Метеллу дозволялось говорить Цезарю правду – Октавию хватало ума понимать, что на одних славословиях и лести далеко не уедешь. Вот и сейчас он, подавив приступ гнева, промолчал: Метелл был прав. Цезарь признал сына официально, и хотя в завещании был упомянут именно он, сын приемный, все же наличие сына кровного грозило опасностью. Именно поэтому его и надо было убрать. Именно поэтому и следовало сделать так, чтобы все позабыли о том, что Цезарион – сын именно Цезаря. Он должен оставаться сыном царицы-шлюхи, которая и сама не знала, от кого родила ребенка. К несчастью, дети Антония очень похожи на своего отца – о них не скажешь, что они рождены невесть от кого. Правда, и Цезарион очень похож на Цезаря, но, к счастью, многие уже забыли, как именно он выглядел. И к тому же Цезарь был уже стар – это ему, внучатому племяннику, были заметны в ненавистном претенденте на египетский трон фамильные черты рода Юлиев…
Метелл был не только человеком, говорящим правду. Он еще был человеком – одним из немногих! – кому доводилось выслушивать правду от императора.
– Юный Цезарион – вылитый мой божественный дядя, – тихо выговорил он. – Его стоит только показать войскам, и…
Метелл кивнул. Гая Юлия, ныне признанного богом, легионы просто боготворили – вот такой вот невеселый каламбур.
– Его возведут на престол, – тихо и размеренно продолжал Цезарь Октавиан. – Просто потому, что это – сын Цезаря. Как ты думаешь, что он… науправляет? Совсем ребенок, к тому же – выросший в этой варварской стране. Человек, который жил в Риме – сколько? Около двух лет? В младенческом возрасте? Человек, который не знает и не любит наше государство? Разве о таком наследнике мечтал мой божественный отец?
Метелл молчал. Конечно, все, что Гай Октавиан говорит, – абсолютная правда. Но… казнить мальчишку! Которому едва исполнилось семнадцать лет?! И потом, он все же – сын Цезаря…
Но и в самом деле, что тогда будет с Римом? Пускай юный Цезарион пошел полностью в своего отца – не только внешностью, но и умом. Ума для управления государством недостаточно. Его, это государство, нужно любить. Как любил Гай Юлий Цезарь, признанный ныне богом. Как любит этот странный парень, похожий и внешне, и повадками больше на своего приемного отца, чем на родного.
Да, Гай Юлий хочет получить полную власть, но следует отметить, что он и в самом деле знает, что лучше для страны, и хочет этой власти не только для удовлетворения собственных амбиций.
А что касается возраста Цезариона, то сам Гай Юлий, тогда еще Октавий, стал настоящим, а не только на бумаге, наследником божественного Цезаря, когда ему только исполнилось восемнадцать… И Цезарион – не мальчик, а юноша, который может стать настоящей преградой на пути к достижению Гаем Юлием Цезарем Октавианом целей по возвеличиванию Рима.
– Да, мой Цезарь. Ты абсолютно прав. Прикажешь доставить мальчишку сюда и казнить?
Гай Октавиан качнул головой.
– Убей его сам – и тихо. Лишние волнения в народе нам ни к чему. А что касается "держал на руках"… Потомки должны знать, что ребенок родился после того, как мой приемный отец покинул Египет. Понимаешь? После.
– Может быть, намного позже? Скажем, месяцев через десять…
Октавий махнул рукой:
– Не стоит. Во-первых, ребенка видели и в Риме, а, что ни говори, трехлетний малыш здорово отличается от двухлетнего. Во-вторых, не надо унижаться до открытой лжи. Все, что надо, народ додумает и сам.
– А что делать с детьми от Антония?
Губы Цезаря Октавиана скривились, как будто он собирался заплакать:
– Детей отвези в Рим и отдай моей сестре.
– Но следует ли… – осторожно начал Метелл.
– Ты хочешь знать, не больно ли будет моей сестре заниматься детьми, которых от ее мужа родила другая женщина? Думаю, ей больнее будет не знать, что с ними. Видишь ли, Октавия любила Марка Антония. И Октавия – прирожденная мать. Она воспитает из этих детей настоящих римлян.
Клеопатра и Антоний были похоронены в одной гробнице.
Несколько дней спустя к гробнице пришел толстый безбородый мужчина; он не молился, не выполнял никаких ритуалов – просто сидел с закрытыми глазами.
Сперва местные жители специально подходили, чтобы посмотреть на него: в конце концов такую диковинку увидишь не каждый день – чтобы человек вот так просто сел и сидел, не шевелясь, возле чьей-то гробницы.
На второй день какая-то сердобольная женщина принесла ему баклажку с пивом и лепешку. Он не отказывался. И даже поел.
На следующий день ему снова принесли еды. И на следующий. Он ел, но при этом выглядел все хуже и хуже. Тело его, толстое, но тугое, постепенно как-то оседало, обвисало. Щеки, на которых за это время так и не пробилась щетина, приобрели нездоровый серый оттенок.
А на десятый день женщина, которая регулярно приносила толстому еду, обнаружила его мертвым. В пальцах он сжимал золотую монету с отчеканенным профилем недавно умершей царицы. Пытался ли он что-то у кого-то купить прямо перед смертью или его кто-то хотел ограбить? Выяснять никто не стал. А монету вытащить из окоченевших пальцев толстяка так и не смогли, вместе с ней и похоронили.
Цезарион, сын Цезаря и Клеопатры, спустя некоторое время был казнен; его тело еще не успело остыть, как кто-то усомнился в том, что он являлся сыном божественного Юлия.
– Еще бы – не сомневаться, – говорили в народе. – При такой-то мамаше.
– Да у нее знаешь сколько народу перебывало? На ложе-то? Несколько тысяч человек! – кипятился на базаре покупатель с целой корзиной лука.
– Да сколько тысяч? – удивлялся второй, худой и жилистый; он выбирал товар на прилавке рядом, но, услышав знакомую тему, забыл, зачем пришел на базар. – На наших же глазах она с Антонием сошлась. Когда бы успела?
– Так до него еще! – с азартом отвечал третий, одноглазый толстяк. – Она же лет с одиннадцати начала мужиков обслуживать. Там что-то еще такое со старшей сестрой было, не зря Береника покойная приказала сестрицу остричь налысо.
– Точно-точно!
– Ну пускай даже с одиннадцати. Но несколько тысяч…
– А ты не сомневайся! У нее каждый день новый был!
– И что интересно – людям жизни не жаль было!
– А что, верно, что ее любовников потом казнили?
– Верно, верно! Всех до одного!
– Неужели никто не понравился? – удивленно поинтересовался продавец винограда; он приехал в Александрию из провинции, и все толкущиеся рядом покупатели – местные жители – решили немедленно просветить непосвященного.
Они загомонили наперебой:
– Каждую ночь – новый!
– А утром беднягу ждала казнь!
– Говорят, очередь выстраивалась!
– Да, говорят, ее стародавний приятель, евнух один дворцовый, этим занимался.
– Чем – этим?! Он же евнух…
– Да нет, просто подбирал ей новых любовников…
– Да, говорят, она и с евнухом… того…
– Чего – того?! Ты в своем уме?! Он же ничего не может…
– Говорят, евнухи кое-что все же могут…
– Ой, да зачем ей евнух-то?! Когда вокруг полно нормальных мужиков было, и каждый готов…
– Да так уж и каждый!
– Ну, каждый второй…
– Я бы лично не пошел. Жить-то все-таки хочется!
– А может, каждый из этих… надеялся, что сумеет ублажить царицу так, что она его в живых оставит?
– Да и красавица она, конечно, была. На редкость просто.
– Да, к такому возрасту бабы жухнут. А она – ну, прямо как молоденькая. У меня двоюродный брат мужа старшей сестры во дворце прислуживает; говорит, как померла, лежала – красивая такая, как будто прилегла поспать.
– Странно – столько мужиков, а красивая… Шлюхи обычно быстрее старятся.
– Колдунья она была. Вот потому и не старилась.
– Да старилась, старилась. Нет такого колдовства, чтобы время удержать. Просто медленно.
– Она ванну принимала. С молоком диких ослиц. Потому и не старела!
– Ничего и не с молоком! Из крови ванна! Из крови молоденьких девственниц!
– Ну, это ты уже загнул. Не было у нас такого, чтобы девственницы пропадали. Да еще в таких количествах.
– Точно, не было. И ты… того… Царица-то наша была… распутная, но не убийца же! Помолчал бы!
– Но колдунья!
– Евнуха, говорят, приворожила. Предан ей был, как пес.
– А евнух-то говорят, того… помер. Возле гробницы уселся и через пару дней помер…
– От голода?
– Да от какого голода! Ему еду приносили, и он даже ее ел! С тоски помер! Я ж говорю, как пес!
– Ну вот, а ты говоришь – "ничего не было"; если ничего, он бы и не помер!
– Да приворожила же!
– А может…
– А говорят, их вовсе и не казнили, – вклинился в разговор еще один покупатель; свою корзину, прикрытую тряпкой, он поставил на землю, утер пот со лба и повторил: – Говорят, они сами помирали… Не выдерживали просто.
– До смерти залюбливала? – гулко захохотал одноглазый толстяк.
– Да ну… – жилистый с недоверием скривился. – Если у царицы было столько мужиков, она в них толк знала, верно?
Все согласились.
– А если знала, то уж наверняка могла выбрать себе такого, кто… выдюжит, – он прибавил короткое словцо. Все загоготали.
– Странно, что у нее деток столько. Говорят, у шлюх детей не бывает…
– Это потому, что они сперва плод травят. Как вытравят, так и не бывает потом. А она-то родила! От Цезаря.
– Да от какого Цезаря! Может, она и сама не знала, от кого!
– Но Цезарь-то признал…
– А чего б ему и не признать? Красивая баба – она кого хошь на что угодно уговорить может. Особливо ночью…
Снова гогот.
– И потом, Цезарю тоже выгодно было Цезаренка признать. Раз дитё родилось – значит, он еще мужик. В завещании-то все равно другим все отписано…
Худощавый осторожно выбрался из толпы; подхватил свою корзинку. Больше здесь ему делать нечего, разговор и так потек по нужному руслу…
Худощавый на всякий случай побродил по городу, потом постучал в один из домов.
Через двадцать минут он выбрался через заднюю калитку в глухой переулок и, не оглядываясь, быстро.
пошел прочь. Облик его претерпел разительные перемены: если в главный вход вошел египтянин, то, сейчас поднимая пыль, по переулку шел римский солдат.
Еще спустя час он, стоя навытяжку перед Авлом Теренцием, пересказывал содержание сегодняшнего "базарного разговора".
– Молодец, – задумчиво похвалил его Авл Теренций. – Все замечательно. Только, может, одного раза мало? Возможно, успех следовало бы закрепить?
Жилистый шпион качнул головой. Он привык разговаривать с Авлом Теренцием без церемоний.
– Нет. Будет слишком… навязчиво. Александрия – город большой, но вместе с тем и маленький. Лучше, если некоторое время народ… поварится с этими мыслями сам. А позже можно будет подпустить еще кого-нибудь. Скажем, одну из дворцовых женщин. Которая должна с сочувствием – именно с сочувствием! – а не, упаси боги, с осуждением – рассказать о том, как бедняжка царица раздумывала, как бы ей убедить Цезаря…
Авл Теренций склонил голову. Разумная мысль. Следует только теперь постараться внушить ее Цезарю. Октавий может не согласиться. Он горяч: хочет всего и сразу. Что же, это свойственно молодым. Это – не самый серьезный недостаток. Из Октавия вполне может получиться хороший правитель. Не худший, чем был из его приемного отца. А он, Авл Теренций, по мере сил будет делать так, чтобы это произошло.
– Хорошо. Ты можешь идти.
Худощавый покинул дворец.
Ночью его постоянная любовница, вдова-гречанка, вдруг сказала:
– Сегодня с соседкой говорили о нашей царице. Говорят, она сама не знала, от кого у нее сын.
Худощавый лениво приподнял голову.
– И что?
– Я думаю, это неправда, – неуверенно произнесла женщина. – В конце концов она постоянно была при Цезаре… Я имею в виду первого Цезаря, Юлия-бога.
– Так ли уж постоянно? – худощавый прищурился; вопрос прозвучал резковато: он расслабился и просто не успел придать интонации оттенок пустого вопроса – поэтому сразу после этого он почти натурально зевнул.
– Я думаю, что это не так, – не сдавалась женщина. – И потом, даже если бы царица была настолько распутной, о мертвых говорить плохо… как-то некрасиво.
– Глупости, – мужчина снова зевнул, затем протянул руку и погладил любовницу по упругому плечу. – Тебе ее жаль, что ли? Так жалеть живых надо. А ей уже какая разница? Правда или нет – ей уже ничто не повредит. А боги, ты сама знаешь, по истинным делам судят. А не по тому, что люди говорят.
– Просто выгодно говорить, что она была распутной, – твердо сказала женщина, не откликаясь на ласку.
Мужчина напрягся.
– Просто распутство царицы позволяет всем остальным… почувствовать, что они не так уж плохи сами. Они говорят себе: "Я прелюбодействую, но – потихоньку, а она это делала в открытую, и…"
Мужчина закрыл ей рот долгим поцелуем.
– Хватит о царице, моя радость. Какой бы она ни была – она уже мертва. А мы с тобой живы. А что до разговоров, так пускай говорят.
– О ней долго еще будут говорить, – прошептала женщина. – Она была… необыкновенной!
– Пусть говорят, – согласился мужчина. Он знал: о ней будут говорить много, и не всегда эти слова будут соответствовать действительности. Он сам приложил к этому руку. А он всегда свою работу выполнял хорошо.
Послесловие
Об этой женщине ходило множество слухов при жизни – слухов, зачастую не имеющих ничего общего с правдой.
Смерть этой женщины обросла еще большим количеством легенд.
В тот же день, когда ее остывающее тело было найдено в покоях, а рядом – тела двоих служанок, в народе возникла красивая легенда о том, что царица покончила с собой при помощи змеи, которая была принесена по ее приказу торговцем в корзинке с фруктами.
Позже имя Клеопатры, похоже, было сознательно очернено. Кому это было выгодно? В первую очередь, конечно, самому Октавиану – в конце концов, сын Клеопатры Цезарион, официально признанный Цезарем, имел прав на престол не менее, чем полуплебей Гай Октавий Фурин, внучатый племянник, официально усыновленный Цезарем лишь в завещании. К тому же Клеопатра долгое время была фактической женой Марка Антония, официальной супругой которого являлась родная сестра Октавиана.
Легенды о распущенности царицы в первую очередь ставили под сомнение то, что ее старший сын был рожден именно от Цезаря – дескать, если в постели царицы перебывало такое количество любовников, то, скорее всего, она и сама могла не знать, кто же именно являлся отцом ее отпрыска.
А вместе с тем следует вспомнить о том, что Цезарь официально признал своего сына и перед смертью начал готовить закон, позволявший ему жениться на не-римлянке Клеопатре – тот самый Цезарь, который развелся со своей второй женой Помпеей Суллой только потому, что на нее пала тень подозрения в неверности. Почему мы так говорим? Потому что, если бы она была уличена в измене мужу, ее развод был бы позорным и вряд ли она вышла бы замуж снова. А на самом деле ее брак устроился достаточно скоро, и устроил его чуть ли не сам Цезарь – современники обвиняли его в том, что он просто нашел достойный предлог, чтобы избавиться от жены и получить возможность жениться еще раз. Но на вопрос, почему именно он разводится, если сам считает свою жену невиновной, Гай Юлий ответил, что "жена Цезаря должна быть превыше всех подозрений". И почему-то очень мало кто обращает внимание на то, что эти два "факта" – жена, отвергнутая лишь потому, что на нее пала тень подозрения, и желание жениться на женщине, которая была настолько распутна, что родила сына неизвестно от кого, – практически не согласуются один с другим. Как будто речь идет о двух разных Юлиях Цезарях. Цезарь на старости "впал в маразм"? Очень сомнительно, ведь в противном случае это не преминули бы отметить в своих записках многочисленные его противники.
Похоже на то, что Клеопатра, знакомая нам по книгам и фильмам, имеет довольно мало общего с той женщиной, которая на протяжении двадцати одного года правила Египтом. Об этом говорит и английский египтолог Окаши эль-Дейли, и сотрудница британского музея Сьюзен Уокер: рукописи арабских ученых Средних веков рисуют совсем другую царицу, не ту, что изображена в трудах римских историков.
Сегодня имя "Клеопатра" ассоциируется в первую очередь с красотой и сексуальностью. Со вторым не поспоришь – в конце концов, именно эта женщина сумела завоевать любовь двух таких незаурядных мужчин, как Юлий Цезарь и Марк Антоний, а вот насчет первого – сохранившиеся ее скульптурные портреты демонстрируют нам облик, далекий от общепринятых канонов красоты.
Произнеся "Клеопатра", мы представляем чаще всего кого-то типа Элизабет Тейлор в ее роли: красива, в парике, с подведенными по египетской моде глазами. А вместе с тем дошедшие до нас скульптурные изображения царицы – как и чеканка на монетах – изображают женщину с греческой прической. Со своими собственными волосами – забранными в узел, с выпущенными завитыми локонами. Да она и была гречанкой, вернее, македонянкой – династия Птолемеев была основана диадохом (преемником) Александра Македонского, возможно, даже его единокровным братом.
Да и представления наши о Древнем Египте не совсем соответствуют тому времени, в которое правила Клеопатра. Это – уже так называемый эллинистический период.
Также имя египетской царицы ассоциируется у нас с исключительной распущенностью. Наверное, почти любой на вопрос "Что вы знаете о Клеопатре?" расскажет о многочисленных любовниках и о том, что некоторые даже были согласны лишиться жизни, проведя с царицей одну-единственную ночь.
Было это на самом деле? Нет? Мы вряд ли когда-нибудь узнаем правду.
Приложил свою руку к формированию привычного нам образа царицы и великой Шекспир: именно такой она изображена в его произведении "Антоний и Клеопатра". Кстати, великий драматург, пропустив исторические слухи через призму своего таланта, исказил не только образ Клеопатры: чего стоят только нарисованные им портреты "изверга" Ричарда III Йорка, и Макбета, не только имевшего равные со своим соперником права на престол, но и просидевшего на этом самом престоле семнадцать лет!
Впрочем, следует отдать должное и Шекспиру: о Клеопатре он пишет:
Над ней не властны годы; не прискучит
Ее разнообразие вовек.
Как говорится – и на том спасибо.
Итак, мы знаем о Клеопатре многие факты, истинность которых находится под большим сомнением.
Но зато известные, подтвержденные факты из жизни последней египетской царицы почему-то проходят мимо нас!
Клеопатра знала девять, а то и больше языков – кто сейчас помнит об этом? При этом она чуть ли не единственная из всех Птолемеев знала не только греческий и латынь, но могла говорить на том языке, на котором разговаривали ее подданные-египтяне: остальные монархи, по-видимому, считали ниже своего достоинства изучать язык черни.
Клеопатра закупала продовольствие в годы, когда неразлившийся Нил не был способен обеспечить продуктами крестьян.
Клеопатра писала книги – известно по крайней мере об одной книге, принадлежащей ее перу: "О лекарствах для лица". Она, говорят, придумала средство против выпадения волос.