3
Люсия понимала, что испортила любимому весь вечер, но ничего не могла с этим поделать. У нее внутри все сжималось от страха при этой мысли. Еще ужаснее было думать, что такое может повториться в будущем и виной тому будут ее дети. Она с болью думала, что месть Гая все же настигла ее, она кралась за ней по пятам, медленно, неуклонно, беспощадно - ему все же удалось испортить ей жизнь тем, что он забрал у нее Барбару и Джейн.
Чарльз сидел, погруженный в собственные мрачные раздумья, и в машине царило напряженное молчание. Заговорил он, только когда они подъехали к отелю, где радостно улыбающийся портье вышел им навстречу и выразил надежду, что мадам и месье удачно поиграли.
- Нет, мы проиграли, - коротко бросил Чарльз холодным тоном, каким никогда не разговаривал со слугами. Потом прибавил, взглянув на Люсию: - Я отгоню машину на стоянку.
Она усилием воли заставила себя ответить спокойно:
- Да, дорогой.
Поднявшись в номер, Люсия начала раздеваться. Когда вернулся Чарльз, она была в серой шифоновой ночной сорочке, которую недавно купила в Каннах. Накинула серый шифоновый пеньюар, села перед туалетным столиком и принялась яростно расчесывать волосы.
Чарльз снял пиджак и минуту молча наблюдал за этой процедурой, которая раньше доставляла ему огромное удовольствие. Ему нравилось смотреть, как Люсия распускает волосы и зачесывает их назад, а они падают на плечи крупными темными волнами. От этого она выглядела моложе и соблазнительнее. Но сегодня вдруг он увидел в ней не только женщину, которую безумно любил, но и мать детей Гая Нортона, детей, ставших камнем преткновения на их пути к счастью. Недовольство, которое он почувствовал впервые в ночном клубе, не оставляло его.
Он принялся молча раздеваться. Потом пошел в ванную комнату, и Люсия слышала, как он умывается и чистит зубы. Вернувшись с зажженной сигаретой во рту, он лег в постель, включил ночник на тумбочке и открыл номер "Таймс", который принесли утром.
Люсия с болью в сердце поняла, что сегодня Чарльз, впервые за все время, что они вместе, по-настоящему сердит. Она почувствовала комок в горле, не могла заговорить, была не в силах первой нарушить то зловещее молчание, которое воцарилось между ними.
Очистив лицо от косметики, Люсия заколола шпильками волосы, повязала вокруг головы шифоновый шарф и пошла в ванную.
Вернувшись, она увидела, что Чарльз отложил газету и лежит с закрытыми глазами.
У нее появилось невыносимое желание встать около него на колени, прижаться к его груди и сказать, что она его обожает, что он для нее дороже всего на свете. Но она не могла этого сделать. Язык отказывался повиноваться, впервые у нее не нашлось для возлюбленного нежных, искренних слов.
Сбросив шифоновый пеньюар, Люсия скользнула в постель. Некоторое время она лежала и курила, пытаясь успокоить расшатавшиеся нервы.
Потом Чарльз заворочался, открыл глаза и посмотрел на нее.
- Не знаю, как тебе, но мне страшно хочется спать, - сказал он. - Не возражаешь, если я погашу свет?
Она затушила сигарету в пепельнице.
- Да, конечно.
Он выключил лампу на тумбочке, вскочил и, подойдя к окну, раздвинул занавески. В комнату вплыла ясная, лунная ночь Средиземноморья.
Когда он вернулся в постель, Люсия вдруг простонала:
- О, Чарльз!
И тут же, откликнувшись на этот крик отчаяния, на этот призыв о помощи, он кинулся к ней и заключил в объятия. Она разрыдалась, прижавшись к нему всем телом, дрожа с головы до пят.
- Прости, я тебя расстроила. Ты на меня сердишься? Прости меня, дорогой! Я не могу этого выносить! Я не переживу, если между нами будут какие-то недомолвки и отчуждение, и…
- Ну что ты, дорогая, не надо так, перестань! Я не могу смотреть, как ты плачешь, ты же знаешь! Нисколько я не сержусь. Просто мне все это надоело. Наверное, тебе трудно понять, но ты не должна забывать, что это дети Нортона, а не мои, и я не могу относиться к ним так, как ты относишься. Ты их мать; разумеется, ты тяжело переживаешь разлуку с ними. Я тебя в этом не виню, пойми, Люсия. Я не какой-то бесчувственный тип, но…
- Нет, конечно нет! - перебила она. - Ты ведешь себя очень великодушно. Ты был так терпелив, так мил. Я знаю, мне надо держать себя в руках. Разумеется, с какой стати ты должен переживать из-за моих детей. Ты же их почти совсем не знаешь.
- Вот это-то и плохо, - мрачно сказал он, задумчиво гладя ее по спине. - Они для меня совсем посторонние, твои дочери, а к их отцу я не испытываю ничего, кроме крайнего отвращения, потому что он годами издевался над тобой. Ну что я могу сказать? Будь моя воля, я бы привез сюда твоих девочек немедленно, первым же рейсом, но, увы, это не в моей власти! Они находятся под опекой отца.
Люсия со вздохом откинулась на подушку.
- Боже, как несправедлив закон о разводе! Он отбирает у меня детей, как будто я прокаженная. Чарльз, милый, я с тобой невыразимо счастлива, я летаю как на крыльях, и ты это знаешь. Я никогда, никогда не буду раскаиваться, что ушла от Гая, но мне кажется чудовищным, что я так долго не видела Барбару и Джейн.
Чарльз вздохнул, приподнялся на локте и включил настольную лампу. Люсия тут же отвернулась, уткнувшись в подушку распухшим от слез лицом. Чарльз с искренним сочувствием смотрел на нее, на темные локоны, на ставший уже таким знакомым серый шифоновый шарфик. Но мимолетное чувство облегчения от примирения, от того, что он снова держал в объятиях ее желанное тело, уже прошло. Он снова стал холоден, и будущее показалось ему не слишком радостным.
Вытащив из пачки сигарету, он закурил.
- Давай смотреть на это философски, дорогая. Прежде всего, уходя от Нортона, ты знала, что это случится. Ты же ни на минуту не верила, что он проявит великодушие и отдаст тебе детей. С самого начала было ясно, что он воспользуется своими правами и постарается отомстить тебе как можно больнее.
- Но, понимаешь, я не думала, что он окажется таким подлым, - простонала Люсия. - Я надеялась, что он хотя бы позволит мне с ними видеться. А на какой-то безумный миг даже поверила, что он вообще отдаст их мне - ведь они ему на самом деле не нужны.
- Да, но он был к тебе по-своему привязан. И когда ты его бросила, разумеется, был взбешен и оскорблен. Помнишь "Сагу о Форсайтах"? Так вот, Нортон похож на Сомса Форсайта, а ты - вылитая Ирэн.
Люсия подняла голову и впервые за время разговора улыбнулась:
- Ирэн повезло. У нее был единственный сын, и к тому же от любимого мужчины. Ей не пришлось отдавать Сомсу детей.
Чарльз невесело хмыкнул и погасил сигарету.
- Жаль, что у тебя дети от Гая. - Он нежно дотронулся до ее щеки.
- Знаешь, я временами сама об этом жалею, - сказала она, кусая губы.
- Ничего, ты должна перебороть это, моя милая… если хочешь, чтобы наша жизнь с тобой была счастливой.
Чувство невыразимого ужаса парализовало Люсию. Она вдруг поняла, что для нее нет ничего страшнее в этом мире, чем потерять Чарльза. Она обвила его руками за шею, с неожиданной смелостью привлекла к себе и потянулась губами к его рту.
- Я так люблю тебя, милый! Милый мой Чарльз я обожаю тебя. Забудь обо всем на свете, и я тоже забуду.
И он охотно и радостно склонился к ней, покрывая поцелуями закрытые глаза, шелковистые веки нежную шею. Он торопливо выключил свет, и в комнате наступила тишина, нарушаемая лишь вздохами страсти и взаимного наслаждения.
4
Люсия и Чарльз вернулись в Лондон только в середине октября. Оба загорели, чувствовали себя здоровыми и пребывали в отличном настроении после продолжительного отдыха на Средиземном море.
После того неудачного вечера, когда они встретили Элисон Роупер, ничто больше не омрачало их счастья. Все страхи Чарльза, что любовь Люсии к детям может помешать их счастью, постепенно испарились, и, хотя стремление Люсии увидеть дочерей нисколько не ослабло, ей удавалось скрывать это от возлюбленного так, что он ни о чем не догадывался.
Первым делом, вернувшись в Лондон, они занялись обустройством домашнего очага. Люсия решила, что с наступлением осени, холодов и туманов Чарльзу будет затруднительно каждый день добираться до работы на поезде, поэтому им лучше переехать в Лондон. Они нашли меблированную квартиру в многоэтажном каменном доме на набережной.
Эта квартира на верхнем этаже с видом на реку принадлежала майору, которого откомандировали на службу за границу. Комнаты были уютные, хорошо обставленные, а есть можно было внизу, в ресторане, так что не возникало необходимости тратиться на слуг, кроме горничной, которая приходила к ним ежедневно убираться. Дом был расположен очень удобно - недалеко от квартала, где находилось издательство Гринов.
С первого же рабочего дня Чарльз с головой окунулся в дела - партнеры по фирме разъехались в отпуска, предоставив ему решать все насущные проблемы. Вечером, возвращаясь домой, он всегда находил Люсию свежей, красиво одетой, веселой и улыбающейся, готовой на любые его предложения - посидеть дома и послушать радио, пойти в театр или в кино, поехать к друзьям или поужинать в ресторане. Другими словами, она оказалась идеальной женой, и ему не на что было жаловаться.
Итак, Чарльз был счастлив, и в душе его матери, которая тоже вернулась к тому времени в Лондон и нашла своего дорогого мальчика в состоянии безмятежной радости, наконец воцарился покой.
Миссис Грин уже стало ясно, что Люсия не намерена вставать между нею и сыном - она могла приезжать к ним в любое время, как угодно часто и при желании пользовалась возможностью встречаться с Чарльзом наедине. Она благодарила Бога, что Люсия не оказалась ревнивой собственницей - многие матери боятся, что их сыновьям достанутся такие жены.
Однако единственным человеком, кто не был счастлив и пребывал в постоянном беспокойстве, оставалась, конечно, сама Люсия. Твердо решив в ту ужасную ночь в Антибах, что никогда в жизни больше не станет устраивать истерик по поводу детей, чтобы не оттолкнуть этим Чарльза, она вынуждена была все свои переживания и скорбь таить в сердце и страдать в одиночестве. Она с честью держала данное себе обещание, но это загоняло проблему внутрь, все глубже и глубже, что только усугубляло ее мучения.
Люсия начала худеть, терять жизненную силу и боялась, что скоро будет выглядеть на все свои тридцать пять. Когда она оставалась одна, - а теперь это случалось часто, - ее начинали преследовать неотвязные мысли о дочерях и терзало нестерпимое желание увидеть их. Единственным человеком, с кем она могла поделиться этим горем, была ее мать. Но всякий раз, когда Люсия навещала старушку в ее квартирке и изливала ей свои жалобы, миссис Кромер бестактно заявляла, что она "сама виновата", что теперь нечего жаловаться, и тут же заводила разговор о своих проблемах со здоровьем.
Элизабет Уинтер регулярно посылала письма. Это была единственная связь с детьми, и Люсия всегда с жадностью проглатывала послания гувернантки. Элизабет, гостившая у тетушки в Йоркшире, переписывалась с Барбарой и Джейн. Некоторые письма девочек она пересылала их матери, и та с волнением читала и перечитывала каждое слово.
Обе девочки были как будто в полном порядке, учеба шла с обычными подъемами и спадами. Маленькая Джейн подхватила сильный кашель и три дня провела в изоляторе. Барбара, обычно сдержанная и невозмутимая, признавалась во внезапной любви к своей учительнице французского. Тексты писем пестрели словом "мадемуазель" и восклицаниями о том, как "мадемуазель" хороша, и как она восхитительно мила, и как она играет на фортепиано, и как они с Барбарой вместе поют французские песенки. Последние пять или шесть посланий были наполнены подобными дифирамбами в честь молодой француженки. Девочки часто боготворят своих учительниц, но Люсия разволновалась - все-таки в этом чувствовалось что-то нездоровое.
Прочтя письма Барбары, адресованные Элизабет, Люсия с неприятным холодком вспомнила упреки Элисон Роупер. В ней снова ожили прежние сомнения и болезненно зашевелилась совесть. Терзания эти были тем невыносимее, что ради Чарльза ей приходилось притворяться счастливой и довольной, чтобы не расстраивать его.
И вот в результате всех этих переживаний Люсия заболела.
Где-то в середине декабря они с Чарльзом пошли прогуляться по набережной вечером, после ужина. Он любил смотреть, как по Темзе проходят баржи, озаренные огоньками, и снуют туда-обратно маленькие лодки, как густые клубы дыма поднимаются от труб порохового завода. Была ясная звездная ночь, однако дул прохладный восточный ветер. Люсия, несмотря на меховое манто, из-за ослабленности организма сильно продрогла, а к тому времени, когда они вернулись домой, промерзла до костей.
На следующий день у нее поднялась температура, щеки лихорадочно зарделись, и Чарльз, глядя в неестественно блестящие глаза, заставил ее пообещать, что она останется в постели. Он дважды звонил ей с работы, потом прислал фрукты и цветы. Но Люсия, успешно прятавшая от него свои душевные переживания, с физическим недугом справится уже не могла. У нее не было для этого ни сил, ни желания. В результате дело дошло до острого приступа плеврита, а потом началось воспаление легких.
Однажды ночью ее увезли на "скорой помощи" в больницу. Обезумевший от беспокойства Чарльз, которого не пустили в палату, поехал к матери и несколько отчаянных часов всерьез боялся потерять свою избранницу. Он долго сидел у матери в гостиной, в их старом доме в Челси, и все не мог забыть страшного, как маска смерти, лица Люсии, когда ее увозили. Нервно шагая по комнате, он курил одну сигарету за другой и винил во всем случившемся себя.
- Надо было больше о ней заботиться, - бормотал молодой человек. - Нельзя было вести ее гулять в тот вечер на таком ветру. Мне давно следовало обратить внимание, как она похудела за последнее время, и нервы у нее были не в порядке. Но она никогда ни на что не жаловалась, казалась такой живой, красивой, здоровой.
Флоренс Грин смотрела в осунувшееся от горя лицо сына, слушала несвязную речь и жалела его. Она-то прекрасно понимала, в чем причина тяжелого состояния Люсии, и сказала об этом сыну напрямую.
- Люсия разрывает себе сердце из-за детей. С той самой поры, как она их оставила, не перестает от этого страдать - вот тут и надо искать причину ее истощения.
Чарльз остановился и сурово посмотрел на мать:
- Да, я знаю, сначала она очень переживала, и, когда мы были во Франции, у нее случился нервный срыв из-за этого, но мне показалось, что с тех пор она уже успокоилась - в последнее время вообще о них не говорила.
Миссис Грин печально улыбнулась, глядя на сына:
- Ты удивительно наивен, мой мальчик. Я думала, что ты более проницателен. Люсия сильная женщина. И она очень любит тебя. Я наблюдала за ней и сделала кое-какие выводы. Совершенно очевидно, что она вся извелась от тоски по детям, но только держит это в тайне, потому что боится тебя расстроить.
Чарльз покачал головой:
- Ничего не понимаю.
- А что тут понимать, милый мой? Это Любовь, которую всякая женщина испытывает к своим детям, к родным существам, которых она девять месяцев носила в себе, а потом родила на свет с болью и трудом и растила долгие годы. Что тут непонятного?
Он нахмурился:
- Да, я могу себе представить, как женщина относится к своим детям. Но сам я не таков - боюсь, во мне нет сильного отцовского инстинкта.
- О, он у тебя появится, как только ты возьмешь на руки собственного ребенка.
Флоренс Грин отложила свою вышивку. Какое-то время она молча разглядывала усталое, заросшее щетиной лицо единственного сына. На ее лице читались тревога и жалость.
- Милый мой, - сказала она, - для Люсии это было мучительное решение - бросить своих детей ради тебя. Но она понимала, что, если останется с ними и вычеркнет тебя из своей жизни, это будет означать для нее конец. К счастью, мне незнакома ее ситуация, потому что твой отец был настоящим джентльменом, но ничего не поделаешь, такие люди, как Нортон, тоже существуют на свете. Он не давал ей спокойно жить и как-то раз даже ударил ее. И это все решило. В один прекрасный день она от него ушла и потеряла детей.
Лицо Чарльза побагровело от гнева. Он схватился руками за голову.
- Даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне хочется его убить! - проговорил он сквозь зубы.
- Даже я, со своими религиозными взглядами, наверное, не выдержала бы подобных издевательств.
- Я рад, что ты так считаешь, мама. Для меня много значит, что ты прощаешь мою бедную Люсию.
Миссис Грин воткнула иголку в вышивку, над которой трудилась. Взор ее за толстыми стеклами очков заволокло слезами.
- Я не смела говорить с ней о детях, Чарльз, но видела, как она терзается. Мне ее очень жаль. И тебя тоже жаль, мой мальчик, ты еще так молод, полон сил и никогда не переживал подобных трагедий. Естественно, для тебя это большое потрясение.
- Потрясение - это точно, - согласился он, - но все равно я ни на секунду не переставал любить Люсию, даже когда меня раздражала ее привязанность к детям.
- Я уверена, что она довела себя до болезни этими душевными муками. Что ж, теперь главное - решить, что делать дальше.
Чарльз беспомощно пожал плечами.