знайте, что судьба республики находится в полной мере в моих руках: я ознаменовал свое прибытие сюда междоусобными раздорами и чумой, и я бы мог стать не далее как сегодня повелителем Венеции. Но Венеция победила меня, послав мне встречу с прекраснейшей из своих дочерей. Честолюбие мое угасло с того мгновения, как я встретил Джиованну ди Понте. Я чувствую теперь только одно страшное, непреодолимое желание - быть любимым этим прелестным существом. Я оставляю Венецию без малейшего сожаления. Я не хочу больше проливать кровь из-за приобретения лишнего куска земли… Да и в самом деле, на что он мне, мне, императору Востока?.. Я хочу лишь одного: любви очаровательной Джиованны ди Понте. Отдайте ее мне, и я оставлю навсегда Венецию и не буду вмешиваться в ее судьбу. Я говорю на этот раз совершенно искренне и требую такого же искреннего ответа… Джиованна, - продолжал с волнением Мануил, обращаясь к изумленной девушке. - Я люблю вас так, как еще не любил никого раньше, и, если вы ответите мне взаимностью, я увезу вас отсюда в Константинополь и возведу вас на византийский трон. Скажите же мне, согласны ли вы исполнить эту просьбу, согласны ли стать женою Комнина?
Молодые люди молчали, изумленные и испуганные таким неожиданным признанием цезаря.
Сиани опомнился первым.
- Император Мануил Комнин, - проговорил он, - забывает, что здесь не Бланкервальский дворец, где воля его считается законом. Здесь - Венеция, которая вовсе не расположена поощрять его прихоти. Достаточно одного слова дожа и…
- Синьор Валериано, вы не дождетесь от трупа никаких слов! - перебил с усмешкой Мануил.
- Что вы хотите сказать? - воскликнул патриций. - Виталь Микели…
- Умер и от весьма опасной болезни, а именно от удара ножом! - ответил спокойно Комнин.
Молодой человек опустил голову, ошеломленный такой новостью, но через минуту он поднял ее и взглянул на императора.
- Если в Венеции нет более дожа, - сказал он с грустью, - то у нее остается еще Совет сорока.
- Вы ошибаетесь: этого Совета тоже больше нет.
- Что вы говорите?!
- Истину! Венеция осталась без правителей и находится во власти народа, опьяневшего от резни и излишеств. Теперь вы видите, Сиани, что угрозы ваши имеют не больше веса, чем мыльный пузырь, и что мне бояться некого. Оставь же мысль противиться моим желаниям, я сильнее тебя, и Джиованне ди Понте не избежать повиновения мне.
Лев расположился между тем перед хижиной Нунциаты. Из двери, остававшейся полуоткрытой, незаметно вышел старик, лицо которого было закрыто черным покрывалом. Он прокрался ко льву и опустился возле него на колени, поглаживая рукой косматую гриву грозного животного. Казалось, что он шепчет что-то царю зверей и что последний понимает его, так как поднимал несколько раз голову, чтобы устремить зловещий взгляд на величественное лицо Мануила.
Матросы окружили с видимым любопытством восточного цезаря, услышав его имя, и обдумывали, какую выгоду можно было извлечь им из этого важного открытия.
- Примите мой совет, Сиани, - продолжал Мануил торжественным тоном. - Не начинайте борьбы, которая должна неминуемо кончиться вашей гибелью! Не становитесь карликом, вступающим в бой с гигантом! На этот раз ваш соперник уже не трусливый и зазнавшийся раб вроде Азана Иоанниса, а человек, который видел до сих пор все свои желания удовлетворенными. Пока не встретилась мне Джиованна, я не знал настоящей, всепоглощающей любви, не дающей места другим чувствам, заставляющей человека сосредоточить все мысли и желания на одном предмете. Откажитесь же от Джиованны. Разве вам по силам оспорить ее у меня? И притом нас семеро против одного, так как мне стоит только дать горсть золота этим четырем матросам, чтобы привлечь их на мою сторону.
Громкий хохот могильщиков подтвердил предположение Комнина об их готовности браться из-за денег за любое дурное дело.
- Ну! - добавил последний. - Признаете ли вы себя побежденным или нет еще?
- Нет, цезарь, не признаю! - ответил молодой человек, стараясь казаться хладнокровным.
Мануил пожал плечами.
- Отчаяние лишило вас, должно быть, рассудка, - заметил он.
- Вы заблуждаетесь, цезарь! Чего вы желаете так страстно? Любви Джиованны, не так ли? Но можете ли вы стереть из ее сердца воспоминания о прошлом и ее благородную, бескорыстную любовь ко мне? Нет, вы не в силах сделать этого - тут ни при чем все ваше могущество!
- Что из этого? Пусть она думает о прошлом сколько хочет! - воскликнул Мануил с нетерпением. - Она все равно будет моей.
- Вы сильно ошибаетесь, цезарь, воображая, что Джиованна согласится принадлежать кому бы то ни было.
- Что это значит? - спросил Мануил, сдвинув брови.
- Что вы не знаете характера венецианских женщин и судите о них по тем женщинам Востока, которые любят блеск и удовольствия. Венецианка свободна от мелочей и не любит подчиняться нелюбимому ею человеку.
- Успокойтесь, Сиани, у меня есть средства, чтобы усмирять непокорных!
- Может быть, цезарь. Но уверяю вас, что Джиованна скорее предпочтет смерть, чем отдастся вам!
Говоря эти слова, молодой человек приблизился к своей невесте и подал ей стилет. Молодая девушка, смотревшая с ужасом на грозного Комнина, схватила оружие и сжала его в руке.
Император смотрел с величайшим изумлением то на Сиани, то на молодую девушку. В нем происходила, очевидно, борьба между его природным великодушием и упорным желанием овладеть Джиованной.
- Нет, Сиани, - сказал Мануил задумчиво. - Вы слишком самоуверенны в суждениях о женщинах. Не может быть, чтобы дочь венецианского купца отказалась от короны из любви к изгнаннику, который не может предложить ей ничего, кроме обесчещенного имени и бедности.
Патриций побледнел как смерть.
- Джиованна, моя возлюбленная, следуй за мной! - воскликнул он, протягивая к ней руки. - Докажи, этому надменному цезарю, что ты выше подобных предположений, что ты не способна продать свое сердце.
Джиованна не ответила. С ней произошла внезапно странная перемена. Лицо ее приобрело желтоватый оттенок, ей овладела лихорадочная дрожь, и она прижала руки ко лбу, как бы желая унять мучительную боль.
- Джиованна! - произнес Сиани тоном страстной мольбы.
- Валериано! - отозвалась она тоскливо, чувствуя, что силы ее исчезают и ноги отказываются служить ей.
Девушка хотела пойти, но была вынуждена остановиться, чтобы не упасть.
Глаза ее приняли внезапно выражение беспредельной тоски и ужаса при виде появившегося на своей руке красновато-желтого пятна, обведенного фиолетовым кругом.
Несчастная девушка вздрогнула всем телом, поняв, что ожидает ее: это пятно говорило красноречивее слов, что она заразилась.
Впрочем, волнение Джиованны было вызвано не столько мыслью о том, что болезнь вскоре сведет ее в могилу, сколько опасением передать заразу тому, кто был для нее дороже жизни. Нужно было удалить его во что бы то ни стало, не открывая страшной истины, хотя бы для этого пришлось подвергнуться его презрению. Эта задача была нелегка, но девушка вооружилась всем своим мужеством и приступила к ее выполнению.
- Нет, Валериано, - произнесла она, стараясь придать твердость своему голосу, - нет, я не пойду за тобой: я люблю тебя, но не хочу отказываться от счастливого будущего, которое ожидает меня в Византии…
Мануил Комнин понял, что женщина не может противостоять такому сильному искушению, как почести и слава. Надо слишком ненавидеть себя, чтобы отказаться от подобного предложения.
Сиани не верил своим ушам. Он стоял неподвижно, как статуя, и смотрел диким взглядом на бледное лицо Джиованны, спрашивая мысленно, не видит ли он перед собой насмешливого демона в образе любимой, вызванного каким-нибудь колдовством со стороны присутствующих греков. Неужели же это говорила та, которую он любил так пламенно и в которую верил так безусловно?
- Джиованна, ты, околдована, ты говоришь против убеждения, против собственного сердца! - воскликнул он в сильном волнении. - Нет, я знаю тебя, я знаю, что ты не способна на подобную низость.
Говоря это, молодой человек подошел было к Джиованне с распростертыми объятиями, но она отскочила от него с видом такого ужаса, что Сиани остановился как пораженный молнией.
- Уходи, Валериано! - воскликнула вне себя несчастная девушка. - Уходи… отсюда! Считай меня бесчестной, называй как хочешь, я сознаю, что заслуживаю твое презрение, твою ненависть, но решение мое непоколебимо… оставь же меня, я не хочу более видеть твое лицо: оно терзает меня!
- Ну, что скажете, почтеннейший Сиани! - произнес Мануил с торжествующим видом. - Не говорил ли я, что вы напрасно хотите бороться со мной? Уходите же отсюда: ваши надежды улетучились как дым.
Прежде такая насмешка задела бы самолюбие патриция, но в настоящую минуту он не обратил на нее внимания: невыразимое горе сделало его нечувствительным ко всему.
Между тем Никетас, не пропустивший ни одного слова из этого разговора Сиани и Мануила, смотрел с удивлением на страшную бледность, покрывавшую щеки Джиованны. Волнение девушки, возраставшее с каждой минутой все более и более, поразило логофета. Не имея сил противиться любопытству, он приблизился к ней и увидел багровое пятно, которое было признаком приближавшейся смерти. Злая радость промелькнула на лице старика; он дотронулся до плеча молодой девушки и показал ей украдкой на императора, как бы приглашая ее довершить свою жертву, бросившись в объятия Комнина.
Джиованна вздрогнула, поняв желание Никетаса, но мысль о Сиани придала ей мужество: она бросилась к Мануилу и протянула ему руку, стараясь не встречаться с глазами Валериано.
Обрадованный таким поступком Джиованны, император схватил ее руку, и хотел удалиться, но логофет преградил ему путь.
Изумленный такой дерзостью, Мануил раскрыл рот, чтобы спросить о причине ее, но старик предупредил его, отбросив покрывало и указав на свой выколотый глаз.
- Как, это ты, Никетас! - воскликнул император гневно.
Но не успело это восклицание слететь с губ Мануила, как дверь хижины Нунциаты отворилась, и из нее вышла прекрасная девушка с бледным и печальным лицом. Это была Зоя.
Убежав с отцом из дома у Львиного Рва, молодая девушка вспомнила о предложении Джиованны и отправилась к ней с просьбой оказать ей помощь. Чуждая зависти, Джиованна встретила соперницу с непритворным радушием и предложила ей жить в доме ди Понте, как в своем собственном.
Тронутая таким великодушием, гречанка забыла прежнюю ненависть к невесте Валериано и полюбила ее, как только могут любить женщины, рожденные под солнцем Юга.
В описываемый день Джиованна предложила гречанке проведать бедную Нунциату, и они отправились к ней в сопровождении логофета.
Но, придя в хижину девушки, они застали там незнакомых матросов, мучившихся в предсмертной агонии. Руководясь чувством сострадания, Джиованна и Зоя, не зная, какая болезнь мучила матросов, поспешили оказать им посильную помощь.
При виде императора, которому Никетас преграждал дорогу, девушка задрожала всем телом и остановилась как вкопанная.
- Кто внушил тебе мысль показаться мне на глаза в ту самую минуту, когда я забыл и о твоем существовании? - проговорил Мануил, сдвигая брови.
Старик ответил только ироничной улыбкой на этот вопрос и продолжал стоять в прежней позе.
- Назад, подлый раб! - закричал цезарь, замахиваясь на него ножом, которым он убил Виталя. - Дай мне дорогу, и я прощу тебе твою дерзость. Я счастлив сегодня и не желал бы заслужить ничьих проклятий.
На обезображенном лице логофета выразилась дикая радость. Он схватил руку Джиованны и показал Мануилу зловещее пятно.
Император отшатнулся с ужасом.
- Боже праведный, - воскликнул он с волнением. - Неужели это правда, неужели чума подкосит эту чудную венецианскую розу в самом ее расцвете?
Никто не ответил на эти слова.
Взгляды всех обратились на цезаря. Но он, вместо того чтобы поддаться унынию при сознании опасности, выпрямился во весь рост и проговорил с улыбкой:
- Бедный Никетас! Так ты вообразил, что я умру от чумы как какой-нибудь слабый плебей? Но разве ты забыл, что я встречался со смертью на полях кровопролитных битв, и она не осмеливалась приближаться ко мне? Неужели ты не помнишь, как злоумышленники старались не раз отравить меня, но все их усилия были бесплодны, все действие их яда ограничивалось только минутным головокружением да бессонницей. Не ты ли сам подговорил благородного Сиани убить меня и не парализовал ли Бог его руку?.. Нет, почтеннейший Никетас, я не боялся битв, не боюсь и чумы…
Старик задрожал.
- Берегитесь! - шепнула ему Зоя, приблизившись к нему. - Если император пренебрегает до такой степени смертью, то у него непременно есть талисман, который предохраняет его от гибели, и тогда ваша месть бессильна!
Мануил окинул отца и дочь насмешливым и презрительным взглядом.
- Ты дурно поступил, Никетас, забыв прошлое, - продолжал Комнин. - Тебе не следовало искушать судьбу. Если бы ты не явился сюда, то мог бы наслаждаться жизнью еще много лет, но теперь ты погиб. Уезжая из Венеции, я принесу ей две очистительные жертвы в лице отца и дочери, радующихся теперь моему отчаянию.
Но эта угроза, казалось, не смутила логофета и Зою. Они отошли от Комнина и приблизились ко льву, при виде которого губы цезаря искривились злой усмешкой. Он обернулся к Аксиху и, указывая на отца с дочерью, проговорил холодно:
- Отдай их льву.
Укротитель улыбнулся и подошел молча к своему любимцу.
- О, как ты великодушен, Мануил! - воскликнула гречанка, посмотрев насмешливо на властелина Византии и наклоняясь к животному, чтобы погладить его косматую голову.
Лев весело поднялся с земли.
- Гассан! - приказал зверю Аксих, указывая на Никетаса. - Взять его!
Все присутствующие вздрогнули, ожидая, что лев кинется на старика и растерзает его, но лев спокойно стоял в той же позе.
- Гассан! - повторил укротитель сердито. - Что же ты перестал слушаться моего голоса?
- Не трать по пустякам слова! - перебила гречанка. - Не заставляй льва, если ты не хочешь сам попасть на его зубы.
Говоря это, она продолжала гладить льва, указывая ему на Аксиха. Гассан глухо зарычал и взглянул на своего господина с такой угрозой, что тот затрепетал всем телом.
- Пресвятая Богородица! - воскликнул он. - Что это за чудо: лев перестал узнавать меня и повинуется воле этой женщины!..
- Хотелось бы мне знать, гордый цезарь, так же ли мало боишься ты разъяренного льва, как яда, кинжала и чумы, - произнесла Зоя вызывающим тоном.
Комнин вздрогнул, но не сказал ни слова.
- В этом можно, впрочем, сейчас убедиться, - продолжала она. - Отчего не воспользоваться удобным случаем испытать степень отваги победителя Антиохского Геркулеса. Вперед, Гассан, бери нашего врага! - крикнула она льву, придав своему голосу выражение ненависти и злобы.
Между тем Мануил Комнин успел уже вернуть свое хладнокровие и ожидал с непоколебимой верой в свою силу, которая выручала его столько раз из опасностей, приближения страшного противника.
После нового поощрения со стороны Зои лев бешено зарычал и бросился на императора.
Последний стоял твердо, как дуб, и даже не пошатнулся от толчка, который опрокинул бы десяток силачей, защищаясь левой рукой, исцарапанной в кровь когтями животного. Он ловко прицелился ножом и выколол льву глаз.
Гассан взревел от боли и покатился по земле, но затем он вскочил, бросился снова на Комнина и запустил в плечо свои острые зубы. Горячее дыхание уже жгло лицо императора, но ловким движением увернулся он от страшной пасти и выколол зверю его последний глаз.
Обливаясь кровью, ослепленный, лев упал на землю, испустив такой жалобный вой, что ужас овладел всеми присутствующими.
Хотя и сильно помятый, Мануил встал, спокойный и невозмутимый как всегда.
- Бедный Гассан! - проговорил насмешливо Мануил. - Напрасно повиновался ты капризам прекрасной Зои. В наказание за это я не убью тебя, чтобы ты, лишенный зрения, был посмешищем детей. Что же касается тебя, Никетас, и твоей дочери, я дарю вам жизнь за вашу смелость и дам вам спокойное убежище… Добрые товарищи, - продолжал он, обращаясь к матросам и бросая им горсть золота. - За хижиной Орселли есть гондола, в которой вы должны перевезти этого старика и его дочь на ваши галеры, с которых вы ушли… Кризанхир, назначаю тебя начальником этой экспедиции, так как мне известно, что ты любишь эту девушку, заставившую тебя забыть о своей обязанности в отношении меня, твоего законного повелителя.
Слова эти были произнесены таким саркастическим тоном, что аколут посинел от ужаса, поняв, что император знает о его участии в заговоре, который не состоялся благодаря благородному поступку Валериано Сиани. Он поклонился молча, зная, что всякое оправдание будет бесполезно: Мануил Комнин не изменял никогда своих решений.
Между тем Антонио, Пиетро и два других матроса делили между собой золото, брошенное им Комнином, громко прославляя его неустрашимость, силу и великодушие.
Мануил подошел к молодому патрицию, присутствовавшему при этой сцене с равнодушием человека, которому нет больше ни до чего дела. Он забыл в эту минуту и родину, и свое горькое положение, и с немым отчаянием смотрел на свою возлюбленную Джиованну, эту венецианскую жемчужину, метавшуюся в мучительной агонии на горячем песке.
Смерть наступала. Лицо Джиованны чернело все сильнее и сильнее, но угасавший взгляд ее не сходил с лица Сиани. Казалось, что, прежде чем переселиться в вечность, молодая девушка старалась запомнить дорогое ей лицо, чтобы унести с собой воспоминания о прежних счастливых невозвратимых днях.
Комнина тронуло это безмолвное страдание.
- Сиани, - сказал он мягко. - Ваша Джиованна умирает, но пусть вам послужит утешением в горе мысль, что она любила вас до последнего мгновения. Она приняла мое предложение, только для того, чтобы избавить своего возлюбленного от смерти… Прощайте! Я нашел в вас великодушного врага, и двери Бланкервальского дворца будут открыты для вас всегда. А теперь на прощание позвольте дать вам последний совет: не приближайтесь к своей возлюбленной: дыхание ее смертельно.
- О, смерть не страшна мне! - воскликнул Сиани, выйдя, наконец, из своего оцепенения. - Пусть придет она, я встречу ее с радостью!.. Джиованна, моя дорогая Джиованна, я не оставлю тебя, я отправлюсь вместе с тобой!
Говоря эти слова, он, как безумный, бросился на грудь умирающей и прильнул губами к воспаленным ее губам.
Между тем Никетас и Зоя удалились в сопровождении матросов и Кризанхира, который уже придумывал план мести Мануилу, если чума пощадит его.
- Я выполнил свою задачу, - проговорил император задумчиво. - Я оставляю в Венеции чуму и междоусобный раздор. Я ослабил своего врага и уверен, что он долго не забудет этого и не будет мечтать о том, чтобы поколебать мое могущество… Итак, оказалось, что гордая красавица Адриатики не сумела защититься даже от одного человека.
- Еще бы! - подхватил Аксих. - Ведь этот человек храбрее и предприимчивее целой армии.
- Мне кажется, что ты не забыл ремесло придворного во время своего пребывания в доме у Львиного Рва, - заметил с улыбкой Комнин и пошел по направлению к Лидо, чтобы взойти на ожидавший его корабль, который должен был отвезти его обратно в Константинополь.