И колени, кажется, пришли в свое нормальное состояние. Поскрипывают слегка, но ходить можно вполне.
Я и пошел. И должно было бы у меня возникнуть чувство какого-то облегчения. Но его не случилось. Почему-то мне стало жаль, что встреча с Кирой не оказалась настоящей.
Хотя, как и тогда, сорок с лишним лет назад, я ничего бы не смог ей сказать…
Да. Странная история. Но все разъяснилось.
И как во всяком хорошем фокусе – никаких чудес.
Никаких…
Но… кто тогда в этом сияющем предновогоднем универмаге сказал мне "Саша!.."?..
Кто голосом, запрятанным в самые глубокие тайники моего подсознания, окликнул меня, позвал?..
КЛЕОПАТРА
Ряд могильных крестов уходил в сумерки, терялся в тумане. Сырая осень на кладбище и вообще вокруг.
Городское кладбище на горе. В ясную погоду отсюда видно весь город. Тут бы хотел быть похороненным Тарас Шевченко. Но внизу не Днепр. Речка Илек.
Кроме красивого местоположения у кладбища нет больше положительных качеств. Земля – красная глина с камнями. Рыть могилы крайне неудобно. И еще – вода. На дне свежей могилы всегда собирается вода. Гробы – простые, сияющие лаком и бронзой – все опускали в одинаковую грязь и слякоть.
Гроб, который рабочие кладбища опускали сейчас в могилу в присутствии одного Мефодия Тарасовича, особой роскошью не отличался. Но и не был совсем обыкновенным. Было видно, что хоронившие его близкие люди испытывали к усопшему определенный пиетет.
Из близких на похоронах присутствовал один Мефодий Тарасович. Да и вообще он был единственным, кто пришел на похороны.
Еще в тумане и слякоти рядом с ним находились четверо кладбищенских служащих и экскаваторщик Леша. Небольшой экскаватор "Коматцу" стоял неподалеку, устало приткнув, опустив к земле свою когтистую японскую лапу.
Гроб опустили, Мефодий Тарасович наклонился, взял в руку горсть каменистой глины, бросил вниз.
Леша надел шапку, пошел к экскаватору. Через полчаса на месте ямы уже возвышался небольшой холмик. Рабочие лопатами его отформовали, оправили. Крест установили обыкновенный, деревянный. Без надписи.
Ряд таких похожих могилок уходил в туман, скрывался в посадках невысоких кустов карагача.
Они вообще располагались на отшибе, особнячком.
После похорон Мефодий Тарасович занялся текущими своими делами и домой вернулся только к вечеру.
В квартире было темно, несмотря на то, что супруга его, Алевтина, никуда не уходила. Вообще она работала. У нее был небольшой косметический салон на улице Красного Аскера Джангильдина. Но сегодня она никуда не выходила.
Мефодий Тарасович зажег свет.
Супруга сидела в гостиной за столом. Черное платье на стройной фигуре. Черный газовый шарф покрывал красивую голову.
На столе – фото мужчины в рамочке. Еще стояла свеча, но она погасла и Алевтина этого, по-видимому, не заметила.
– Пришел? – Алевтина повернула голову в сторону мужа. – Проходи на кухню, ужин на столе.
Достала спички, чиркнула о коробок, зажгла свечу. И взгляд мужчины с фотографии встретился с глазами Алевтины. Из красивых глаз женщины временами вытекали струйки слез, капали на стол. Мужчина на фотографии не плакал. Он спокойно смотрел на нее. Молодой, обаятельный – улыбался.
Мефодий Тарасович заглянул в гостиную: – Аля, я в душ. Ты подойдешь?
– Да, конечно, – ответила Алевтина.
Тяжело поднялась со стула, пошла в спальню. Там неловко, медленно стала снимать с себя черные одежды. Даже трусики на ней были черные, из тончайшего тюля. И трусики тоже сняла. Накинула не себя простенький домашний халат, пошла к мужу в ванную.
Мефодий Тарасович
принимал душ. Обычно супруги делали это вместе. И Алевтина – уж так у них было еще с молодости заведено – опускалась на корточки и нежно, тщательно омывала мужу ноги. Вот и сейчас…
И сейчас – она отдернула занавеску ванной – уже без халата. Стройная, с идеальной фигурой. Груди упругие, круглые. Кто бы мог подумать, что Алевтина – мать уже двоих детей. Взрослых. Зенон уже заканчивает политехнический, Аввакум – на первом курсе в консерватории по классу валторны.
Мефодий Тарасович промыл глаза от шампуня и посмотрел на супругу.
Много у него в голове промелькнуло, как только он ее коснулся глазами. И – Мгновение! Ты прекрасно! Остановись! И – Ах, какая женщина! И – Нельзя быть на свете красивой такой!..
В общем, от восторга и восхищения у Мефодия Тарасовича опять захватило дух.
Да, опять.
Супруги уже двадцать пять лет прожили вместе, и Мефодий Тарасович все никак не мог привыкнуть к своему счастью. Он не просто любил, он боготворил свою женщину.
И никак не мог привыкнуть к ее облику, к тому, что вот она все время, безраздельно, со всей этой своей красотой принадлежит ему.
Да, и эти восхитительные груди, и бедра и живот. И тонкая, удивительно стройная, гордая шея!
И он может все это трогать, целовать, опрыскивать, наполнять семенем…
Алевтина еще только перешагивала край душевой ванночки, как вид голого Мефодия Тарасовича обнаружил его жгучее желание любимой женщины.
Обычно омовение ног супругу Алевтина перемежала нежным, изысканным минетом. Но сегодня, растирая, массируя Мефодию мелкие суставчики на пальцах, тихо отстранилась: – Нет, Мефодий… Не могу… Прижалась щекой к вздыбившемуся, одеревеневшему, пульсирующему пенису и добавила: – Не сегодня… Не сейчас…
Супруги лежали в спальне с погашенным светом и молчали. Оба не спали. Вот – темно, а чувствовалось, что никто не спит. Хотя ни Алевтина, ни Мефодий Тарасович не шевелились. Так было принято. Лежать тихо, даже если никак не засыпается. Чтобы дать возможность уснуть другому.
Было уже далеко за полночь, когда Алевтина спросила в потолок: – Он не мучился?
Мефодий Тарасович ответил не сразу. Может, надеялся, что имитация спящего человека ему удалась и можно отмолчаться. А, может, не знал, как отвечать.
– Нет, не мучился… – все-таки ответил Мефодий Тарасович. – Я один прием знаю – дружок-спецназовец научил. Совсем не больно. И – незаметно.
Они же, когда шкаф открываешь, когда их из шкафа вытаскиваешь – тихие все. Виноватыми себя чувствуют. Никакой агрессии. И защищаться никто даже и не думает. И – выходит он сам, или же я его оттуда вытаскиваю, а потом он стоит весь такой мягкий, теплый, беззащитный…
Я ему спокойно за ушком специальную то чку нажимаю, и все – конец…
– Слушай, – Мефодий Тарасович со спины перевернулся на бок, лицом к супруге: – а почему ты их всех в шкаф прячешь? И все время – в один и тот же?..
– Ну… как… – тоже не сразу стала отвечать Алевтина, – ты же помнишь, как вначале, когда мы только поженились… Ты тогда бегал по квартире, заглядывал под кровать, переворачивал мебель, бил посуду… А потом – все равно находил… Вот я и не стала уже фантазировать. Если что, ты уже знаешь, где у нас что. Подходишь и сразу берешь. И в квартире порядок, и как-то спокойнее…
– Мефодий, – позвала Алевтина, – она тоже повернулась к мужу, прижалась к волосатому телу своей левой упругой грудью, – Мефодий, а почему ты меня не убьешь? Почему даже никогда не ударил меня, не замахнулся?..
– А – зачем?.. – Мефодий, как будто уже давно знал ответ на вопрос, который никогда в семьях не разрешался мирным путем. – Знаешь, Алечка, вот мужья, которые очень жен своих любят – они им подарки делают. Цветы, наряды, украшения. А я тебе разрешаю, позволяю – вот это. То, чего не может позволить себе подарить любимой женщине ни один богач в мире.
Я не ставлю тебе никаких запретов, никаких ограничений.
Я сколько раз видел, замечал в тебе это счастливое состояние – ты опять в кого-то влюбилась, ты светишься вся, твои ноги едва касаются земли… И дома у тебя замечательное настроение, и ты все успеваешь и ко мне добра необыкновенно.
Потом случается… Вот это… Когда в шкафу…
Ну, я же не специально… Вы сами где-то забываетесь, теряете осторожность…
А, по большому счету – ведь все, что ни делается, все к лучшему. Любовь, как и все на земле, смертна.
Сам ли бросит тебя твой новый возлюбленный, или у тебя вдруг, ни с того, ни с сего охладеют к нему чувства…
Подумаешь – я чуть раньше, просто предупреждаю момент разрыва. И вы уже не можете в нем винить друг друга. А – вот просто так случилось – и все.
О твоем возлюбленном у тебя сохраняются самые лучшие воспоминания.
Его фотокарточка на почетном месте где-то в его квартире, в его настоящей семье. Мама показывает ее детишкам и рассказывает, какой у них был хороший отец.
Страшно представить, что бы пережила эта женщина, и что бы могла говорить детям, если бы узнала, что ее муж обделался от страха в шкафу у любовницы. И там же и умер.
Кстати – вот уж не знал и самому как-то в голову не приходило, что эти самые мужчины в шкафу, случается от стыда, от страха… Об этом почему-то никогда не пишут в смешных водевилях…
Как будто их резать, расстреливать будут за шашни с замужней женщиной.
Ну, даже, допустим, и будут, так что? Пачкать нужно в том самом шкафу, где прячешься?..
Вообще, это единственное осложнение, которое приходится испытывать, когда сопровождаешь очередного усопшего казанову в последний путь.
Я ребятам доплачиваю, чтобы помыли, переодели.
Ну, не со всеми такое случается. Я так думаю, скорее у тех, кто тебе стихи писал. У них натуры нежные, чувства возвышенные, а кишки слабые.
А так, в основном приходят мужчины крепкие, уже ко всему подготовленные. Выкупаются перед свиданием, оденутся во все чистое, новое.
Укладываешь такого красавца в гроб – видно, что шел он, как на праздник!..
А на тебя я ни зла не держу, ни обиды. Хоть и сама ты себе выбираешь свое периодическое счастье, но все равно – это от меня подарок… Ведь я позволяю…
И потом – ведь ты ни разу не предала меня. Я знаю, что ты меня любишь. Ну, по-своему. Так, как это можешь ты, как это у тебя получается. Ты хорошая мать. Мы вместе с тобой воспитали отличных сыновей…
И я знаю, что и в горе и в радости ты будешь со мной всегда. И больного не бросишь и – поддержишь в трудную минуту…
– Скажи… Мефодий, скажи, а ведь их же потом ищут… Ты не боишься, что как-нибудь все раскроется, тебя вычислят?..
– Это почти невозможно. Обычно те, кто приходил к тебе на свидание, не говорят никому, куда они уходят и зачем. Они всем врут.
И потом – их просто не знают, где искать.
Либо ищут там, где они никогда не могли бы быть…
– А – семья? Ведь женатых ждут дома… И долгие годы не знают, куда человек пропал…
– А вот тут для семьи, может, даже и хорошо, что она никогда не узнает всей правды. Пропал – это, конечно, грустно. Но во сто крат ужаснее узнать замужней женщине, что ее мужа убили где-то на квартире из ревности.
В этом случае ничего такого не знать – это почти счастье.
Оставляя все в тайне, я сохраняю всем этим донжуанам доброе имя.
Их не проклинают семьи, которые они навсегда покинули, о них сохраняется добрая, светлая память. Их даже долгие-долгие годы ждут…
Мефодий Тарасович замолчал.
Он вскоре уснул, а его супруга еще долго тихо плакала. Слезы стекали по прекрасным щекам на подушку.
И даже тогда, когда Алевтина уснула, они еще какое-то время сочились сквозь натуральные длинные ресницы.
Но к утру все высохло.
СТАТУЭТКА
Анютка… Рыжая моя одноклассница. Росли вместе. Играли в одной песочнице. Двор – один на двоих между хрущёвскими пятиэтажками. Росли, росли и выросли…
Анютка из рыжего бесполого подростка прорисовалась в расцветающую девушку. У меня незаметно изменился, огрубел голос.
Но отношения у нас оставались прежними: друзья, просто друзья. Даже, когда мне попалась порнушная кассета, мы с Анюткой посмотрели её без всяких экстраполяций. Я переживал происходящий на экране ужас отдельно, Анютка – открыв рот – отдельно. Вместе поржали.
Ну – и вот так…
Я не видел в Анютке девчонку, с которой могли бы совмещаться мои, уже нескромные, фантазии. Анютка, вполне уже оформившись в хорошенькую девушку, вела себя со мной, как мальчишка. Друг. Ну… сестра.
Однажды нам с ней попался альбом по зарубежному искусству. Анютка посещала художественную школу и ей дали задание сделать доклад по искусству Возрождения. Мы с Анюткой пошли в библиотеку, а потом – к ней домой. Я часто к ней заходил. Мы вместе пили чай, хохотали. Хорошее было время.
Ну, вот, значит, зашли мы пить чай и посмотреть альбом по искусству.
Ничего особенного не было в том альбоме. В основном картины, статуи. На них все голые. Боги всякие. Богини.
Я смотрел, смотрел и вдруг сказал: – Анютка, а из тебя тоже получилась бы статуя. Не хуже греческой.
Анютка хихикнула: – Да, ну, скажешь тоже!..
А я стал развивать идею: – Вот, знаешь, если тебя голую пудрой или тальком обсыпать – точная Венера получится!
И в этой моей фразе вообще не было ничего такого. Потому что Анютка меня совсем не стеснялась, переодевалась при мне, как это она, вероятно, делала в обществе подружек. Росли мы вместе. Привыкли друг к другу. Меня интересовали совсем другие девчонки, о чём я рассказывал Анютке. Она мне тоже рассказывала о своих, правда, ещё совсем платонических, увлечениях.
Тут ещё такое было важное обстоятельство: родители на день рождения и в связи с предстоящим окончанием школы подарили мне цифровой фотоаппарат. Хороший аппарат. Многое он мог делать без участия фотографа, поэтому очень скоро я себя почувствовал крутым фотомастером.
И тут – такой случай! Анютка – замечательная модель! Сделать из неё фото Венеры – и главный приз где-нибудь на международном фотоконкурсе обеспечен!
– Анютка-а-а-а! Давай фотографироваться! – и я с жаром стал рисовать перед ней перспективы нашей фотосессии. С гарантиями сохранения имени модели в глубокой тайне.
Я сказал Анютке, что её, измазанную мелом, никто никогда не узнает.
Девчонку, которая при мне свободно переодевала колготки, уговаривать долго не пришлось.
Договорились, что на выходные, когда родители Анютки уедут на дачу с ночёвкой, я приду к ней с фотоаппаратом.
Я должен был ещё решить задачу с нашим главным реквизитом – достать тальк. Без талька всё мероприятие теряло связь с искусством Возрождения и выглядело бы, как обыкновенное фотографирование голой девчонки.
Нам, художникам, это было совсем не нужно.
В субботу я заявился к Анютке с фотоаппаратом и тальком.
Она встретила меня в коротком халатике.
Мы решили ещё раз просмотреть фото скульптур из альбома. Делать всё нужно было по-настоящему. Чтобы мир ахнул.
– Ну, я готова, – сказала Анютка. И ушла в соседнюю небольшую комнатку, откуда уже через минуту вышла без халата и вообще без ничего.
Я, конечно, сто раз видел, как Анютка переодевается, но так, вот такую!.. Аж что-то внутри у меня ёкнуло. И правда – Венера! Длинные рыжие волосы распущены по плечам, яркие голубые глаза с тёмным ободком вокруг зрачка… Грудь -точь-в-точь, как на картинах этих древних мастеров!.. Богиня, блин!.. Но…
– Э, – говорю, – нет! – так не пойдёт!
– Что такое, – спросила Анютка.
– Волосы… Разве у статуй ты где-нибудь видела волосы?
Анютка глянула к себе вниз: – Ой! – и правда!.. Я что-то совсем не подумала!..
И снова убежала в маленькую комнату.
Оттуда стало доноситься ноющее жужжание какой-то техники. И продолжалось оно довольно долго.
Я уже десять раз протёр объектив.
Щёлкнул для проверки фортепьяно, мраморную фигурку оленя на тумбочке.
Анютка всё не выходила.
Хотел уже зайти, посмотреть, что происходит там у неё, за стенкой, но моя Венера вышла сама. Появилась, держа в руках допотопную электрическую бритву.
В одной руке бритва, в другой – вилка со шнуром.
Смотрела на себя, туда, где проводила процедуру этой бритвой: – Кажется, всё…
Отложила прибор на столик, отошла, стала ладошкой отряхивать с лобка остатки состриженных золотистых своих волос: – Кажется, всё…
От вида своей друга-сестры-подруги я всё-таки пришёл в волнение. Не ожидал… Какая она красивая, Анютка…
Ну, ладно. Не нужно всё-таки забывать, для чего мы все тут собрались.
Я достал пакетик с тальком, стал тщательно припудривать Анютку с ног до головы. Она мне помогала. Я взял на себя спину, плечи… Ну, в общем, взялся за обработку, так сказать, "нейтральных" территорий.
И волосы, чудные золотые волосы Анютки мы тоже густо пропудрили, превратили в настоящий мрамор.
Анютка, казалось, не замечала моего смущения. Рассказывала мне про Микеланджело, Леонардо да Винчи.
А потом стала ходить по комнате и принимать позы, в каких обычно оставались в вечности когда-то живые и тёплые богини эпохи Возрождения.
Я старательно щёлкал затвором.
Конечно, полностью сосредоточиться на творчестве, мне мешало волнение. Вся надежда была на автоматику, которая работала абсолютно хладнокровно.
И всё-таки это была ещё и игра.
Не брат и сестра мы были уже с Анюткой и, наверное, почувствовали это оба на памятной той фотосессии.
Анютка уже откровенно кокетничала перед камерой. Нигде ни в каком Возрождении никакие статуи не становились на "шпагат", но Анютка легко падала на коврик, разметав в разные стороны свои стройные ноги.
Она то, как балерина, подтягивала носок к колену, то вдруг… садилась в позу лотоса… Напротив меня – в позе… лотоса…
Я и сказал Анютке: – А, давай, ты точно так же сядешь на круглом столике, как на подставке. Будешь такой статуэткой на подставке!..
И вот уже голая девушка сидит напротив меня на столике, раздвинув ноги и смеётся прямо в объектив.
А я щёлкаю затвором, щёлкаю… У нас же… фотосессия!..
Потом вдруг говорю Анютке: – А, давай попробуем сделать фото, как на том видео?..
– На каком? – переспросила Анютка, но потом сразу добавила: – Нет, ты что! Я же ещё девушка!