Дивляна набрала побольше воздуха, потом закашлялась и оглянулась. Челядь и постояльцы Святобора, бросив все дела, стояли и смотрели на них, причем на мордах лошадей тоже вроде как было написано любопытство.
– Пойдем-ка! – Вольга обнял дрожащую Дивляну за плечи и повел к Волхову.
По пути Дивляна немного успокоилась и смогла наконец говорить.
– Поляне эти, что Ярушку просватали! – начала она, и из глаз ее брызнули давно просившиеся слезы. – Ярушку-то им не отдают! Лелю, говорят, не отпустим! А отец говорит, я слово дал! И другой невесты, говорит, нету у меня для них, кроме тебя! Меня то есть!
– Я слышал, что народ Ярушку не отдает… – начал Вольга и осекся. – Как это – тебя? – До него наконец-то дошло, о чем речь. – Ты же моя! Тебя нельзя! Ты мне обещана!
– Где же я обещана? – Дивляна вытирала слезы нарядным вышитым рукавом. – Так, поговорили… да и не говорили, а просто… вроде бы он знает, вроде бы согласен… А так, мать говорила, пусть сперва князь Судила…
– Ну, пойдем! – Вольга сильно сжал ее руку. – Я сам с ним поговорю!
Однако разговор с Домагостем ни к чему не привел. Ожидая плесковского княжича, тот встретил его даже не в избе, где уже сидели поляне, а еще во дворе. На возмущение обманутого жениха Домагость отвечал одно: сговора не было, даже обещания твердого он не давал. Да и кому его давать, если тут нет ни отца жениха, ни еще кого-то из старшей родни, кто вправе решать его судьбу?
– Тут тебе не круги водить под березою! – сурово отвечал воевода. – Был бы здесь твой отец, с ним бы я говорил. Сам ты с девкой можешь ладу плясать – о свадьбе только отец твой речь вести может. А нет отца – нет и разговора. И никто мне дочерью моей родной распоряжаться не запретит!
– Когда я за вас в бой шел, кровь проливал…
– Твое дело молодое – на то и парни, чтобы первыми воевать. Да я и сам за печью не отсиживался, и сыновья мои. Ты спасителя нашего из себя не строй!
– У меня кольцо ее! – Вольга показал золотое варяжское кольцо, подаренное Оддом Дивляне и ею переданное жениху в купальскую ночь.
– Ну, на память оставь! – буркнул Домагость, у которого было очень нехорошо на сердце. – А в дело наше, Вольга, не мешайся, душевно тебя прошу. Чтоб обиды не держать, сватайте Велеську – через три года отдам. Вот тебе слово мое. Родом она не хуже, собой растет пригожая да резвая. А сейчас мне для Киева невеста нужна. Ты молодой еще, три года обождешь, не состаришься.
– Да разве я за Велеськой сюда ехал!
Но Домагость только махнул рукой: дескать, окончен разговор! – и пошел в дом.
Не смущаясь чужих любопытных взглядов, Вольга обнял девушку и прижал ее мокрое от слез лицо к груди.
– Он же нам обещал… ну, почти обещал! Я ведь спрашивал его: будет мне награда? А он сказал: будет день, будет и награда. Он знал, что я о тебе говорю! Знал!
– Да что теперь толковать? – К ним подошел один из Вольгиных плесковичей, парень по имени Годыня. – Он уже все решил, про обещания напоминать ему – только зря язык утомлять. Ты бы, княжич, чем разговоры разговаривать, сам думал, как свое не упустить.
– Я и не упущу!
– Вот, поляне, дери их леший! – вставил другой Вольгин товарищ, Милята. – Сидели бы там у себя в лесу на поляне! Не мог этот Аскольд в другом месте себе невесту выбрать!
– А ты-то что? – Вольга поднял лицо Дивляны и требовательно глянул в заплаканные глаза. – Тебе-то кто милее – я или Киев?
– Ты, конечно! – Дивляна даже обиделась, вырвалась и вытерла нос платком. – Скажешь тоже! Не стыдно тебе? Я тебя люблю, я тебе обещала, как же я могу… Провались он, этот Киев! Это ж все равно что на Тот Свет ехать! Пропаду я там! Князь Аскольд, говорят, уже трех жен уморил, теперь за меня примется! Я хочу с тобой!
– Точно ли? – Вольга прищурился. – Точно за меня хочешь?
– Да как же еще? Ты что такое говоришь!
– Уедешь со мной?
– Куда?
– Да в Плесков, куда ж еще? Тише! – Вольга быстро оглянулся, но вокруг были только свои товарищи-плесковичи. – Давай так. Никому ничего не говори, а сегодня вечером уедем. Мой отец нас не выдаст. Он тоже такой обиды терпеть не станет: обещали нам, а отдали нашу невесту какому-то гусю! Уедем, а из Плескова Домагость уже не будет тебя требовать. Не боишься?
– Нет, – отозвалась Дивляна, хотя на самом деле боялась.
Шутка ли – бежать из дому! Внутри все обрывалось и холодело при мысли об этом. Пойти против отца, матери, всего рода! Но расстаться с Вольгой было свыше ее сил. Он был для нее единственным на свете, она уже привыкла к мысли, что выйдет за него, привыкла связывать свое будущее только с ним. Замужество в такой дали, на другом краю света, было для нее и не жизнью вовсе. Да и не будь Вольги, она лучше бы умерла, чем решилась на такое!
– Ну и что? – лихорадочно бормотала Дивляна, оправдываясь то ли перед Вольгой, то ли перед собой, то ли перед предками-дедами, смотревшими на нее в этот решающий час бесчисленными глазами звезд. – Подумаешь, бежать! Все девки бегают… Половина так замуж выходит… А мы что? Все так делают!
Но на самом деле Дивляна знала, что собирается сделать вовсе не "как все". "Уводом" женятся простые люди. А знатные роды, держащие в руках судьбы своих племен и земель, обмениваются невестами по договору. Бежать, вынуждая родичей нарушить уже заключенный уговор, означало прямо нарушить волю предков.
– А ну и что? – Дивляна невольно оглядывалась, будто вокруг стояли сотни невидимых свидетелей, осуждающих ее безрассудство. – Отец и сам меня хочет в другое племя отдать. И не кривичам, а полянам – да где эти поляне, да есть ли они на свете вообще?
– Я своих тайком соберу, лодьи здесь возьмем, – тем временем шептал Вольга, думая вслух. – Сейчас же пойду со Святобором сговорюсь: скажу, мол, обиделся, уезжаю… Нет, не скажу, не дурак же я, он сам так подумает. И лодьи мне даст, с радостью даст, лишь бы я уехал побыстрее и вам пир обручальный не портил. Не догонят до Плескова, а там отец нас не выдаст. Ты только придумай что-нибудь, чтобы тебя не сразу хватились. Ну, хоть до утра. Яромиле и матери скажи, что у подруги ночевать будешь, чтобы тебя до утра не искали. Вот так время выгадаем. А там будем день и ночь плыть, успеем добраться.
Дивляна кивала, цепляясь за плечо Вольги, будто норовила за ним спрятаться. Ей было страшно, но она не видела другого выхода: согласиться на брак с чужим и далеким Аскольдом казалось хуже смерти.
– Ну, иди домой! – Вольга еще раз обнял ее, а потом оторвал от себя ее руки. – Я не пойду к вам, чтобы никто не подумал…
Домой Дивляна вернулась одна, усиленно делая вид, что просто ходила подышать свежим воздухом и перевести дух от такой важной новости. В доме сидели люди, и она не пошла в истобку. Из двери выглянула Милорада, но заплаканное лицо дочери ее не удивило. Дивляна метнулась к лестнице, ведущей в повалушу, и мать ее не остановила. Девушке казалось, что ее голова совершенно прозрачна и мать непременно увидит все ее замыслы, как только посмотрит повнимательнее. Она всегда любила и почитала отца, видела, как много у него забот и тревог, как хочет он мира и достатка не только для родной семьи, но и для Ладоги в целом, и ей было стыдно того, что она задумала. Он рассчитывает на нее и ее будущий брак, и предстоящее бегство уже казалось ей чем-то вроде кражи. Но не хватало духу покориться, отказаться от счастья, которое было уже в руках. Дивляна закрывала глаза на последствия своего поступка, отодвигала тяжелые мысли, стараясь думать только о Вольге.
Как сделать, чтобы ее исчезновения не заметили, Дивляна сообразила очень легко. Под рукой была Теплянка. Дивляна не собиралась ее ни во что посвящать, но их сходство можно было обернуть себе на пользу. К этому сходству все привыкли, никто его не замечал, и сама Дивляна раньше о нем и не думала, но теперь оно показалось истинной помощью богов.
Уже вечерело, и Дивляна больше не сходила вниз. Молчане, которую Милорада прислала проведать ее, Дивляна пожаловалась на усталость и тоску и сказала, что пораньше ляжет спать. Яромила осталась ночевать у сестры Даряши, с которой они опять близко сошлись после возвращения той из Вал-города, и Милорада сама велела Тепляне оставаться с дочерью, чтобы невеста не сидела одна. Веснава и другие девушки из Братомерова рода тоже хотели прийти к ней – просватанная не должна ночевать без сестер, – но их Милорада не пустила. Ей не хотелось, чтобы Дивляна всем плакалась на разлуку с Вольгой.
Улегшись на свое обычное место, Дивляна долго ворочалась, вздыхала, жаловалась то на духоту, то на сквозняк и в конце концов сказала:
– Дай я на твое место лягу, мне здесь неудобно!
Тепляна только поджала губы: едва ли на ее старой овчине будет удобнее, но что толку спорить с просватанной? Сама не знает, чего хочет. Тепляна без споров уступила Дивляне свое место, и та на удивление быстро угомонилась.
– Сплю на новом месте – приснись жених невесте! – бормотала Тепляна, устраиваясь поудобнее. – Ты сны-то гляди в оба глаза: авось увидишь, какой он, твой князь Аскольд!
Вот еще, очень надо! Когда Тепляна заснула, Дивляна осторожно встала. Тепляна не шевелилась, продолжая ровно дышать. Спала та всегда на правом боку, поджав ноги, лежа лицом к стене. Из-под одеяла был виден только ее затылок. Стараясь не шуметь, Дивляна натянула на себя шушку Тепляны, взяла ее платок из грубой шерсти – опять накрапывал дождь и было прохладно, – чулки, поршни, выбралась к лесенке и там в полутьме оделась. Из истобки доносился шум: отец с гостями праздновал завтрашнее обручение, родичи уже прикидывали, кто поедет провожать невесту.
Прикрывая лицо краем платка, Дивляна стала спускаться по лестнице. Внизу послышался голос Нежаты, и Дивляна поспешно прижалась к темной стене. Вот кого юды принесли! Влюбленный парень сразу поймет, что перед ним не Тепляна, а другая девушка в ее одежде. Но обошлось: Нежата пошел в истобку, ее не заметив, и в сенях снова стало тихо. Она проворно спустилась, метнулась к двери…
Как при вечере, вечере,
При последнем часу времечке,
Вылетал же млад ясен сокол!
– доносилось оттуда знакомое пение, и Дивляна, не успев остановиться, врезалась в высокую темную фигуру.
Он садился на окошечко,
На серебряну заслоночку!
– продолжая распевать песню, весьма подходящую к случаю, Велем цепко ухватил беглянку за плечо.
– Куда это тебя несет на ночь глядя? – по-хозяйски осведомился он.
– Я… – невольно пискнула она, и тут он ее узнал.
– Дивлянка! – охнул Велем, который, несмотря на полутьму и обмен одеждой, все же не мог спутать дочь Молчаны со своей родной сестрой. – Это что за дела? – Он окинул взглядом платок и кожух Тепляны, прекрасно ему знакомые. – Ты чего это в Теплянкино тряпье нарядилась? Своего, что ли, нет? Да ночью! Куда собралась?
– Пусти! Надо мне! – Дивляна рванулась, но с тем же успехом можно было рваться из железных тисков: держащие ее руки даже не дрогнули.
– Ты куда собралась? – повторил Велем, и по твердому строгому тону было ясно, что без ответа он с места не сдвинется.
– Пусти! – Дивляна снова дернулась и даже попыталась толкнуть его в грудь, но так же она могла бы толкнуть белый камень на берегу – только кулак отбила.
Широкий Велем полностью загородил собой дорогу и прижал ее к стене, крепко держа за плечи.
– Ну, пусти! – уже с мольбой произнесла Дивляна. – Вельша, ну пожалуйста, мне очень надо!
– Не пущу! – Велем тряхнул волосами и дунул вверх, отбрасывая прядь с глаз. – Говори, куда тебя несет? Ночью и в Тепляниных тряпках? Из дому, что ли, бежать навострилась? То-то я тебя сегодня с Вольгой видел!
– Ты видел? – ахнула Дивляна.
– А что я, слепой? Я с Вольгой сам еще поговорю! Теперь уж не Купала, ты просватана, и дурь всю эту из головы выбрось. А ну, бегом наверх!
– Не кричи! – взмолилась Дивляна, чуть не плача. – Вельша, родненький! Ну пусти меня, мне только попрощаться!
– С Вольгой?
– Да. – Дивляна кивнула. – Я люблю его, как ты не понимаешь, кочка ты луговая! Я его люблю, и родичи все намекали, что, дескать, мне жениха долго искать не надо. А теперь вон отдают меня мало что не в Кощное, меня же не спросят, как будто я роба купленная или коза белая – за веревку привязали да повели!
Она заплакала, закрыла лицо руками, и Велем отпустил ее плечи. При виде женских слез у него всегда что-то слабело и опадало в груди, вся твердость куда-то девалась, а слез Дивляны он и вовсе не мог выносить. Когда она плакала, в этом было что-то такое неправильное, будто у тебя на глазах Ящер пожирал солнце. Ее судьба волновала его больше, чем благополучие всех остальных. Подумать только – совсем недавно он волновался, что Вольга-таки посватает его сестру и увезет в Плесков, в такую даль! Суденицы будто посмеялись над ним – протянули ее нить гораздо, гораздо дальше! Что там Плесков – тьфу, рукой подать! Он сам там был, даже два раза. Вольга и вовсе повадился туда-сюда бегать, будто из Дубовика. А Дивляне предстоит ехать и впрямь мало что не в Кощное, но Велем не позволял себе поддаваться жалости. Отец сказал, что так надо, и он прав. Найти новую дорогу к богатствам далеких земель – слишком важное дело, чтобы считаться со страхами глупой девки.
– Ты вон Ложечку свою и то пожалел, подобрал, помереть не дал, выходил… – всхлипывала Дивляна. – Крестик ей подарил, я видела… чужую девку, что слова не молвит, жалеешь, а меня, сестру родную…
Велем смутился, вспомнив Ложечку. В последнее время он даже стал подумывать, не жениться ли, что ли, на ней? Она ему очень нравилась, девка вроде умная, рукодельница и к тому же смирная. Сложность была только в том, что за два месяца она выучила лишь несколько самых необходимых словенских слов. О сумасшедшей любви Дивляны к Вольге он знал больше других (во всяком случае, дольше), и ему было жаль сестру, которой приходится прощаться с самыми сладкими и дорогими для девушки надеждами. Все, что в его силах, он был готов сделать для ее счастья, но…
– Пусти меня, Вельша, родненький! – Дивляна, заметив, что он дрогнул, обхватила руками его шею, потянулась и прижалась мокрой щекой. – Ненадолго, я попрощаюсь с ним и сразу вернусь.
– Ну, ладно, если ненадолго. – Велем вздохнул и отступил от лестницы. – Только я рядом буду.
Уже не слушая его, Дивляна скользнула через двор и побежала к крайней клети.
За клетью ее ждал Вольга. Увидев девушку в незнакомом кожухе, он сначала опешил, решив, что все пропало и Дивляну успели-таки поймать и запереть, но она сдвинула с лица платок, и он узнал невесту.
– Вот дела! – вполголоса воскликнул он. – А я уж заждался, думал, не придешь! Здорово ты придумала, мать родная не отличит!
Он быстро поцеловал ее и вдруг переменился в лице. Вслед за Дивляной из-за угла показалась знакомая широкоплечая фигура. Велем, встав поодаль и сложив руки на груди, выразительно смотрел на них, не сводя глаз.
– Это еще что за чудо в золотой чешуе? – сердито шепнул Вольга.
– А! – Дивляна оглянулась. – Велем меня в двери поймал, нипочем не хотел выпускать. Еле вырвалась.
– Вижу, как ты вырвалась! – Вольга хорошо понимал, что при Велеме из побега ничего не выйдет.
Он незаметно кивнул кому-то. Велем даже не успел сообразить, что Вольга не один, как вдруг из темноты на его голову обрушился удар дубиной. Дивляна вскрикнула от неожиданности и испуга, видя, как ее брат вдруг падает наземь, а Вольга поспешно зажал ей рот и прошептал на ухо:
– Ничего, не до смерти, не бойся! Мы ж не звери какие, буду я шуря своего убивать! Просто отдохнет немного, а то ведь не пустил бы! Идем скорее!
Он потащил девушку за собой; она еще раза два оглянулась на лежащего брата, но Вольга увлекал ее прочь, и приходилось смотреть под ноги. По узкой тропинке они спустились к Волхову, где уже сидели в двух лодьях плесковские парни. Вольга посадил Дивляну в лодью, и парни немедленно взялись за весла.
– Пригнись, – шепнул Вольга и набросил ей на плечи свой плащ. – Лицо прячь. А то увидит кто нас с девкой – догадаются еще.
Парни мощно налегали на весла. Уплывали назад знакомые берега – старые сопки, покрытые травой, в которой еще прятались оставшиеся с весны горшки с поминальными приношениями. Низкие избушки провожали беглецов глазами маленьких, отволоченных по летнему времени окошек. Чернели поросшие кустами пятна давних пожарищ, опять чередовались избушки, лодки у воды…
Вот исчезли во тьме три домишки – Малятины выселки, последнее жилое место нынешней Ладоги. Впереди была только темная река. Все прошлое Дивляны осталось позади, вода несла ее навстречу новой жизни. Жизни, в которой у нее не будет прежнего рода, отца и матери, сестер и братьев, подруг – никого из тех, кто окружал ее с рождения. И чем дальше все это уходило, тем сильнее Дивляной овладевала холодная жуть. Все равно что сесть одной в челнок на Нево-озере и грести прочь от берега в бескрайнюю даль. Она ушла из рода, сбежала, оборвала свои корни. За спиной у нее оставалась пустота, пропасть, бездна, и эта бездна дышала таким холодом, что Дивляна боялась даже оглянуться, будто могла на самом деле увидеть ее. И с каждым взмахом весел эта пропасть ширилась.
Но разве она первая на свете, кто так поступал? Вспоминались обрывки каких-то рассказов о подобных же побегах – раньше Дивляна особо не прислушивалась, уверенная, что ее это не коснется, а теперь напряженно вспоминала болтовню на павечерницах: "А вот у нас в Морьевщине случай был с одной девкой…" И с варягами, бывало, убегали! Бывает, что родные прощают… Может, и ее простят? Со временем… "Или нет? Или такое нельзя простить?" – холодея от страха, думала она. Даже и не посватайся к ней полянский князь, родичи не похвалили бы ее за то, что она позволила умыкнуть себя, как простую девку с Ярилиных игрищ. Женись они с Вольгой как положено, это был бы союз не просто родов, а племен! А так, без договора…
Без договора это может привести… к войне? Эта мысль ударила Дивляну, словно плеть, но она, не веря в такой ужас, отогнала ее прочь. Да неужели Домагость, стрый Хотеня, вуй Рановид станут из-за нее воевать с князем Судилой? Не может этого быть! Скорее, они и знать-то ее не захотят… Неужели навсегда? Нет, не может быть, чтобы отец и мать насовсем отреклись от нее. Наверное, они очень долго, может даже несколько лет, будут сердиться… Но потом, конечно, простят ее – захотят поглядеть внуков… Ведь у них с Вольгой будут дети. И все то, о чем она мечтала – свадьба, выбор имен для новорожденных, – из далекого уже стало совсем близким. Только бы добраться до Плескова!