– Что это вы так таинственно улыбаетесь? Празднуете свою победу?
– Какую победу?
– Над звездами. Они сияют в ваших глазах. А что же им еще остается? На небо нынче никто не смотрит, – все глядят только в ваши прекрасные глаза, черные, как у лани…
– О, довольно! – взмолилась я. – Вам бы быть поэтом…
– А читал ли вам кто-нибудь сонеты при луне, дорогая? Хотя бы стихи Петрарки? Он был бы согласен со мной. Ваши волосы – золото, ваше лицо – теплый снег, зубы и уста – жемчуг и розы. Вы – солнце, а я – снег, тающий под его лучами. Моя любовь – огонь, а я сам – воск, растапливаемый этим огнем…
Я лукаво взглянула на графа.
– Похоже, Кристиан, вы были плохим школьником. Из всего Петрарки запомнили только одни отрывки, да и те в прозе.
– Неправда. Просто я на ходу выбираю то, что подходит вам.
Улыбаясь, я пожала плечами. Потом оглянулась по сторонам. Маскарад явно завершался, я уже видела, как отъезжают экипажи. Должно быть, сейчас никак не меньше четырех утра. Я взглянула на графа. Как все-таки хорошо, что он со мной, что я не одна…
– Отвезите меня домой, – попросила я томно.
Его рука сжимала мою талию, пока мы шли к карете, и от этого прикосновения мягкие волнующие токи пронизывали тело. Я даже не ожидала, что присутствие Дюрфора будет так волновать меня. Эта теплая сильная рука… Как приятно, что он меня поддерживает!
Он усадил меня в карету, крепко прижимая к себе. Я была немного не в себе от вина, и моя голова невольно склонилась графу на грудь. Сильные пальцы стали нежно перебирать мои волосы – эту ласку я всегда просто обожала.
– Она была душистей роз, – пробормотал он строку из Бернса. – Чем пахнут ваши волосы? Розами? Фиалками? Цветочным нектаром?
Я молча слушала эти слова и улыбалась. Да и какой женщине не было бы приятно? К тому же, я очень давно такого не слышала. Он просто внушал мне, что я красива, что я соблазнительна.
Он взял мое лицо в ладони, заглянул мне в глаза, но, вероятно, ничего там не разглядел. Его губы мягко разжали мои, проникли в них с такой страстью, что я едва не задохнулась. Он целовал меня. Долго, на одном дыхании, со столь быстро возрастающей страстью, что я не поспевала за ним… Мне было трудно дышать, грудь высоко вздымалась. В этом было что-то нервное, неспокойное. Я не погружалась в негу, напротив, какое-то излишнее волнение овладевало мною. Никак не удавалось найти удобную позу… Это вносило в происходящее оттенок нервозности, едва ли не суетливости. Он заметил это.
– Что с вами? – спросил он, осторожно расшнуровывая мое платье. – Может, вам мешает свет?
Мои губы утвердительно дрогнули. Кристиан погасил фонарь, и карета озарилась темно-синим светом ночи.
Руки Кристиана приникли к моей обнаженной груди. Он целовал меня, я чувствовала порывистые ласки его ладоней, особенно волнующие прикосновения к соскам, набухающим под его пальцами. Нет, все-таки это было не то… Я напряглась в его объятиях, изогнулась всем телом, выражая свое несогласие.
– Нет, Кристиан, – прошептала я. – У нас не получится. Все это лишнее… И, кажется, мы уже подъезжаем…
Тяжело дыша, он какой-то миг глядел на меня, потом его пальцы мягко зажали мой рот.
– Нет. Нам еще долго ехать.
Он потянул меня вниз, опрокидывая навзничь и все больше наваливаясь на меня своим телом. Только сейчас я поняла, что выпила, должно быть, в два или три раза больше, чем нужно было. Я и хотела противиться, и в то же время лень было шевелиться. Помимо моего желания меня уже одолевал сон, ощущения были притуплены. Я еще что-то протестующе пробормотала, но он, будто отбросив последние колебания, не прислушивался ко мне и действовал решительно, быстро, даже грубо. Ласк уже не было. Он расстегнул на мне платье, поднял юбки, освобождая меня от нижнего белья, и я почувствовала, что он входит в меня.
Все это кончилось очень быстро, почти мгновенно, и я даже ничего толком не ощутила – ни приятного, ни неприятного. Он отпустил" меня, я отодвинулась в самый угол кареты, прижалась лбом к холодному стеклу, чтобы прийти в себя. Ничего, кроме сильной усталости, я не чувствовала. Потом мне стало жаль саму себя. Только сейчас я осознала, что, в сущности, была очень обижена. Надо же, он посмел так обойтись со мной, использовать, будто какой-то кусок мяса… Сил для выражения чувств у меня не было, опьянение размывало в моей памяти все случившееся. Слезы набежали мне на глаза, и я, уже почти позабыв об обиде, вдруг заплакала. Даже не так из-за поступка Дюрфора, как из-за всего того, что было со мной раньше. Я ведь так несчастна. Ну почему, если я молода, красива, не лишена ума, всегда бываю обманута, использована, всегда попадаю в самые скверные ситуации?
Это были, можно сказать, пьяные слезы. Поэтому, когда Дюрфор осторожно придвинулся ко мне, привлек меня к себе, погладил волосы, я даже не оттолкнула его, словно забыв о том, что он сделал.
– Успокойтесь, мой ангел, – произнес он. – Вы слишком устали.
– Да, действительно, – пробормотала я, сама не зная, что говорю.
Слезы прекратились так же внезапно, как и появились. Я даже склонила голову на плечо Дюрфору. Сон туманил сознание. Я закрыла глаза. Карета мерно покачивалась на рессорах, навевая дремоту. Я погрузилась в сон, полагая, что если уж я устала, то первое, что я должна сделать, – это отдохнуть.
5
Я открыла глаза: солнечный свет заливал комнату. В голове у меня шумело. Слепящие лучи солнца заставляли меня жмуриться, и я снова закрыла глаза. Неужели я больна? Спросонья я даже не могла узнать спальни, отведенной мне отцом. Чужая постель, чужие вещи… Да еще в голове ужасный треск. Я попыталась подняться, но сочла это слишком трудным делом и снова легла. Что же это такое? Головокружение, неприятный привкус во рту… Ах, ведь я же была на маскараде!
Так вот почему раскалывается голова… С похмелья! Со мной такое было, пожалуй, впервые. Постанывая от бессилия и головной боли, я приподнялась на локте и замерла от неожиданности, увидев рядом на подушке голову Кристиана Дюрфора.
Глаза у меня расширились. Я почувствовала, как мое угнетенное настроение перерастает в гнев. Да, вчера я была пьяна, но, черт побери, отлично помнила всю ту унизительную сцену в карете. Помнила, что этот человек посмел сделать, что осмеливался говорить. И после всего этого он набрался нахальства заснуть здесь, в моей спальне, рядом со мной?!
Наспех набросив на плечи пеньюар, я схватила Дюрфора за плечо и сильно встряхнула. Он пробормотал что-то во сне, пытаясь освободиться от моей руки. Кровь бросилась мне в голову. Ухватившись за ворот его рубашки, я изо всех сил потянула его на себя и принялась трясти так, как в детстве трясла оливковые деревья. Граф открыл глаза и недоуменно поглядел на меня. Этот взгляд окончательно вывел меня из себя – я закатила Кристиану пощечину.
– Просыпайтесь, мерзавец вы эдакий! Что вы делаете здесь, отвечайте?!
Впрочем, а нужен ли был ответ? Постель говорила сама за себя. Боже, зачем я вчера была так пьяна!
– Убирайтесь! – в бешенстве проговорила я. – Слышите? Убирайтесь с моих глаз! Немедленно!
Не владея собой, я столкнула с постели какие-то его вещи и камзол и только сейчас заметила небрежно брошенное возле туалетного столика свое шикарное фиалковое платье, которое надевала вчера.
Граф поднялся, недоуменно взъерошил волосы.
– Признаться, еще ни разу я не переживал такого бурного пробуждения.
– Вы еще смеете разговаривать? Лгун, обманщик, лицемер!
– Помилуйте, – взмолился Кристиан, – чем же я вас обманул?
Я едва не задохнулась от возмущения. Действительно, чем? Да хотя бы тем, что я так доверяла ему, а он… он…
– Уходите! Я не хочу вас видеть! Ваше поведение непристойно до отвращения!
– Гм, – сказал он. – Хорошо, я уйду. Хотя то, что произошло, не…
Я зажала уши пальцами. Не хочу я ничего слышать о том, что произошло! Он понял это.
– Я приношу вам свои извинения, мадам. Хотя, может быть, немного позже вы иначе посмотрите на то, что вас так возмутило сейчас. Могу я заехать к ужину?
Я не ответила, страстно желая лишь одного: чтобы он ушел. Когда дверь за ним захлопнулась, я в гневе уткнулась лицом в подушку. Кровь стучала в висках, трещала голова, я была разбита, как после болезни… Все случившееся представлялось мне кошмаром.
Вчера был маскарад… Я веселилась, как последняя безмозглая дурочка. Чему мне было радоваться? Что в моем доме поселилась Тереза Кабаррюс? Я едва не застонала от досады. Боже, поскорее бы избавиться от них всех: Франсуа, Терезы, Клавьера!
Особенно Клавьера. Вспомнив о том, что было на маскараде, я едва не задохнулась от ужаса. Что я ему наболтала? Что говорил он мне? Какие-то пятьсот тысяч, которые я должна ему уплатить. Долги, оставшиеся от Эмманюэля… "Я знаю о вас все". Что он, черт побери, хотел этим сказать?
Я сжала виски пальцами, пытаясь унять головную боль. Да, вчера я была пьяна настолько, что напрочь лишилась соображения. Я даже не подумала тогда, что, раз Клавьер видел меня в Вене, он непременно сделает из этого соответствующие выводы. Ему нетрудно будет догадаться, что я приехала сюда не для прогулки. И, разумеется, ничто не может ему помешать рассказать всему Парижу, что жена адмирала де Колонна, врага Старого порядка, – агент Людовика XVI и Марии Антуанетты.
А Дюрфор? Нет, ну кто бы мог ожидать от него такой мерзости? Я вспоминала все подробности вчерашнего вечера, в любом слове, услышанном от графа, подозревая умысел, а минуту спустя уже не сомневалась, что все это он устроил нарочно. Нарочно уговаривал меня пить. Хотел, чтобы я лишилась рассудка, – каков мерзавец! Пусть не надеется увидеть меня еще когда-либо!
Я с трудом поднялась с постели, решив не мучить себя больше мыслями о вчерашнем вечере. Неожиданная мысль пришла мне в голову: почему я до сих пор здесь? Что мне здесь нужно? Зачем я нахожусь в Вене, если мне нужно в Париж?! Мне необходимо отдать королю письмо Леопольда. Надо скорее сообщить об удаче. Надо пресечь то, что Тереза Кабаррюс ходит в мой дом… Наконец, я просто умираю от желания увидеть Жанно. Да, я немедленно возвращаюсь…
Я, плотнее запахнув пеньюар, вышла из спальни. Горничная присела передо мной в реверансе.
– Который час, Минна?
– Одиннадцать, мадам. Господин граф оставил вам записку. Я, даже не взглянув, порвала письмо на мелкие кусочки и бросила обрывки на поднос, ощутив от того, что сделала, даже некоторое наслаждение.
– Минна, вы не знаете, когда уходит дилижанс в Париж?
– Раз в неделю, мадам. Как раз сегодня из Шенбрунна… От упоминания этого места мне сделалось дурно. Подумать только, придется снова отправляться туда.
– Где сейчас принц де Тальмон?
– Уехал, мадам. У его сиятельства деловой завтрак с господином канцлером.
– Есть еще какие-нибудь новости?
– Приходил посыльный из Хофбурга, – отвечала Минна. – От самого императора! Он принес вам толстый сверток.
Я взглянула на бюро и увидела толстый бумажный пакет, перевязанный лентой.
– Минна, даю вам десять минут на то, чтобы вы приготовили мне чашку очень горячего кофе. И самое скромное платье. Вы слышали?
Минна выпорхнула из комнаты. Я небрежно надорвала пакет, потянула содержимое наружу. Это были письма и заграничный паспорт на имя французской подданной Соланж де Монро, вдовы прокурора. Что ж, это, без сомнения, лучше, чем прикидываться крестьянкой.
Я, не дожидаясь служанки, принялась умываться. Холодная вода приглушила головную боль. Я почувствовала себя бодрее. Тогда я энергично растерла тонким полотенцем лицо, чтобы кровь прилила к щекам, и ко мне полностью вернулись силы.
Я выпила горячий кофе, приказала Минне оставить платье и выйти. Одеваться я уже привыкла сама, и считала это очень ценным умением. Еще неизвестно, к чему мне придется привыкать в будущем.
На ходу затягивая тесемки, я присела к бюро, взяла чистый лист бумаги. Следовало оставить хотя бы два слова отцу. Он ведь наверняка очень надеялся, что уговорит меня поселиться в Вене. Задумавшись, я обмакнула перо в чернильницу.
"Отец, я бы не хотела, чтобы вы думали, что мой отъезд вызван какой-либо неприязнью к вам или, как вы говорили, враждебностью. Мой отъезд – не более чем свидетельство того, что я еще нужна во Франции некоторым особам, которым мы оба служим. Возможно, вам это будет неприятно, но я напомню вам, что в Париже у меня остался сын. Вот и все причины моего внезапного отъезда.
Я не хочу ничего обещать, ибо очень надеюсь, что события повернутся так, что вы вернетесь в Париж, а не я в Вену. Но если обстоятельства сложатся иначе, я, возможно, еще раз воспользуюсь вашим гостеприимством. Будет жаль, если навсегда.
Сюзанна"
Немного подумав, я зачеркнула подпись и написала сверху "Ваша дочь Сюзанна". Это было, в сущности, все, что я хотела сказать принцу. Меня ждала моя жизнь, моя собственная судьба, которую я пока никак не хотела связывать с Веной.
Я набросила на плечи легкий летний плащ, завязала ленты шляпы и еще раз нащупала кошелек с золотыми монетами. Все было при мне. Я решительно спустилась по лестнице, с трудом приоткрыла тяжелую дубовую дверь и бесшумно выскользнула из дома. Солнечный свет после прохладного мрачного вестибюля заставил меня остановиться. Прекрасный день, и прекрасна Вена в белоснежной пене цветущих яблонь, черешен и каштанов…
На улице мне удалось поймать извозчика, который быстро доставил меня в Шенбрунн. У развилки дорог ждал пассажиров дилижанс, доверху нагруженный чемоданами и тюками. Путешествие предстояло долгое – через три страны, две границы и бесчисленное множество застав. В Париже я буду не раньше, чем через пятнадцать дней – этот дилижанс тащится как черепаха. Я появлюсь в особняке на улице Карусель неожиданно, и от меня не удастся ничего скрыть.
Я впервые задумалась о том, как расценил Франсуа мое исчезновение и долгое отсутствие. Может, уже считает себя вдовцом? Честно говоря, я не представляла, как бы он повел себя, если бы это было так. Огорчился бы? Обрадовался? Нет, решила я, он, вероятно, был бы равнодушен. Как всегда, сделал бы каменное лицо, и со стороны, может быть, это казалось бы даже затаенной скорбью. Он же не человек, а кусок железа.
Впрочем, к чему мне об этом думать? Умирать я не собиралась. В мои намерения лишь входило навести в доме порядок. Если Франсуа так угодно, пусть живет с Терезой, но пусть она не приближается к моему отелю. Я не сомневалась, что она просто шпионит. Возможно, именно с ее помощью Клавьер каким-то образом узнал, что я в Вене. Как это можно было узнать – этого я даже не предполагала, но если, например, подолгу околачиваться в моих комнатах и кабинете, то непременно можно о чем-то догадаться.
А еще мне надо создать хоть видимость мира с Франсуа. Я не жила с ним как с мужем месяцев девять, не меньше, и не собиралась возобновлять эти отношения, но находила необходимым вернуть некоторое спокойствие в наш брак. Сейчас, в оставшиеся недели перед побегом короля, спокойствие было особенно нужно. Я нуждалась в том, чтобы на меня не обращали внимания. Не нужно скандалов, ссор, домашних войн. Зато позарез нужна возможность читать бумаги Франсуа, знать, что говорится в Собрании. Все это в совокупности убеждало меня, что ссориться с Франсуа окончательно еще рано.
Дилижанс встряхнуло, и я очнулась от своих размышлений. Терпко пахло луком и мылом. Вокруг громко разговаривали торговцы и их крикливые жены – я ни слова не понимала из их беседы. Почти уткнувшись длинным носом в книгу, ехал рядом со мной худой адвокат. Остальные пассажиры, получившие, по всей видимости, не очень изысканное воспитание, жадно поглощали свои необъятные съестные запасы.
Я вздохнула. Вероятно, Соланж де Монро, на чье имя выписан мой паспорт, и не заслуживает лучшего общества. А впрочем, кто знает, – может, эти буржуа добрые и милые люди. Но выяснять это мне не хотелось.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КРИСТИАН
1
Ранним утром 15 мая 1791 года я вернулась в Париж.
На заставах на сей раз гвардейцы были не особенно бдительны, поэтому дилижанс беспрепятственно въехал в город и остановился на Королевской площади перед Ратушей. Торговцы с женами и отпрысками высыпали на улицу и принялись ловить извозчиков. Некоторые пошли пешком, таща на плечах тюки и чемоданы.
Я вышла из дилижанса и огляделась. Все так же заколочены окна особняка, где раньше жила графиня де Водрейль, моя подруга по монастырю. Прочие отели, где жила когда-то французская знать, теперь были заняты: все какие-то комитеты, секции, клубы, типографии…
– Едете, гражданка? – спросил меня извозчик.
Я передернула плечами. Хоть он и назвал меня гражданкой, ехать все-таки надо.
– На площадь Карусель, и побыстрее!
Через двадцать минут я, подобрав юбки, уже бежала домой. Мне хотелось сначала побывать у себя, а потом уж посетить Тюильри. Я привезла важные и приятные новости, но ничего не случится, если королева узнает о них, например, завтра. Мне хотелось прежде всего увидеть Жанно.
Дениза, что несла охапку дров, увидев меня во дворе, даже присела от неожиданности.
– Ох, мадам, это вы!
Я радостно расцеловала ее.
– Дениза, я же оставила тебя толстой, как бочка! Кто у тебя родился?
– Девочка, мадам, – похвалилась Дениза, краснея. – Как только вы уехали, так она и родилась. Кюре назвал ее Анна Северина.
– Прекрасное имя, Дениза! А как Арсен – доволен?
– Ему бы хотелось мальчика..
– Ах, негодяй! Пусть будет благодарен и за девочку! А можно мне будет взглянуть на нее?
– Да, мадам, – обрадованно заверила меня Дениза – Если вам будет угодно, я скажу вам, когда она проснется.
Я прошла в дом, размышляя над тем, как повезло Денизе и как не повезло мне. Далеко ли ушли те времена, когда мы вместе ждали своих малышей. Теперь у Денизы была в колыбели дочь, а у меня… пожалуй, только надгробие на кладбище Сен-Маргерит, куда я даже остерегалась ходить, зная, что это выбьет меня из колеи на много дней.
Я быстро шла к лестнице, на ходу снимая перчатки, и в этот миг громкий пронзительный визг заставил меня чуть ли не подпрыгнуть. Я подняла голову и увидела на лестнице Жанно Он был так обрадован моим возвращением, что я вдруг очень ясно почувствовала свою вину перед ним. Мой бедный мальчик! Я ведь совершенно забросила его. Я не гуляла с ним, не читала ему сказок, даже не разговаривала. А ведь Жанно – это единственное, что у меня есть и ради чего стоит жить…
Он кубарем скатился по лестнице, с громким криком так ткнулся в мои колени, что я едва устояла на ногах. Он теребил меня за юбку, дергал за руки, и деревянная золоченая сабля, которую он сжимал в ладошке, упала на пол.
– Ма! – сказал он. – Ты больше не уедешь, да?
– Да, мой ангел, все мои дела закончились. Я теперь буду только с тобой.
Я наклонилась, чтобы поцеловать его, но далее последовала куча мала, так как Аврора, неизвестно откуда появившаяся и обхватившая меня руками сзади, так потянула меня к себе, что я села на пол. А сверху на меня повалился Жанно, не скрывавший своего восторга от того, что происходит.
В конце концов мы все трое расхохотались. Жанно, очень не любивший, когда кто-либо оспаривал его права, недолго думая принялся оттаскивать Аврору за косу.
– Уходи прочь! Я первый увидел маму!
– Ну, Жанно, – сказала я, защищая Аврору, – я же у вас общая. Меня нельзя делить.