* * *
– Как дела у нашей подопечной? – спросил полицмейстер Зарубин у своего коллеги Фёдора Устиновича Никанорова, вызванного из Алешек специально по поводу Дарьи Рубцовой.
– Известная нам особа поселилась в своём доме, доставшемся ей по наследству от деда, священника местной церкви. Устроилась на работу. Так как она с отличием окончила в Херсоне I-ую женскую гимназию и получила звание домашней учительницы русского языка, то это ей дало право в Алешках преподавать у младших девочек. Она ведёт занятия в классах по арифметике, чтению, письму и рукоделию. Ученицы её любят, она быстро смогла найти с ними общий язык. Но больше ни с кем она не общается, никуда не ходит. Кроме работы и дома бывает лишь на рынке или в лавке. Один наш сотрудник решил с ней поближе познакомиться с целью бывать у неё дома, знать о её жизни больше, но она так решительно его отвадила, дала такой отпор, что больше мы не решаемся навязать ей дружбу. Что касается её расходов, то, учитывая подозрения в ограблении ювелиров, одевается она более чем скромно. В классы ходит в одном и том же платье: чёрном с белым воротничком. Никаких ювелирных украшений у неё замечено не было. Подозрительных знакомств не обнаружено. Никто к ней не наведывался. Одним словом, живёт скромно, подозрений не вызывает.
– Хитра, – отозвался Зарубин. – Ох, и хитра, чертовка. Или она вас водит за нос или пока залегла на дно, выжидает. Вы уверены, что не упускаете каких-либо её контактов?
– Обижаете, Ваше Благородие, – ответил Никаноров. – Только ею и занимаемся. Людей снял с других дел. Всё внимание на неё.
– Давайте, братишки, не подведите. От этих дел не только губерния страдает, со всей империи пошли донесения об ограблениях с теми же подробностями. Одна и та же банда орудует. Это особо важная преступница. Все, кому предъявляли изображение нашей подозреваемой, все её опознавали. Нам надо поймать её на месте преступления. Тогда она уже не отвертится. Во всех остальных случаях мы не сможем предъявить ей обвинение. Вся надежда только на вас, вы уж постарайтесь.
– Слушаюсь, Ваше Благородие. Все силы бросим на поимку особо важной преступницы. Поймаем на месте преступления и докажем её причастность к ограблениям ювелиров.
ЧАСТЬ 3
Наступило долгожданное лето. Как ждали его измученные зимними холодами и сугробами херсонцы! Город, засаженный акацией и липой, благоухал. Когда-то Херсон засаживал зелёными насаждениями лучший в Европе мастер садово-паркового искусства XVIII века В.Гульд. Оставшееся от него зелёное хозяйство радовало глаз всех херсонцев и гостей этого южного губернского города.
Дамы вышли на променад по Суворовской, они ходили степенно, неторопливо туда и обратно. Под тенистыми кронами белой акации по одной стороне улицы ходили девицы, по другой – замужние дамы. Под звук духового оркестра возле памятника основателю города Светлейшему Князю Григорию Потёмкину здесь гуляла молодёжь, встречала знакомых или знакомилась, проводила время. На садовых скамейках, стоящих повсюду, пожилые люди могли посидеть, поболтать с приятелями или с вовсе незнакомыми людьми.
Таково было начало лета в Херсоне. Но в этот год лето началось совсем по-другому. В город приехал цирк. Глашатаи радостно зазывали на представления, скоморохи и клоуны веселили народ, мишки плясали "Барыню". Повсюду на афишных тумбах были развешаны афиши, приглашающие на выступления артистов цирка, среди которых фокусник; укротитель тигра; весь вечер на арене клоуны Бим и Бом; силач, разрывающий цепи и поднимающий большой вес; маленькая бородатая женщина; дрессировщица собачек с воспитанниками; наездники, жонглирующие огненными булавами; гвоздь программы, необыкновенное зрелище: смертельный номер акробатов Серебряных.
– Спешите видеть! Ольга Серебряная выполняет смертельный трюк! – звучало на улицах города.
За одну ночь на площади вырос цирк-шапито. И пока одни звали зрителей на представление, другие репетировали, старательно оттачивая каждый штрих своего выступления.
Семья акробатов Серебряных сделала новый номер. Пока его показали только в Одессе и Киеве. Несмотря на успех, Ольга чувствовала, что номер сыроват. Она снова и снова повторяла его, ища шероховатости и пытаясь их устранить.
– Пожалуй, хватит, – сказал отец, Савелий Фомич. – Ты растратишь себя на репетиции. Оставь силы на выступление. Надо отдохнуть, восстановить силы. Пойдём в вагончик.
– Ты в чём-то сомневаешься? – спросил у сестры Лёня, старший брат. – Ты считаешь, что номер не готов?
– Нет, не сомневаюсь, – ответила Оля. – А для большей уверенности я и повторяю всё. Если бы были сомнения, я бы не работала этот номер. Мне нужно каждой мышцей чувствовать его, чтобы быть уверенной на сто процентов, что я сделаю номер.
* * *
Вечером они ждали своей очереди выходить на арену. Оттуда доносилась музыка, аплодисменты зрителей, крики: "Браво!" Слышен был рык тигра, не очень-то радующегося тому, что укротитель лезет ему в пасть. Доносился топот и ржание лошадей, несущих седоков, выполняющих трюки на их спинах. Время от времени публика заходилась от хохота, глядя на ужимки клоунов Бима и Бома. Потом восхищённо ахала, когда силач Иван Погребной разрывал на себе цепи и жонглировал трёхпудовыми гирями. Весело хлопали послушным дрессированным собачкам Софьи Пригожиной. Подходило время выходить семье Серебряных. Они в сценических костюмах уже стояли за кулисами. На арене жонглёры складывали в стопочки тарелки, которые они крутили весь номер на длинных спицах, постепенно увеличивая их количество, и при этом ни одной не разбили.
– А сейчас гвоздь программы, новинка сезона! На арене семья акробатов Серебряных!
Публика взорвалась аплодисментами. Они ждали этого выхода, ведь ещё там, на улицах города, им обещали незабываемые впечатления именно от этого номера.
Серебряные выбежали на манеж. Они выполняли гимнастические трюки, прыгали, делали стойки друг у друга на руках. Оля с шестом в руках прошла на высоте по канату с завязанными глазами. Потом поднялась на трапеции вверх.
– А теперь внимание! Смертельный трюк! Исполняет Ольга Серебряная!
Музыка затихла. В цирке воцарилась абсолютная тишина. Оля была уже под куполом цирка. Она видела оттуда всё, как на ладони. Там, внизу, маленькая арена, на которой стояли в ожидании её отец и брат, а зрительские ряды были забиты людьми. И всё оттуда, с высоты, такое маленькое-маленькое… Оля сосредоточилась. Ей надо было сверху прыгнуть, сделать в воздухе тройное сальто и приземлиться на плечи Лёне, который, в свою очередь, стоял на плечах Савелия Фомича. И все они должны были устоять. Номер отрепетирован до автоматизма. Она сделает его без малейших отклонений. Ведь даже самая незначительная погрешность может стоить ей жизни. Оля с детства в цирке, она цирковой ребёнок, поэтому знает, чем платят за ошибки цирковые артисты, и никогда не допускает их. За годы, проведённые в цирке, она научилась работать так, чтобы не допускать оплошностей, не ставить под удар себя и своих партнёров по номеру.
Оля собралась и ринулась вниз, делая в воздухе перевороты. Но едва её руки оторвались от трапеции, как в полной тишине со зрительских рядов раздался женский вскрик. Он сразу же замолк, но этого хватило, чтобы гимнастка в полёте на какой-то миг потеряла своё душевное равновесие, свой настрой на трюк. Она почти сразу вернулась в воздухе в прежнее состояние, но произошедший сбой, выбивший её из колеи, сделал своё дело.
На земле Савелий Фомич, держащий на плечах Лёню, тоже вздрогнул от крика и покачнулся. Но не от самого возгласа, а от понимания того, чем это может кончиться для гимнастки, работающей в воздухе. Он покачнулся, и сын на его плечах тоже едва не упал. Именно в этот миг Оля должна была встать на плечи брата. Но всё разладилось в их взаимодействии. С ужасом зрители увидели, что Оля не смогла встать ему на плечи, она пронеслась мимо. Остановившимися глазами Савелий Фомич смотрел на распростёртую на манеже дочь, боясь подойти к ней и узнать, что случилось самое страшное…
* * *
Савелий Фомич сидел у постели дочери. Она лежала недвижимо и не приходила в себя. Старый циркач корил себя за то, что подверг Олю смертельной опасности. Слёзы текли по его щекам в седые усы. Он чувствовал себя виновным в том, что случилось – в самый ответственный момент он покачнулся, и она не смогла приземлиться туда, куда рассчитывала.
– Прости меня, – бормотал он, – прости дурака старого…
После ухода доктора он отправил Лёню спать, а сам остался у её постели. Но Лёня тоже не спал, как и все цирковые – все переживали о случившемся. Все ждали хоть какой-нибудь вести о том, что она очнётся, откроет глаза. Цирковые были одной семьёй, и произошедшее несчастье все ощущали как своё личное горе. Вслух никто ничего не говорил, боясь нарушить молчание, все только молча переглядывались. Цирковые дети, многие из которых уже начали работу на манеже, ловили тревожную тишину, они тоже не могли уснуть, а родители в этот раз не настаивали на этом. Была уже глубокая ночь, а никто ещё не сомкнул глаз.
Савелий Фомич дотронулся руки Оли. Она была безжизненна. Только бы осталась жива! Упасть с такой высоты, из-под купола цирка – это страшно. Он хорошо знал, что это такое: в молодости он сам сорвался с подобной высоты и едва остался жив.
…Молодой Савелий Погорелов, а это и было его настоящей фамилией, Серебряный – это только псевдоним, дирекция цирка не позволила молодому артисту выходить под своей фамилией, она не годилась для успешного артиста, да и публика и репортёры скалили бы зубы – артист погорелого театра, так вот он был пригож и статен, как Аполлон. Его волнистые волосы обрамляли красивое лицо, широкие плечи и накачанные мускулы придавали ему мужественности. Девицы теряли рассудок от этого писаного красавца. Он пользовался необыкновенным успехом у женщин. О его прошлом мало кто знал, а точнее, никто не знал. Поговаривали, будто бы он из богатой семьи, получил хорошее домашнее образование, но по каким-то причинам то ли семья разорилась, то ли его лишили наследства, и он вынужден был пойти в цирк. Сам он на подобные вопросы отвечать отказывался и потому был тайной для всех, даже самых близких друзей. Прекрасно образованный, высокий, мускулистый, необыкновенный красавец, он был всегда в центре внимания.
Но однажды всё кончилось. При исполнении трюка он сорвался с большой высоты. Думали, разбился насмерть. Но доктора нащупали у него биение пульса. Несмотря на это, они не надеялись, что он будет жить. Когда после долгих дней беспамятства он пришёл в себя, ему предрекали полный паралич. Однако он поднялся и пошёл своими ногами и даже вернулся на арену. И только одно утверждение врачей исполнилось: он никогда не сможет жить нормальной семейной жизнью и у него никогда не будет детей.
С тех пор Савелий стал сторониться женщин. Он не знал женских ласк и не очень переживал об этом. Гораздо больше его волновало другое. Будучи от природы добрым человеком, он любил детей и очень переживал, что у него их никогда не будет. К нему часто прибегали цирковые дети, он всегда с радостью принимал их всех. Он играл с ними в прятки, катал их на спине, ползал с ними по полу, играя в разные игры, рассказывал им всякие истории… Ему нравилось слышать в своей комнате весёлый ребячий смех, видеть малышню радостной и счастливой. А потом все дети расходились к своим родителям, и Савелий оставался один в полной тишине. Сжав зубы, он беззвучно плакал о своей неудавшейся судьбе. Как хотелось ему иметь своего мальчишечку, который не будет, как другие, уходить от него, которого бы он научил мастерить, с которым они бы вместе ходили на рыбалку, а потом на звёздном небе он показывал бы ему созвездия Большой и Малой Медведиц…
Однажды ему подвернулся удобный случай. Как-то они после гастролей в одном городе уже собирались уезжать. И тут Савелий заметил чумазого мальчишку лет пяти, который просил милостыню. Понаблюдав за ним, Савелий подошёл к нему и спросил:
– Тебя как зовут?
– Лёнька, – ответил тот.
– А ты чей будешь, Лёнька?
Мальчик в ответ пожал плечами.
– Родители у тебя есть? – снова спросил Савелий.
– Неа, – ответил мальчик.
– А ты хочешь выступать в цирке?
Мальчик не знал, что такое цирк, но на всякий случай кивнул головой. Ему не хотелось жить на улице и просить подаяние.
– Хочешь поехать со мной? – предложил ему Савелий. – Я буду твоим папой, а ты будешь моим сыном.
Лёня радостно закивал головой. Савелий протянул ему свою руку, а он вложил в неё свою маленькую ладошку. Так Савелий Фомич Погорелов стал отцом. У него появился сын. Он отмыл и откормил Лёню, потом они стали вместе выходить на манеж. Мальчик загорелся этим делом, видя, как ответственно другие относятся к репетициям и выступлениям, он хотел всё делать наравне со взрослыми, ни в чём не отставать от них.
Помимо цирковых репетиций Савелий Фомич уделял долгожданному сыну много внимания. Так как из-за постоянных переездов у него не было возможности учиться, отец сам учил его русскому языку и арифметике, географии и истории и даже французскому языку. Рассказывал всё, что знал сам, а знал он очень много. Больше всего Лёня любил слушать о Древнем Египте и о Киевской Руси. Он часто просил рассказать то, что он уже не раз слышал от отца, но ему нравилось снова и снова слушать его рассказы. И Савелий Фомич с удовольствием повторял уже сказанное, но с новыми подробностями. А по ночам они смотрели на звёздное небо и искали там знакомые созвездия… У них не было постоянного дома, они вели кочевой образ жизни, а это подразумевало иметь минимум личных вещей, но, несмотря на это, Савелий Фомич покупал книги и они вместе читали Жюля Верна и Конана Дойля, Пушкина и Аксакова.
Однажды они с десятилетним сыном гуляли в одном городе между выступлениями. Внимание Савелия Фомича привлекла толпа любопытных. Они тоже подошли. Оказалось, совсем маленькая девочка пела и танцевала для публики. А потом ходила с шапкой, прося заплатить. Кто-то молча уходил, кто-то бросал в шапку медяки. Когда толпа разошлась, Погорелов увидел, что к девочке подошла цыганка и забрала всю выручку, а её саму заставила снова собирать зрителей, петь и танцевать для них. Присмотревшись, он заметил, что девочка вовсе не похожа на цыганку: у неё были голубые глаза и светлые локоны. Он понял, что ребёнок украден цыганами специально, чтобы просить подаяние. Он знал о таких случаях, его самого в детстве пугали, что если не будет слушаться старших, то его украдут цыгане. Решение созрело мгновенно.
– Лёня, а ты хочешь быть старшим братом? – спросил он у сына. – Давай купим себе девочку.
– Давай, – согласился Лёня. Он никогда не перечил отцу.
Они подошли к цыганке. Неподалёку были другие цыгане, они, увидев это, насторожились.
– Касатик, дай погадаю, всю правду тебе расскажу, – сразу взяла его в оборот цыганка. – Дай руку, золотой мой, я тебе всю твою жизнь расскажу.
– Я про свою жизнь и так всё знаю, – ответил Савелий Фомич. – Меня другое интересует. Что ж это вы так, другие цыгане песнями и танцами себе на жизнь зарабатывают, а вы маленького ребёнка заставляете на вас работать. Откуда у вас эта девочка?
– Это наша девочка, – ответила цыганка.
– Я хочу её купить у вас, – он достал все имеющиеся у него наличные.
– Ой, касатик, не шути так. Она не продаётся. Она приносит нам много прибыли.
– Не продаётся, говорите? А вот я сейчас позову городового, вас заберут в полицию, там и будете объяснять, где вы взяли эту девочку.
Через секунду она выхватила у него из рук деньги и была такова. Вслед за ней исчезли и остальные цыгане, осталась только девочка. Расценив это как акт купли-продажи, Савелий Фомич взял её на руки и понёс к себе.
– Тебя как зовут, кукла? – спросил он.
В ответ малышка только улыбалась. Она не знала, как её зовут. В таборе она откликалась на "Эй, ты, иди сюда" или "Эй, ты, иди отсюда".
– Давай мы тебя назовём в честь великой женщины, правительницы Киевской Руси княгини Ольги. Лёня, ты как считаешь?
Лёня согласился, что это имя замечательно подходит для его новой сестры.
– Ты согласна быть Ольгой? – спросил Погорелов у девочки и пощекотал её.
– Да! – заходясь от счастливого смеха, ответила она.
Так Савелий Фомич Погорелов стал отцом двоих детей. Свершилась его самая заветная мечта. Его комнатушка уже не была похожа на склеп, в ней звучали детские голоса. Его дети принадлежали только ему и никуда от него не уходили. Он любил посадить одного своего ребёнка на одно колено, другого – на другое и так долго сидеть, разговаривать с ними, рассказывать им что-нибудь, слушать их. Это были их счастливые семейные вечера. К его сожалению, так не могло продолжаться вечно: дети росли и уже не сидели на его коленях. Они сидели рядом с ним за столом как равные. В их семье, где никогда не было матери, Савелий Фомич был сам сентиментален, как женщина, и потому грустно констатировал, что дети взрослеют и становятся независимыми от него. А ему так нравилось заботиться о них, когда они были маленькими, быть для них необходимым. Он всё время вспоминал, какими они были в детстве и как слушались его. Они, вообщем-то, и сейчас прислушивались к его мнению, но он понимал, что у них свои взгляды на жизнь, свой путь, и однажды он станет им просто ненужным. Он всячески старался отдалить такой момент. Он боялся вновь остаться в одиночестве в своей комнатушке в вагончике. Теперь, когда он вырастил детей, познал отцовское счастье, ему было бы пройти через это ещё больнее, чем раньше.
И вот сейчас он сидел у постели своей любимой дочери и не знал, выживет ли она. Оказывается, всё то, что прежде занимало его ум, было мелко и ненужно. Самое главное – это то, что лежит сейчас перед ним.