Благодаря Саре я узнала, что все это значит, и это открытие привнесло в мою жизнь тревогу, по сравнению с которой все предыдущие события просто померкли.
Как-то раз я зашла в ее комнату и увидела, что она зашивает детское платье для крестин.
- Я рада, что ты пришла, - приветствовала она меня. - Ты раньше интересовалась моими гобеленами.
- Я и сейчас ими интересуюсь, - заверила я ее. - Они прелестны. А над чем вы сейчас работаете?
Она лукаво взглянула на меня.
- Ты действительно хочешь посмотреть?
- Ну, конечно.
Она захихикала, отложила шитье и, вставая, взяла меня за руку. Потом помолчала и нахмурилась.
- Я держу это в секрете, - прошептала она. И добавила: - Пока не закончу.
- Ну, тогда мне не надо подглядывать. И когда же вы закончите?
Мне показалось, что она собирается заплакать, когда она заговорила:
- Ну как я могу закончить, если я не знаю! Я думала, ты мне поможешь! Ты же сказала, что он не мог покончить с собой. Ты же сказала…
Я ждала, что она скажет дальше, я вся напряглась, но речь ее стала бессвязной.
- Платье для крестин было порвано, - сказала она чуть погодя уже спокойно.
- Правда? Так расскажите о вашем гобелене.
- Я не хотела показывать его никому, пока не закончу. Это Люк…
- Люк? - вскрикнула я, и сердце у меня забилось быстрее.
- Он был таким хорошеньким младенцем. Он плакал, когда его окунали в купель, и порвал платье. И никто за это время даже не подумал зашить его. Да и зачем это делать, пока не появится новый младенец?
- Вы его искусно зашьете, я уверена, - сказала я, и лицо ее просветлело.
- Дело в тебе! - пробормотала она. - Я не знаю, куда тебя поместить. Вот почему…
- Вы не знаете, куда меня поместить? - озадаченно повторила я.
- У меня уже есть Габриел… и собака. Какая была хорошая собачка! Фрайди! Только имя у нее странное.
- Тетя Сара, - потребовала я. - Что вам известно о Фрайди?
- Бедная Фрайди! Такая хорошая собачка! Такая преданная. Вот почему, я думаю… Господи, интересно, как будет вести себя твой ребенок при крещении? Дети Рокуэллов всегда ведут себя плохо. Я сама постираю это платье.
- Тетя Сара, что вы говорили о Фрайди? Пожалуйста, расскажите!
Она огорченно смотрела на меня:
- Это была твоя собака. Ты сама должна знать. Но я никому не позволю трогать его. Ведь его так трудно гладить. Здесь надо сделать гофрировку. Так я делала, когда крестили Люка. И для Габриела тоже.
- Тетя Сара, - нетерпеливо воскликнула я. - Покажите мне гобелен, над которым вы работаете.
У нее в глазах блеснул озорной огонек.
- Но он не закончен, и я никому не хотела его показывать… пока.
- Но почему? Я же видела ваш предыдущий гобелен, хотя он и не был закончен.
- Это было совсем другое дело. Тогда я знала…
- Вы знали?
Она кивнула.
- А сейчас я не знаю, куда тебя поместить, понимаешь?
- Но я же здесь, перед вами!
Она склонила голову набок и стала похожа на птицу с блестящими глазками.
- Сегодня… завтра… на следующей неделе, возможно. А где ты тогда будешь?
Я твердо решила, что должна посмотреть на картину.
- Пожалуйста, - канючила я, - покажите мне.
Ей очень понравилось, что меня это так интересует: она чувствовала мое искреннее желание увидеть гобелен.
- Ну ладно, только тебе, - сдалась она. - И никому больше.
- Я никому не скажу, - пообещала я.
- Ну хорошо. - Она была как прилежный ребенок. - Иди сюда.
Она, подошла к шкафу и достала полотно, потом прижала картину к себе, чтобы я ничего не увидела.
- Дайте же мне посмотреть!.. - умоляла я.
Она развернула ее, все еще прижимая к себе. На картине был изображен фасад южного крыла. Перед домом на камнях лежало тело Габриела. Оно было так натурально изображено, что, глядя на него, я почувствовала приступ дурноты. Я не могла оторвать глаз: на картине было что-то еще! Рядом с Габриелом лежала моя Фрайди, ее маленькое тельце застыло. Без сомнения, она была мертва. Все это было ужасно.
Я, наверное, от потрясения ахнула, потому что тетя Сара довольно засмеялась. Мой ужас послужил ей лучшим комплиментом.
Я с трудом выговорила:
- Все выглядит таким… реальным!
- Оно и должно так выглядеть, - сказала она задумчиво. - Я видела, как он там лежал, вот так он и выглядел. Я спустилась вниз и посмотрела на него - до того, как его забрали.
- Габриел… - простонала я, не помня себя. Вид этой картины всколыхнул столько нежных воспоминаний, и теперь я представляла его очень ясно - впервые после утраты.
- Я сказала себе, - продолжала тетя Сара, - это будет темой моей следующей картины… И вот она.
- А Фрайди? - воскликнула я. - Вы ее тоже видели?
Казалось, она старается вспомнить.
- Видели, тетя Сара? - настаивала я.
- Это была преданная собачка, - сказала она. - Она погибла из-за своей преданности.
- А вы видели ее мертвой… как и Габриела?
Она опять нахмурилась.
- Вот же она, на картине, - сказала она наконец.
- Но там она лежит рядом с Габриелом. Ведь этого не было?
- Не было? - переспросила она. - Они убрали ее, да?
- Кто убрал ее?
Она вопросительно смотрела на меня.
- Кто убрал? - получилось, будто она спрашивает об этом у меня.
- Тетя Сара, вы ведь знаете, правда?
- Да, я знаю, - весело ответила она.
- Ну тогда скажите… пожалуйста. Это так важно для меня!
- Но ты же тоже знаешь!
- Если бы это было так! Вы должны сказать мне, тетя Сара. Знайте, это очень поможет мне.
- Я не помню.
- Но вы столько всего помните! Вы должны вспомнить такую важную вещь.
Лицо ее просветлело.
- Я знаю, Кэтрин. Это был монах.
Она выглядела такой невинной. Я понимала, что она помогла бы мне, если б только могла. Я видела, что она живет как бы в двух измерениях - в реальной жизни и в выдуманном ею мире. Эти измерения пересекаются, так что она не понимает, где кончается одно и начинается другое. Люди, живущие в этом доме, недооценивали ее. Ей поверяли свои тайны, не понимая, что ее мышление можно сравнить с повадками вороны, падкой на все яркое и блестящее. Так и она самые яркие впечатления хранила в своей памяти.
Я опять посмотрела на картину. Теперь, когда у меня притупилось первое впечатление от того, что я увидела Габриела и Фрайди мертвыми, я заметила, что закончена только одна сторона. Остальная ее часть оставалась пустой.
Сара как будто прочитала мои мысли, что еще раз говорило о том, что ее наблюдения, если их можно так назвать, были очень проницательными.
- Это все из-за тебя, - сказала она.
В эту минуту она была похожа на пророка, от которого будущее, таящееся для всех нас во мгле неизвестности, было отделено лишь полупрозрачной пеленой.
Я молчала: она подошла ко мне и взяла за руку выше локтя. Прикосновение ее горячих пальцев ощущалось даже сквозь ткань рукава.
- Я не могу закончить, - капризно проговорила она. - Я не знаю, куда поместить тебя… понимаешь? Она повернула картину к себе, чтобы я ее не видела, и прижала к груди. - Ты не знаешь. Я не знаю. Но монах-то знает… - Она вздохнула. - Да, нам придется подождать. Какая досада! Я не могу начинать другой, пока не закончу этот.
Она подошла к шкафу и убрала полотно. Потом повернулась ко мне и заглянула в лицо.
- Что-то ты плохо выглядишь, - заметила она. - Пойди-ка, сядь. Тогда с тобой будет все в порядке, правда? Бедная Клер! Она умерла, ты же знаешь. Габриел, можно сказать, убил ее.
Я старалась отделаться от впечатления, произведенного этой картиной, и рассеянно сказала:
- Но у нее было больное сердце. А я молода и здорова.
Она склонила голову набок и лукаво посмотрела на меня.
- Может быть, поэтому мы с тобой и друзья… - начала она.
- О чем вы, тетя Сара?
- Мы ведь друзья. Я поняла это с самого начала. Как только ты вошла, я сказала себе: "Мне нравится Кэтрин. Она понимает меня". Вот почему, я думаю, они говорят…
- Тетя Сара, скажи, что ты имеешь в виду? Почему мы с тобой понимаем друг друга лучше, чем кто-либо из живущих в этом доме?
- Они всегда говорили, что я переживаю второе детство.
Я ужаснулась от дикого предположения.
- А что они говорят обо мне?
Она помолчала, потом сказала:
- Мне всегда нравилась певческая галерея.
Мне не терпелось узнать, что сейчас творится в ее одурманенном мозгу. Потом я поняла, что она уже начала мне рассказывать, и что певческая галерея имеет какое-то отношение к тому, что ей удалось узнать.
- Вы были на певческой галерее, - догадалась я, - и услышали чей-то разговор?
Она кивнула, потом покачала головой:
- Нет, я не думаю, что у нас не будет много украшений к этому Рождеству - из-за Габриела. Может быть, немного веточек остролиста…
Я была в отчаянии, но понимала, что надо быть осторожной, чтобы не напугать ее. Она что-то услышала, но боится повторить, потому что чувствует, что этого делать нельзя. Если она поймет, что я стараюсь узнать что-то, она станет осторожной и не скажет мне ничего. А мне надо было как-то выудить у нее это - мне необходимо было знать, что говорили обо мне.
Я постаралась успокоиться и сказала:
- Ничего. На следующее Рождество…
- Но кто знает, что может случиться с нами на следующее Рождество… со мной… с тобой?..
- Я, вернее всего, буду здесь, тетя Сара, и со мной мой малыш. Если это будет мальчик, то его захотят воспитывать здесь, правда же?
- Они могут отобрать его у тебя. Они могут поместить тебя…
Я притворилась, что не замечаю сказанного:
- Я бы не хотела разлучаться с моим ребенком, тетя Сара. Никто не сможет этого сделать.
- Они смогут… если доктор так скажет.
Я взяла в руки платье для крестин и сделала вид, что рассматриваю его, но, к моему ужасу, у меня задрожали руки, и я боялась, что она это заметит.
- Так сказал доктор?
- Ну да. Он говорил это Рут. Он сказал, что если тебе станет хуже, то, возможно, придется… даже лучше бы это сделать до рождения ребенка.
- А вы были на певческой галерее?
- Да, а они - в холле. Они меня не видели.
- Доктор сказал, что я больна?
- Он сказал: "Не в своем уме". Он что-то говорил о том, что у таких людей часто бывают галлюцинации… Они совершают странные поступки и потом думают, что это сделал кто-нибудь другой. Он сказал, что это разновидность мании преследования или что-то в этом роде.
- Я понимаю. И он сказал, что я этим страдаю?
У нее задрожали губы.
- Ах, Кэтрин, - прошептала она. - Мне будет не хватать тебя. Я не хочу, чтобы ты уезжала. Я не хочу, чтобы тебя отвезли в Уорстуисл.
Ее слова прозвучали, как звон похоронного колокола на моих собственных похоронах. Я поняла: если я не приму меры - меня похоронят заживо.
Все, больше в этой комнате находиться не было сил. Я сказала;
- Тетя Сара, мне надо отдохнуть. Ты простишь меня, если я теперь уйду?
Не дождавшись ее ответа, я наклонилась и поцеловала ее в щеку. Потом спокойно подошла к двери и, когда закрыла ее за собой, пустилась бежать в свою комнату, закрыла дверь и прислонилась к ней. Я была похожа на животное, которое видит, как его запирают в клетке. Надо было что-то делать, пока меня совсем не закрыли там. Но что? Что?
Я быстро приняла решение. Я пойду к доктору Смиту и спрошу его, почему он говорил обо мне Рут такие вещи. Может быть, я подведу Сару, потому что он поймет, что она подслушала их, но я постараюсь сделать все возможное, чтобы не упоминать ее имени. Дело было настолько важным, что не приходилось думать о таких мелочах.
Они говорили "она сумасшедшая". Слова, как молот, стучали в моем мозгу. Они говорили, что у меня галлюцинации, что я вообразила, что увидела у себя в комнате кого-то, а потом будто я начала совершать странные поступки - глупые и неразумные, и воображала, что их совершал кто-то другой.
Они убедили в этом доктора Смита - и теперь я должна была доказать ему и всем остальным, что они ошибаются.
Я накинула свой синий плащ - тот самый, который висел на перилах: он был самым теплым из моей одежды, а ветер был очень холодный. Но я даже не поняла, какая была погода, пока добиралась до дома доктора.
Я знала, где он находится, потому что мы подвозили сюда Дамарис на обратном пути из Несборо. Правда, я у них ни разу не была. Я подумала, что когда-то, наверно, Рокуэллы ходили в гости к Смитам, а потом, ввиду болезни миссис Смит, эти визиты прекратились - как раз к тому времени, когда я уже была в Ревелз.
Дом занимал площадь около акра. Это было высокое узкое строение, подъемные жалюзи на окнах напоминали мне Глен Хаус. Перед домом были посажены ели. Они вытянулись высоко и росли беспорядочно, сильно затеняя дом.
На двери была медная пластинка с надписью, гласящей, что это дом доктора. Когда я позвонила в колокольчик, дверь открыла седая служанка в хорошо накрахмаленной шапочке и переднике.
- Добрый день, - сказала я. - Доктор дома?
- Пожалуйста, войдите, - ответила служанка. - К сожалению, его сейчас нет дома. Может быть, передать ему что-нибудь?
Ее лицо напоминало маску, и я подумала, что такое же выражение лица было у Дамарис. Но нервы у меня были так напряжены, что в этот день мне все казалось странным. Я чувствовала себя совсем не тем человеком, каким я была этим утром. Разумеется, я не сомневалась, что нахожусь в здравом уме, но мне в душу заронили злое семя, и я не знаю, какая женщина могла бы сохранить хладнокровие, услышав о себе такое.
В холле было темно. На столе был какой-то цветок и рядом с ним - медный поднос, на котором лежало несколько визитных карточек. Здесь также был блокнот и карандаш. Служанка взяла их со стола и спросила:
- Будьте добры, ваше имя, мадам?
- Я - миссис Рокуэлл.
- О! - она изумленно посмотрела на меня. - Вы хотите, чтобы доктор пришел к вам?
- Нет, я хочу увидеть его здесь.
Она наклонила голову и открыла мне дверь. За ней виднелась какая-то безликая комната, наверное - приемная.
Но тут я подумала, что я ведь не просто пациентка. Доктор - мой друг. Я хорошо знаю его дочь. Я спросила:
- Скажите, а мисс Смит дома?
- Ее тоже нет, мадам.
- Ну тогда, может быть, можно увидеть миссис Смит?
Служанку явно удивила моя просьба, но все же она сказала:
- Я передам миссис Смит, что вы здесь.
Она ушла и через несколько минут вернулась, чтобы сообщить, что миссис Смит будет рада принять меня. Она пригласила меня следовать за ней.
Мы поднялись по лестнице и вошли в небольшую комнату. Жалюзи были опущены, в маленьком камине горел огонь. Возле очага стояла кушетка, на которой лежала женщина. Несмотря на ее бледность и худобу, я тотчас узнала в ней мать Дамарис: на ее лице читались следы былой красоты. Она была укрыта мягкой шерстяной шалью. Ее рука, лежащая поверх этой шали, выглядела такой хрупкой, что, казалось, не могла принадлежать живому человеческому существу.
- Миссис Рокуэлл из Керкленд Ревелз, - сказала она, когда я вошла. - Я рада, что вы пришли навестить меня.
Я пожала ей руку и как можно быстрее выпустила ее. Она была холодная и влажная.
- Видите ли, - начала я, - я пришла к доктору. Но поскольку его нет, я подумала, что, может быть, вы примете меня.
- С удовольствием.
- Как вы себя чувствуете сегодня?
- Как всегда, благодарю вас. То есть… в таком состоянии, как сейчас… я могу только ходить по комнате и то не каждый день, а ступеньки мне уже не под силу.
Я вспомнила, как Рут говорила мне, что жена доктора - просто ипохондрик и для доктора совместная жизнь с ней - большое испытание. Но на ее лице было написано неподдельное страдание… хотя в данный момент она больше интересовалась мной, чем собственным здоровьем.
- Мне говорили, что у вас будет ребенок? - сказала она.
- Наверно, доктор сказал вам?
- О… нет! Он со мной никогда не говорит о своих пациентах. Это дочь сказала мне.
- Я ее видела много раз. Она часто бывает в Ревелз.
Лицо женщины смягчилось.
- Да, Дамарис обожает все, что связано с Ревелз.
- А там очень любят ее. Она прелестна.
- У нее есть только один недостаток. Ей надо было родиться мальчиком.
- Вы так думаете? Я тоже надеюсь, что у меня будет мальчик, но ничего не имею против, если родится девочка.
- Я тоже ничего не имела против - мне-то было все равно.
Я пыталась за разговорами забыть то, зачем пришла сюда, и, наверно, даже не вдумывалась в то, что она говорила, поэтому сказала:
- Значит, доктору было не все равно?
- Большинство честолюбивых мужчин хотят иметь сына. Они хотят увидеть в них свое продолжение. И разочаровать их - целая трагедия. Скажите мне, у вас что-нибудь случилось?
- Почему вы так подумали?
- У вас просто такой вид…
- Я… я хочу проконсультироваться у доктора.
- Ну конечно. Для этого вы и пришли сюда, не правда ли? Я уверена, что он скоро будет.
Хотя бы он скорее пришел, молила я про себя. Мне нужно поговорить с ним. Я сделаю так, что он поймет.
- Он вам нужен так срочно? - спросила она. - Да… очень.
- Из-за вашего положения, наверно?
- Да.
- Я помню, когда я была беременна, каждый раз было столько проблем.
- Я не знала, что у вас еще есть дети, миссис Смит.
- Нет, только Дамарис. Но несколько раз я пыталась родить сына. И безуспешно. У меня два раза рождались мертворожденные девочки и были еще выкидыши на ранней стадии беременности. Последний раз, четыре года назад, мертвым родился… мальчик. Это был такой удар для меня!
Хотя она находилась спиной к свету и я не могла разглядеть ее лица, я почувствовала, как выражение его стало другим.
- Это доктор хотел, чтобы у нас был мальчик. В течение последних четырех лет… после рождения мальчика я так и не смогла оправиться, и все время болела.
Чувства мои были обострены. Хотя я и была озабочена решением собственных проблем, но все же я ощутила, как она страдала. Что-то связывало нас, хотя я и не могла до конца понять - что, но она-то это прекрасно понимала. Однако не знала, замечаю ли это я. Это было странное ощущение. Мне уже пришло в голову, что это плод игры моего воображения. Но я тут же отбросила эту мысль.
Я оставалась сама собой - практичной женщиной, стоящей обеими ногами на земле. "Никто, - яростно твердила я про себя, даже слишком яростно, - не докажет мне, что я схожу с ума"!
Ее руки покорно лежали на шерстяной шали.
Она горько усмехнулась:
- Больше попыток уже не было…
Наш разговор не клеился. Я уже жалела, что не осталась в этой безликой приемной ждать возвращения доктора.
Она попыталась завязать разговор опять.
- Я была очень расстроена, когда услышала о вашей трагедии.
- Я вам очень признательна.
- Габриел был таким приятным человеком!.. Трудно поверить…
- Невозможно поверить в то, что они говорят о нем! - горько воскликнула я.
- А, я рада, что вы в это не верите. Почему же вы не поехали домой, к своей семье… чтобы там родить ребенка?