Максима с Марией в кабачке не было – они собирались в дорогу. Отчим второпях распродавал имущество, а Мария засветло ушла к себе, чтобы не мешать разговору дочери с человеком, которого она считала выгодным женихом. Да и фанариот, предсказавший Софии власть над империей, построенной на песке любви, не появлялся. София была предоставлена сама себе и любви к Каролю, а судьба ненадолго сняла с плеча девушки свою тяжелую и властную руку.
Горячие, настойчивые пальцы Кароля нашли мягкую, теплую ручку Софии, но она отстранилась, закрыла глаза ладонью, задумалась.
– Быть может, я не права? – спросила София. – Быть может, память отца призывает меня к иному?
– Кто был твой отец? – Боскамп-Лясопольский попытался оторвать ладонь Софии от ее ставших бесконечно печальными глаз.
– Вожак повстанческого отряда – я говорила тебе. Он погиб в бою в горах Пелопоннеса. Его звали Скарлатос. Скарлатос Панталес Маврокордато де Челиче. – София провела по лицу ладонью, как будто хотела стереть с него внезапно нахлынувшую тоску.
– Твоего отца не вернешь, – резонно заметил Кароль. – А со мной ты будешь счастлива и богата. В славной, веселой Речи Посполитой превыше всего ценят красоту. А ты красива, как богиня Олимпа.
– Которая из них? – этот банальный комплимент показался неискушенной в любовных признаниях Софии верхом изысканности. – Афродита, Афина, Гера? Может быть, Артемида?
– Афродита, конечно же, Афродита! – образованность Софии смутила поляка. Он счел, что разговор слишком затянулся и перешел к действиям – завладел руками и губами своей собеседницы. И когда горячие, жадные пальцы Кароля стерли печаль с лица Софии, она решилась бежать с ним следующей же ночью… Голос страсти одержал верх над голосом крови и рода.
Бедная Эллада – от нее отступилась последняя из Палеологов, чтобы стать случайной любовницей польского вельможи! София забыла об Элладе, но Эллада не забыла о наивной дочери Скарлатоса. Дочери Пелопоннесского героя предстояла совсем иная судьба.
Глава 8
При дворе султана Абдул-Хамида Первого
Двадцать седьмому султану Османской империи Абдул-Хамид Хану Первому в наследство от отца Ахмеда Третьего и брата Мустафы Третьего досталось единоборство с Россией. Румянцев, фельдмаршал императрицы Екатерины Алексеевны, с победоносным русским войском стоял на Дунае. Эта скифская империя давно уже положила глаз на "непорочную деву султана" – Черное море, которое в Истамбуле называли турецким, а в Санкт-Петербурге – Греческим. Но кроме Турецкого озера (или Греческого моря?) русским понадобились христианские подданные Османской империи на Балканах и в Крыму – болгары, греки, сербы и румыны. Под давлением скифского соперника некогда могучая и великая империя Османов клонилась к своему закату.
После череды тяжелых поражений султан решился пойти на уступки, и 21 июля 1774 года подписал мирный договор с русскими в местечке Кучук-Кайнарджи. По этому договору Россия получила Большую и Малую Кабардию, Еникале, Керчь, Азов, Кинбурн, свободное плавание по Черному морю, покровительство над Молдавией и Валахией, гарантию при разделе Польши. Крымским татарам Кучук-Кайнарджийский мир даровал независимость.
Англия и Австрия хранили нейтралитет. Однако каждая из этих держав наблюдала за борьбой турок и русских, ожидая исхода смертельной схватки. Султан Абдул-Хамид вынужден был признать превосходство европейцев в военном искусстве и пригласил на службу французских военных инженеров и офицеров. Намереваясь начистить до блеска истертую монету Оттоманской Порты, Абдул-Хамид І приступил к реформам, но государству было не до реформ. Султан оказался между двух огней – с одной стороны племянник, Селим III, стремился занять престол, с другой – империи угрожало тайное греческое общество, Гетерия.
В итоге Абдул-Хамид не мог навести порядок даже в Истамбуле, который упрямые греки вот уже три столетия подряд называли Константинополем. В прошлом смиренные провинции Оттоманской Порты, а ныне – осиные гнезда бунтовщиков: Сирия, Египет, Грузия не признавали власть султана.
Заговоры, доносы, пытки и казни… Абдул-Хамиду приходилось заниматься не реформами, а тайным сыском. Диван тайного сыска неусыпно следил за всеми, кто мог нанести вред султану и особенно за вероломными греками. Недаром в Истамбуле говорили – лукав, как грек. От наследников былой эллинской славы можно было ожидать любых козней.
О диване тайного сыска подданные султана говорили только шепотом – возвысить голос никто не осмеливался. Сыщиков подбирал сам великий визирь. Агенты должны были щупать пульс толпы – подслушивать, подглядывать и доносить… Шеф тайного сыска Халиль-Хамид давно уже следил за клефтами – Гавриилом Ригасом и Георгием Хадзекисом. Когда заговорщики появились в Истамбуле, их немедленно арестовали и подвергли допросу с пристрастием. Георгий Хадзекис под пытками не произнес ни слова, а Гавриил Ригас не выдержал нечеловеческих мучений и рассказал Халиль-Хамиду о последней из Палеологов – Софии Скарлатос Маврокордато де Челиче. Впрочем, его судорожный шепот, прерываемый воплями и стонами, едва ли можно было назвать рассказом… Однако и этого оказалось достаточно для того, чтобы Халиль-Хамид немедленно отправился с докладом к султану. Несчастный Гавриил Ригас умер под пыткой, а Георгий Хадзекис взошел на эшафот.
Главу тайного сыска султан всегда принимал в особом кабинете, в стенах которого постоянно текла проточная вода. Из-за шума воды никто не мог подслушать секретных разговоров султана.
– Да кто она такая? Откуда взялась? Уже два века, как Высочайшая Порта не слыхала о воскресших ромейских властителях… И тут появляется крестьянка, которую называют ромейской царевной! – Абдул-Хамид был вне себя от ярости.
– Повелитель, мои люди по крупицам собирали истину. – Халиль-Хамид давно не видел султана в таком гневе и приготовился на коленях просить о милости. – Эта девочка вместе с семьей жила на острове Хиос. Потом мать и приемный отец увезли ее в Истамбул. Приемный отец девчонки – Максим Глявоне – купил кабачок в квартале Пера, она – прислуживала посетителям. Без сомнения, семье Глявоне помогала Гетерия. У этого кабака давно была репутация притона мятежников. Одному из моих людей там даже разбили голову – то ли горшком, то ли тарелкой!
– Наследница ромейских императоров, воспитанная в деревне и подающая стряпню на стол! – расхохотался султан. – В Истамбуле принцессе не нашлось пристанища даже среди фанариотов. Едва ли она умеет читать и писать.
– Иоанн Маврокордато сказал, что ее учили грамоте, – уточнил Халиль-Хамид.
– Мой повелитель, – продолжил Халиль-Хамид, – В квартале Фанар о ней ничего не знают. И Маврокордато отрицал свое родство с этой Софией Скарлатос.
– Мы хотим поговорить с ним, – потребовал султан.
– Повелитель, прикажи меня казнить, – сыщик, как куль, упал в ноги к султану. – Арестованный не сможет поговорить с тобой. Этот неверный не выдержал пыток и отдал душу шайтану.
– Тогда нужно уничтожить семью Глявоне! – решил султан.
– Слушаюсь, мой повелитель, – визирь осмелился поднять глаза на султана.
– Только, – продолжил Абдул-Хамид, – мы не хотели бы, чтобы чернь связывала смерть этих Глявоне с сегодняшней казнью. Ведь глашатаи уже объявили о раскрытом заговоре. А тут новые заговорщики! Народ должен верить своему повелителю и его слугам.
– Повелитель, в том уголке Истамбула, где расположен кабачок Глявоне, ежегодно бывает несколько пожаров. Слишком много деревянных построек, и дома теснятся, как люди на базаре, – Халиль-Хамид осмелился подняться с колен. – Так почему бы кабачку не сгореть – вместе с людьми? Никто и не подумает связывать это с сегодняшней казнью.
– За дело, – завершил аудиенцию султан, – утром мы хотим услышать хорошие новости… Да славится имя Аллаха!
Глава 9
Исповедь Максима Глявоне
София Глявоне никогда не считала кабачок в квартале Пера своим домом, но переезд казался ей непоправимым несчастьем. Бегство из Константинополя, снова – корабль, а потом – города, дороги, чужие люди и стены. Сейчас она казалась себе придорожной пылью, для которой существует только воля ветра и нет своей собственной. Бежать с Каролем – совсем другое дело, ведь бегство с любимым – это выбор Софии, а не заговорщиков, которые приходят ночью и твердят о свободе Греции. Конечно, жаль расставаться с матерью и приемным отцом, но разве Мария и Максим не лишили Софию ее собственной судьбы, не разлучили с Хиосом и Константином, не сделали игрушкой в руках Гетерии?
Все было решено – ночью она незаметно выскользнет из дома, и Кароль сдержит свое слово – увезет невесту в далекое польское королевство, такое же прекрасное, как остров Хиос, который София так неосмотрительно покинула. Он не откажется от Софии, как отказался Константин. Что для него воля Гетерии и политические резоны?! Наконец-то она обрела друга, для которого закон жизни – любовь, а не политические хитросплетения. София и не подозревала, что Кароль всего лишь сыграл на ее уязвленной гордости и настоянной на времени печали.
Жениться на приемной дочери кабатчика только потому, что она красива?! Ему, высокородному шляхтичу? И ради ее мимолетной красоты поверить в никчемную выдумку о греческих заговорщиках, которые опекают семью Глявоне? Поляк и не думал связывать свою судьбу с нищей гречанкой. По его мнению, София годилась лишь для приятного романа, которым можно заняться на досуге – в стенах польского посольства в Стамбуле или по дороге на родину.
А таинственная Гетерия казалась Каролю кучкой пустоголовых греков, которых со связанными за спиной руками десятками приводят казнить на Базарную площадь. Его славная, веселая Речь Посполитая в отличие от зарвавшейся России не собиралась ссориться с Оттоманской Портой. К тому же в Варшаве Боскамп-Лясопольского ждала невеста, пани Домбровская. Но пока встреча с невестой откладывалась, и Кароль решил заняться Софией.
В эту душную летнюю ночь Софии долго не удавалось выбраться из дома. Помешал отчим – Максим Глявоне наконец-то решился рассказать падчерице, что она – последняя из Палеологов. Долго собирался с мыслями, трусил, потом все-таки осмелился. Легко ли? Девочка росла в бедности, сама стряпала и подавала на стол. Недавно, правда, щедротами Гетерии наняли учителя, чтобы наследница византийских императоров научилась грамоте. И вот теперь ошеломить ее такой новостью! Возгордится девчонка, над отчимом смеяться будет – еще бы, царевна! Куда до нее простому кабатчику… Максим и дальше бы молчал, если бы нутром не почуял – пора!
– София, девочка моя, посланцы Гетерии приходят в этот дом ради тебя, – робко начал он.
– Я знаю, – спокойно и, казалось, равнодушно ответила София. – Потому что я – дочь Скарлатоса. Мама рассказывала мне об отце.
– Верно, а ты знаешь, кем был Скарлатос?
– Вождем повстанческого отряда.
– А еще? – вздыхая, продолжил кабатчик.
– Не знаю, Максим… – недоуменно пожала плечами его воспитанница.
– Отец Захарий рассказывал мне, что предки Скарлатоса правили в Константинополе. – Максим опять почувствовал собственное ничтожество по сравнению с высокородным Скарлатосом. – И, стало быть, ты – София Скарлатос Маврокордато де Челиче – царевна… Люди Гетерии говорят, что тебя ждет трон Эллады.
– Меня? – от изумления София забыла о Кароле и задуманном побеге. – Кто сказал тебе об этом? Отец Захарий?
– Он и Георгий Хадзекис, который погиб во имя Эллады. И еще – Гавриил Ригас.
– Отец Константина? – перед мысленным взором Софии, покачиваясь на волнах воспоминаний, проплыла самая счастливая картина хиосского детства – они с Константином рука об руку медленно идут по апельсиновой роще, а где-то вдалеке шумит море. – Так вот почему мы покинули остров? Ради борьбы с магометанами?
– Бороться будут люди Гетерии, – успокоил ее Максим. – А твое дело – ждать своего часа. Они придут, как обычно, глубокой ночью и расскажут нам, как быть.
– Выходит, мы – игрушки, Максим? – щеки Софии стали пунцовыми от гнева. – И у нас нет собственной воли? Что, если я не хочу бороться? Если я мечтаю о простом счастье, а не о борьбе?
– Ты не можешь мечтать только о счастье, деточка, – Максим, скрепя сердце, повторил то, в чем убеждал его отец Захарий. – Ты – дочь Скарлатоса, наследница наших государей. У тебя иная судьба.
Он ждал от Софии ответа, но та лишь уткнулась лицом в плечо отчима и беспомощно, по-детски, расплакалась. Так Максим и не добился от приемной дочери ни слова. Что-то недодумала премудрая Гетерия! Разве годится эта девочка, мечтающая об обычном женском счастье, в византийские императрицы? Права Мария – ей бы замуж, да мужа хорошего, а не призрачный трон! Как только этого не понимал отец Захарий? Уж на что мудрый человек, а в девчонку поверил…
Максим с грехом пополам успокоил Софию и отправил девочку спать – утро вечера мудренее. На утро были назначены продажа кабачка и отъезд из Стамбула. Но Максим не успел осуществить это дело, как, впрочем, и другие земные дела. Ему помешал пожар.
Глава 10
Бегство из дома
В ту ночь София так и не смогла заснуть. Раз двадцать перевернулась с бока на бок, потом присела на постели, задумалась. Бежать с Каролем значило предать память отца, остаться – превратиться в игрушку в руках Гетерии. А Софии отчаянно хотелось посвоевольничать! После нескольких часов отчаянных раздумий она решилась только на одно – увидеться с Каролем и рассказать ему о своих сомнениях. Он ведь обещал глубокой ночью подойти к кабачку и ждать до тех пор, пока София не сможет выскользнуть из дома. София и не подозревала, что много лет спустя с тоской и пронизывающей душевной болью будет вспоминать эти последние мгновения под отчей сенью… От прошлого ее отделит пожар.
…София провела с Каролем несколько часов. Поцелуи, прерываемые нежными и пустыми словами, теплое, удивительно низкое небо, звезды на котором казались гроздьями винограда – хочешь, дотянись рукой! Пояс святого Георгия – пристань в окрестностях Константинополя, и звездный виноград, отраженный в воде… Потом польское посольство – спящий дом, по которому они ступали тихо, как воры, и разговаривали шепотом. Как болезненно сладко трепетало ее тело, когда его касался Кароль! Стыд? София не чувствовала стыда, только сводящую с ума медовую сладость. Поляк привел ее домой под утро, и в то же мгновение София поняла, что дома у нее больше нет.
Эта картина и много лет спустя преследовала Софию во сне – она подходит к кабачку отца, а вместо дома – обгорелый остов, завал, под которым погребены изуродованные тела ее близких.
– Матерь Божия, какое несчастье, все сгорели! – говорит кто-то рядом.
– Муж и жена, – причитает какая-то женщина, – верно, и дочка была в доме! Упокой, Господи, их невинные души.
– Говорят, – произносит первый, мужской, голос, – что накануне здесь шныряли соглядатаи султана.
"Кароль, где же ты, Кароль?!" – кричит София, и ладонь поляка ложится на ее губы, прерывая крик отчаяния и тоски. Потом Кароль уводит ее прочь, чтобы люди Халиль-Хамида, не приведи господь, не увидели ту, что должна была умереть этой ночью…
– Господин, все сделано чисто, – доложил Халиль-Хамиду его агент. – Сначала мы перерезали им глотки, а потом уже подожгли дом с кабаком. Только девчонки в доме не было. Лишь отец с матерью.
– Что ты плетешь, отродье шайтана? – замахнувшись палкой на своего слугу, взревел Халиль-Хамид. – Куда же она могла деться? Вы обшарили соседние дома?
– Ее нигде нет, господин, – ответил агент. – Девчонка как сквозь землю провалилась.
– Все должны думать, что она тоже сгорела в проклятом доме! – решил начальник тайного сыска. – И всемогущий султан тоже, да воссияет имя его в веках! А если проболтаешься, не сносить тебе головы!
Наутро, еще до молитвы, глава дивана тайной полиции доложил султану, что мнимая наследница ромейских императоров София Скарлатос Маврокордато де Челиче или попросту – София Глявоне – погибла вместе со своими родными во время пожара.
– Скверное место этот квартал в Пере! Там всегда случаются подобные неприятности… – произнес Халиль-Хамид и опустил голову. Все же он успел увидеть умиротворенную улыбку на губах султана.
Глава 11
В посольстве Речи Посполитой
София Глявоне значилась в расходных книгах посольства Речи Посполитой под именем Дуда. Поскольку она была записана, как прислуга, то и жить наследнице византийских императоров полагалось среди слуг.
Но Кароль Боскамп-Лясопольский, естественно, поселил красавицу у себя. В посольстве ему завидовали – еще бы: такая очаровательная любовница и к тому же совсем юная. "Будет нашему Каролю с кем поднабраться чувственного опыта, перед тем, как стать примерным мужем панны Домбровской", – смеясь, заявил посол. Сам он решил устроить свою личную жизнь по-турецки и приобрел у армянского купца двух чернооких грузинок, которых записал в расходные книги посольства, как горничных. К слову сказать, английский посол поступил точно так же, да и другие европейцы, волей случая или своих государей оказавшиеся в Истамбуле, тут же обзаводились любовницами, по сходной цене приобретая их у турецких и армянских купцов. Так что у Кароля Боскамп-Лясопольского было несомненное преимущество: София не стоила ему ни гроша.
Несколько дней София провела в постоянных рыданиях: Каролю даже пришлось вызвать для консультации английского врача, к услугам которого прибегали стамбульские европейцы, стесненные в деньгах. Турки называли этого лекаря Джамес-эфенди, европейцы – опиоман Мернс.
Джеймс Мернс, шотландец родом, брал за свои визиты на редкость дешево – больше брать не мог и не смел, поскольку о его тайном пороке знали все пациенты. Еще в Лондоне один знакомый француз угостил Мернса экзотическим блюдом под названием "давамески" – печеньем из гашиша. В то время Джеймс зачитывался приключениями корабельного врача Гулливера, и, подобно этому авантюристу от медицины, решил поступить корабельным врачом на судно, отправлявшееся в Истамбул. К тому же дорогих восточных товаров – опиума и гашиша – в столице Оттоманской Порты должно было оказаться предостаточно.
В Истамбуле Мернс продолжил врачебную практику и при первой возможности покупал опиум и гашиш. Платили ему сущие гроши – кто заплатит больше врачу, у которого то язык заплетается, то руки трясутся, то глаза мутные, как у дохлой кефали? Но, вопреки пристрастию к одурманивающему зелью, Мернс оставался неплохим специалистом, и клиенты на него не жаловались. К тому же Джамес-эфенди отличался редким качеством – он никогда не болтал о тайнах своих пациентов.
– Она все время рыдает и начала заговариваться… – рассказывал доктору Боскамп-Лясопольский. – Родители у бедняжки погибли, дом сгорел. Который день убивается!
– Сильнейшее нервное потрясение, – ответил врач. – Но ничего, это пройдет. Я вот тоже порой заговариваюсь… Ладно, я буду навещать вашу подопечную. Лекарства для нее изготовлю сам.
– Только, умоляю вас, не применяйте для этого столь любимый вами гашиш, – попросил его Кароль.
– Мне лучше знать, что помогает моим пациентам! Я владею секретами древней арабской медицины! – отрезал Мернс.