Потом я обхватил Киру за талию… Она держала в руке клочок травы, отвернув от меня лицо. А я уже вдыхал запах ее волос, тела: – Кира!!!..
Опять… Все случилось, повторилось опять…
Почему у нее так мелко? Или – так вообще должно быть?..
Лежали рядом на сене, переводили дыхание.
Что я опять наделал? Зачем?..
Когда все закончилось, мне опять стало все противно. И Кира, и этот ее сарай с кроликами…
Зачем я тащился сюда по жаре, через речку, на автобусе? Шел, как будто было у меня главное в жизни дело. Что – если не совершу – погибну нафик.
И вот не погиб. Спасся.
Опять пришел и будто бы попользовался. Теперь вот – не нужна. Противно смотреть. И ноги – открытые сейчас совершенно – на них и смотреть не хочется. Ноги, как ноги.
– Ты хочешь чаю? – спросила меня Кира. – - Нет, – я ответил, – мне домой пора…
По душной и пыльной Снайперской улице я уходил обратно к автобусу и твердил себе многократно: "…никогда, никогда, никогда не приходи больше сюда! Это нечестно, подло. Ты унижаешь ее, губишь! За что?!!..".
А через несколько дней опять забывал про все свои переживания и клятвы. И снова бросал тяпку среди картофельного поля и бежал через поля и реки на Снайперскую улицу.
Мама Киры работала в киоске "Союзпечать". И днем ее дома не бывало. И мы, конечно, использовали замечательную возможность пообниматься и все остальное на широком диван-кровати.
Я и не заметил, когда у Киры уже стало все не мелко, а как раз под размер. А в самом конце оставался будто бы какой-то мячик, который мне всегда хотелось жестко пинать…
Мы не целовались… Мне почему-то не приходило в голову, что с девушкой еще нужно и целоваться. А, когда все заканчивалось, вообще рядом с ней находиться становилось неинтересно. Но однажды…
У нас опять все случилось. У Киры в доме. На кровати. Мы лежали, слегка обнявшись, и я уже привычно подумывал о том, что нужно вот как-то сказать, намекнуть, что у меня дела, уже мне пора, идти далеко – может быть поздно, вечер… Знал – Кира опять расстроится, может – плакать будет и потому все оттягивал момент объявления о моих планах на ближайшие минуты.
Ну, – думаю, – сейчас вот немного поглажу ее, чмокну в щечку, покажу, что не такой уж я Кай с холодным сердцем, – и скажу.
Перевернулся и голый лег на голое тело Киры. Она вопросительно, с тревогой посмотрела мне в глаза. Я тихо коснулся губами ее щеки. Потом – шеи… А потом – случайно, наверное – встретились наши губы. Приоткрытые губы Киры – с моими. И… Я еще не знал таких ощущений! Мои губы купались в горячей влаге Кириных губ, встречались с языком… Во мне опять пробудилось бешеное желание!
Так вот почему на советских фильмах с поцелуями ставили гриф "до 16 лет не допускается"! Цензоры и партийные блюстители нравственности знали, что поцелуй – это не игрушки. Что при поцелуе у мужчины обязательно встает пенис, а с женщиной тоже наверняка происходит что-то подобное. И сцены, в которых поясным планом показывают целующихся киногероев, могут растлительно действовать на молодежь, потому что совсем легко представить, что творится в трусах героев там, в нижней части экрана!..
Поцелуй – это, по сути, такой маленький предварительный половой акт. Вполне иллюстративный в ощущениях. Поцелуй – это трейлер возможного полового акта.
…Ноги Киры сами раздвинулись, и я вошел в нее резко, грубо, будто вонзил по самую рукоять кинжал…
У нас еще никогда не было два раза. Обычно я, совершив очередной свой, безнравственный во всех отношениях, поступок, быстренько собирался и уходил. А тут…
Я безжалостно пинал ее упругий, трепетный – там, внутри – мячик и – целовал, целовал, целовал!.. Губы Киры, как будто давали мне дополнительную мужскую энергию, я не мог остановиться…
А потом она закричала…
Забилась в судорогах, захватывая, комкая в ладонях простыни, целуя, обнимая меня и опять комкая все, что попадалось под руки…
Мы обессилели и обмякли оба… Вместе…
Как после всего такого я мог перестать приходить на Снайперскую улицу?
Не мог.
Только, когда я уходил от Киры, у меня просыпались стыд и совесть. Которые до того вообще не подавали никаких признаков жизни.
А вообще, любовь это не детские игры. В каком бы возрасте она ни возникла. И ей без разницы – взаимное ли чувство, или нет?
Во время моего очередного визита, когда я опять мысленно готовил свою речь для расставания, Кира, надевая трусики и поправляя прическу, сказала, что у нее нет месячных.
Мне эта информация ничего не говорила. Ну и что? Может, это даже и хорошо? Хлопот меньше. Я подумал, что на эту, вполне нейтральную, фразу, я могу сказать свою, почти такую же. И сказал: – Я, наверное, пойду… Поздно уже…
– Саша, я, наверное, беременна…
– Пойду я… Что? Как… беременна?..
– У меня уже пятый день нет месячных…
– Ну и что?..
К своим четырнадцати годам я уже про половое воспитание прочитал книжек достаточно много. Но я их просматривал как-то избирательно. Места, где про всякие там овуляции, роды и месячные я пропускал.
При чем тут месячные, если самое интересное – это как соединяться с девушками и – картинки.
В общем, вид перед Кирой у меня сделался весьма глупый. IQ упал до плинтуса. Ну, у всех мужиков, которым в четырнадцать лет говорят, что они стали отцами, вид приблизительно одинаковый.
Редко кто из молодых парней ведет себя в подобной ситуации достойно.
Новость выглядела не просто фантастической, она была невозможной. Потому что дети родятся у взрослых, а мы с Кирой еще школу не кончили. Какие могут быть дети? Я вообще собирался стать музыкантом и непременно великим. Слава, гастроли… В плотный график моих мечт дети никак не вписывались.
А еще у меня еще и воспитание было такое, что дети в семье мне представлялись докучливым сопровождением интересной и вполне самодостаточной жизни взрослых. Ну, вот живешь ты – и все у тебя есть. И работа интересная, творческая. И жена. И собака. И куда тут еще ребенка?.. Он кричит. У него пеленки.
Моя мама к существующему вокруг деторождению не то, чтобы относилась отрицательно, но наличие в семьях больше одного ребенка уже считала некоей аномалией. В нашем совхозе в соседнем бараке у Греца было целых шесть детей. Мама говорила, что он их "настругал".
Я так этого Греца и представлял: ходит он по совхозу со своим рубанком навыпуск и присматривает себе очередную жертву, чтобы обрюхатить.
В общем – дети – это сопли, стирка, крики. Лишние хлопоты. Которые люди, неизвестно зачем, принимают на себя, когда становятся взрослыми.
Но, причем тут я?..
Домой я от Киры добирался, не чуя ног.
Беременная?.. Ребенок?.. Мой активный словарь сразу пополнился несколькими словами, которые сразу заняли всю голову.
Пеленки?.. Горшки?.. А как же школа?.. Моя карьера музыканта?..
Да, и ребенок – это, наверное, не самое страшное. Мне ведь с Кирой… Мне же с ней противно… потом, после всего… Я ее… не люблю… Буду просыпаться каждое утро и видеть ее лицо… Не хочу я каждое утро видеть ее лицо!..
Это нужно будет обо всем рассказать папе с мамой… Потом – жениться?.. Волосы дыбом! Женятся уже совсем старики, те, кому по восемнадцать-двадцать лет! Ходят на работу, женятся. Стругают детей…
А я – только чуть двинул своим махоньким детским рубаночком… Что – так все просто?..
Вечером кушать дома собрались, а на мне лица никакого нет. – Что с тобой, Саша, – мама поинтересовалась.
Ага, так я сразу и сказал!
Так прям сейчас и брякну, мол: – Мама, ты уже не мама, а бабуся!..
– Ничего, мама. Что-то аппетита нету… – и спать пошел.
А – какой тут сон?
Конечно – крепкий.
Отработал на участке, сбегал в Жилгородок, порезвился с девчонкой. Потом услышал новость, прошелся опять из города в свой поселок. Насыщенный был день.
Уснул я сразу, как убитый, только до кровати дошел.
Совесть и всякие размышления должны были все-таки подождать меня до завтра, пока высплюсь…
Выспался – и сразу навалилось на меня со всех сторон мое несчастье. Вспомнил, что буду отцом, что нужно, наверное, жениться…
Что скажет бедная моя мама!..
И планы у меня в связи с открывшимися обстоятельствами возникали самые разные.
Ну – главное – жизнь кончена. Нужно или пойти, утопиться. Или прыгнуть с конторы и убиться. Там под конторой ступеньки крутые, из цемента. Долго не буду мучиться.
Оно ведь уже без разницы – что жениться, что убиться.
А других планов как-то особенно и не было.
Бегать в Жилгородок уже не хотелось.
Все бесстыдные мои желания враз умерли – как бабка пошептала. Осталась только совесть, которая получила, наконец, доступ к моей душе и телу и могла меня теперь мучить без всякого с моей стороны сопротивления.
Недели две я ходил потерянный, безжалостно травмируя себя мыслями о разных самоубийствах.
И, как-то после обеда, когда я пришел с работы и прилег спать на чердаке, мама веселеньким голосом позвала меня: – Саша, а кто к нам приехал!..
Я как-то сразу догадался, кто приехал.
Ну… Все… Утопиться не успел, теперь придется, наверное, жениться…
Выглянул из чердака. Внизу, под лестницей, в ситцевом своем платьице стояла моя невеста…
Живот… Нет… Ничего еще не заметно… Пока…
Спустился вниз. Привет-привет…
Пошли гулять в кленовую рощицу, что прорастала прямо в окраину нашего поселка. Проходили мимо бараков – и стар и мал пялили на нас глаза. "К Сашке врачихину Кирка приехала! Ну, те, что жили тут в третьем бараке…"…
Кира сказала, что никакого ребенка у нас не будет.
Ложная тревога.
Она знает, что я переживаю, и приехала меня успокоить.
– Не будет? Да? – Я опять тормозил в понимании информации, которую сообщила мне Кира.
Как? Не будет?..
Я уже в мыслях своих настолько свыкся с положением отца и мужа, что смысла слов Киры до конца не понимал…
Не будет… Не женюсь…
Не надо… Жениться…
В нашем теплом радостном семейном кругу мы попили чай. Я уже что-то даже шутил, не боялся встретиться глазами ни с мамой, ни с папой. Не будут они пока дедушками-бабушками.
Я боялся встретиться глазами с ней, с Кирой…
Я посадил ее на вечерний, последний автобус. Просто – посадил. Никаких слов особенных мы друг другу не говорили. Ее ноги еще раз мелькнули передо мной, когда девушка поднималась по ступенькам в автобус. Потом двери за ней сомкнулись.
Но я больше никогда не появился в Жилгородке на Снайперской улице.
Я как-то быстро постарел за это лето.
Я стал мужчиной. Я узнал, как люди женятся и как становятся родителями. Я узнал, что переживают мужчина и женщина, когда у них появляется это непонятное чудо – ребенок. Не то, что для них это обязательно, как у меня, трагедия, но – важная, главная веха в жизни. Которую нужно осмысливать, к ней привыкать… Без разницы – шестнадцать, двадцать тебе лет, или уже сорок…
Нет…
Не так все, конечно было…
Ярко светило июньское солнце и мы с моей подругой Кирой, искупавшись в реке, стояли на песке и обсыхали. Уже пора было идти домой.
Я смотрел на девушку Киру и думал, что, наверное, если сейчас к ней подойти, если… то она не скажет мне "нет". Потому что я нравился ей. И, наверное, даже больше. Настолько, что она и не скажет мне "нет".
А мы в компании мальчишек сколько раз обсуждали эти возможные встречи с девчонками. И, казалось, главная проблема – это, чтобы девчонка согласилась, "дала".
Я был уверен, что Кира "даст".
Но у меня впереди еще были экзамены. Нельзя перед экзаменами вступать в близость – говорили популярные книжки.
Но, все-таки, главное… я Киру не любил…
Я очень-очень-очень хорошо к ней относился, но – не любил… Поэтому не мог переступить черту, за которой – я это предчувствовал – будет не просто близость, а, с моей стороны – предательство…
И мы с Кирой оделись и пошли ко мне домой. Вначале пешком – я вел велосипед сбоку.
Потом, когда дорога стала ровнее, я посадил ее на рамку, и мы поехали.
Весь этот день мне запомнился, как грустный, болезненный. Кира, с которой мы дружили, переписывались еще со второго класса, хотела, она надеялась услышать от меня какие-то слова… Дорогие. Особенные. Новые.
А я их так и не сказал.
Я любил тогда Нинку Варлашину…
После этого мы с Кирой обменялись еще несколькими письмами. Ведь мы не поругались. Расстались друзьями. Я узнавал, как дела у Киры. Рассказывал, как у меня.
В одном из писем я написал ей, что раз и на всю жизнь влюбился в одну девушку. Что не могу больше переписываться с ней, Кирой. Что она, Кира, очень хорошая, но переписываться с ней я больше не могу.
И правда, я вдруг встретил девушку, с которой забыл все свои юношеские влюбленности и увлечения. Хотя мне было еще семнадцать, но я готов был на ней жениться сразу и стругать с ней, стругать, стругать детей!..
Но это уже другая история.
Киру я встретил еще раз в городе. Случайно. Покупал газету в киоске, смотрю – Кира. Продает газеты и журналы.
Вышла замуж. Замуж?.. Уже?.. Так рано?..
А несколько лет спустя кто-то из бывших односельчан сказал, что Кира умерла. Тоже на улице как-то встретились, на автобусной остановке, разговорились.
Жители деревни – как одна семья. Они – даже когда разъезжаются по разным городам, всегда помнят друг о друге. И вот кто-то мне сказал, что Киры, которая жила с матерью когда-то в совхозе, что Киры… не стало… Как? Почему?.. Подробности для меня остались неизвестными…
* * *
Декабрь 2013-го. Последние дни старого года. В телевизоре все, как с ума посходили: – Год Деревянной Лошади! Синей Деревянной Лошади! Один за другим, как чертики из табакерки, выскакивают экстрасенсы, колдуны, шаманы – советуют, что на Новый год съесть, куда лечь спать, что надеть.
На работе у нас во Дворце пионеров утренники с елками, Снегурочкой, Дедом Морозом. Я с коллегами дежурю, смотрю за порядком.
Виктор Николаевич Рачков, наш автомоделист, подходит ко мне и Геннадию Александровичу, руководителю секции шашек: – Вот я свинья по году, а вы кто?
– А я не китаец, – хихикнул в ответ Геннадий Александрович.
– Свинья – хороший знак, – как-то неуверенно продолжил Рачков…
Я не китаец, но по гороскопу кот. Мне нравится. Люблю котов.
К Новому году решил приодеться. Джинсовый какой-нибудь костюмчик, чтобы с карманами. Мобильник спрятать, очки, ручку, записную книжку. Чтобы не таскать все это в руках. В консультантах у меня по одежде сын Витя. Сам я ничего не понимаю в одеждах. Что на меня наденут – то и хорошо. Уже через полчаса я забываю про свою тканевую оболочку. И это неправильно. Потому что поговорку "встречают по одежке" никто не отменял.
Пока Витя приедет с работы – пройдусь в магазин сам, поприсматриваюсь. На Васнецова у нас большой универмаг. К Новому году весь в огнях, блестках. Внутри полно света, все продавцы – Снегурки, зайчики, мишки. Под ногами – крупная белая напольная плитка. Все сияет и кричит: – Купи! Купи! Купи!
Прохожу туда, где джинсовые одежды. Вот они, ряды, где на плечиках развешано дерюжное изобилие.
Что-то все эти куртки мне на одно лицо. Не разберусь я без Вити…
Трогаю одежды, щупаю… И тут, словно ветерок пробежал поверх одежных стоек и вешалок. И кто-то сказал мне тихо, будто окликнул: – Саша!..
Я оглянулся – никого. Может, из Слюдяного кто, из поселка, откуда уехал я два года назад?.. Нет… Один я тут копаюсь… Народу в этой части магазина почти нет. Все по продуктовым магазинам перед праздником сосредоточились…
А голос знакомый… Где? Где я слышал его?.. Женский голос… Скорее, даже девичий… – Саша, – раздалось еще раз, но уже глуше. Как будто голос отдалился от меня, скрылся среди джинсовых рядов…
Я двинулся туда, в ту сторону, где затерялся этот мой оклик. Разыгрывает меня кто?.. Посмотрел дальше, в конец ряда и увидел… Нет… Этого не может быть!.. Нет!.. Мне просто показалось!.. Кира… В общем – слева и справа от меня – ряды с одеждой, а там, в конце прохода, в ярком световом пятне на полу, на полосатом полотенце, сидела… Кира… В раздельном купальнике. Зеленые листочки на белом. Кира не смотрела на меня. Она сидела, как Аленушка на берегу пруда, склонив на колени голову… Прическа, как у Мирей Матье…
Нет… Тут что-то не так…
Я себя ущипнул – больно. Значит, не сплю.
Вернулся назад, там девушка-консультант. Спрашиваю: – А у вас точно такие куртки есть, но с красными пуговицами? – Нет, – отвечает. И посмотрела, как на дурака. Нормальные вокруг реакции. Правда, не сплю. Почудилось просто. Конечно, почудилось.
На всякий случай, чтобы рассеять всякие сомнения, удостовериться, прохожу опять туда, где мне все померещилось. Бегло так взглядываю в конец прохода… Сидит!.. В ярком солнечном освещении, на полосатом махровом полотенце сидит Кира, моя одноклассница, моя… В купальнике…
На обмякших ногах я пошел туда, к ней… Подошел… Да… Она, Кира… Та же самая, из юности, из восьмых наших классов… На меня ноль внимания..
Коленки поджала, положила на них ладошки и склонила голову. Грустно ей…
Ну, все… Приехали…
Я медленно опустился, присел на корточки, а потом и совсем сел рядом с Кирой. На наше с ней полотенце. Полосы на нем голубые…
– Эй, дед!
Я не сразу понял, что это ко мне.
– Гражданин, встаньте, пожалуйста! Выйдите, пожалуйста, из кадра!..
Я огляделся по сторонам. Кому говорят? Где этот гражданин?
Ко мне подбежал молодой человек в пиджачке, с галстуком: – Выйдите, пожалуйста, из кадра, мы тут работаем!.. Давайте я вам помогу!.. И он осторожно, но сильно схватил меня под руку, помог встать и вывел меня из круга света в сторону.
Кира сидела на полотенце. Вокруг нее были расставлены светильники, отражатели. За ней был фон с изображением серпа и молота, всякие совковые надписи: "ГОСТ", "Народ и партия едины!", голубая этикетка из-под сгущенного молока. Над всем этим сверху большими буквами: "РЕТРО".
Напротив собралась целая группа людей, которые, видимо, все это организовали.
Обычное дело – снималась очередная реклама.
Конечно – модное сейчас "ретро". При Советском Союзе было много всего одинакового: костюмы, купальники, полотенца. А многие девчонки тогда, в конце 60-х, носили прически, как у Мирей Матье…
У меня как бы отлегло… Все нормально. Я с ума не сошел. Нормальный еще дед! Мы еще повоюем!