- Я здесь, - заверила ее Грейс, выйдя вперед.
- Вы принесли его? Где портрет? Я хочу видеть моего сына.
- Мэм, сейчас слишком поздно, - Грейс попытался оправдаться. Она медленно двигалась вперед, хотя и не была уверена зачем. Если вдова начнет говорить о разбойнике и о том, что он похож на ее любимого сына, она будет не в состоянии остановить ее.
Но тем не менее, находясь поблизости, она, по крайней мере, сохраняла иллюзию, что может предотвратить несчастье.
- Мэм, - снова сказала Грейс, мягко, мягко. Она бросила на вдову осторожный взгляд.
- Вы можете приказать лакею принести ее Вам утром, - сказал Томас, несколько менее властно чем прежде, - но я не позволю мисс Эверсли заниматься такой тяжелой работой, и уж конечно, не в середине ночи.
- Мне нужна картина, Томас, - сказала вдова, и Грейс, почти дотянулась до нее, чтобы взять ее руку. Она казалась огорченной. Она казалась старой. И она совершенно не походила на саму себя, когда произнесла: - Пожалуйста.
Грейс поглядела на Томаса. Он выглядел обеспокоенным.
- Завтра, - сказал он. - Первое же, что для Вас сделают, если Вы этого желаете.
- Но...
- Нет, - прервал он. - Я сожалею, что на Вас напали сегодня вечером, и я, конечно, сделаю все, что необходимо - в пределах разумного - чтобы обеспечить Вам комфорт и здоровье, но это не включает причудливые и несвоевременные требования. Вы понимаете меня?
Они смотрели на друг друга так долго, что Грейс захотелось выйти. Тогда Томас резко сказал:
- Грейс, идите спать. - Он не обернулся.
Грейс задержалась еще на мгновение, ожидая неизвестно чего - может возражений от вдовы? Удара молнии за окном? Когда ничего не последовало, она решила, что более уже ничего не может сделать этим вечером, и оставила комнату. Пока она медленно шла через зал, она могла слышать их спор - ничего неистового, ничего страстного. Но она и не ждала этого. Характеры Кэвендишей излучали холод, и они, с большей вероятностью, нападут с замораживающей колкостью, чем с горячими слезами.
Грейс дышала глубоко и неровно. Она никак не могла к этому привыкнуть. Она провела в Белгрейве пять лет, но все же раздражение и негодование, которые проскакивали между Томасом и его бабушкой, до сих пор потрясали ее.
И хуже всего было то, что не было даже никакой причины! Однажды, она осмелилась спросить у Томаса, почему они так презирали друг друга. Он только пожал плечами, говоря, что это было всегда. Она не любила его отца, Томас утверждал, что его отец ненавидел его, а сам он, возможно, прекрасно обошелся бы без любого из них.
Грейс была ошеломлена. Она думала, что семьи создаются, чтобы любить друг друга. В ее семье так и было. Ее мать, ее отец... Она закрыла глаза, сдерживая слезы. Она готова была расплакаться. Возможно, потому что устала. Она больше не плакала о них. Она потеряла их - она всегда будет переживать их потерю. Большая зияющая пустота поселилась в ней после их.
А теперь... что ж, она нашла новое место в этом мире. Это не было то, чего она ожидала, и это не было то, что планировали для нее ее родители, но оно дало ей пищу и одежду, и возможность время от времени видеть своих друзей.
Но иногда, поздно вечером, когда она лежала в своей постели, ей было так тяжело. Она знала, что не должна быть неблагодарной - она же жила в замке, святые небеса. Но она не была рада этому. Ни неволе, ни фальшивым отношениям. Ее отец был сельским джентльменом, ее мать - любимицей местного общества. Они воспитали ее в любви и радости, и иногда, когда они вечером сидели перед камином, отец мог вздохнуть и сказать, что она вынуждена будет остаться старой девой, поскольку, конечно же, не было ни одного мужчины в графстве, который был бы достаточно хорош для его дочери.
И Грейс рассмеялась бы и сказала:
- А как насчет остальной части Англии?
- И там тоже!
- Во Франции?
- О боже, нет.
- В Америке?
- Вы пытаетесь убить Вашу мать? Вы знаете, что она начинает страдать морской болезнью, как только видит берег.
И все они, так или иначе, знали, что Грейс выйдет замуж за кого-то тут же в Линкольншире, где она и будет жить, или, по крайней мере, совершать лишь короткие поездки куда-то недалеко, и она будет счастлива. Она нашла бы то, что нашли ее родители, потому что никто не ожидал, что она выйдет замуж по какой-либо другой причине кроме любви. У нее были бы дети, и ее дом был бы полон смеха, и она была бы счастлива.
Она считала себя самой удачливой девочкой в мире.
Но лихорадка, которая ворвалась в дом Эверсли, была жестока, а когда она прошла, Грейс осталась сиротой. В семнадцать лет она едва ли могла жить самостоятельно, и действительно, никто не был уверен, что с нею делать, пока дела ее отца не были улажены, и завещание не было прочитано.
Грейс горько рассмеялась, в то время как сняла свою мятую одежду и приготовилась лечь спасть. Распоряжения ее отца только все ухудшили. Они были должны, не так много, но достаточно, чтобы она почувствовала финансовые затруднения. Ее родители, оказалось, всегда жили несколько выше своих средств, по-видимому, надеясь, что любовь и счастье защитят их.
И, действительно, так оно и было. Любовь и счастье противостояли каждому препятствию, перед которыми оказывались Эверсли.
Кроме смерти.
Силлсби, единственный дом, который когда-либо знала Грейс, наследовался по мужской линии. Она знала это, но не ожидала, что ее нетерпеливый кузен Майлс так быстро сменит место жительства. Или что он все еще не состоит в браке. Или что, когда он толкнул ее к стене и прижал свои губы к ее, она, как предполагалось, должна была это ему позволить, да еще благодарить эту жабу за его милостивый и благосклонный интерес к ней.
Вместо этого она пихнула его локтем под ребра и коленом между ног.
Да, он не был слишком влюблен в нее после этого. Это была только часть полного фиаско, который довершила ее улыбка.
Взбешенный ее отказом, Майлс выбросил ее на улицу. Грейс осталась ни с чем. Без дома, без денег, без связей (она отказалась посчитать за таковые Майлса).
И тут появилась вдова.
Новости о затруднительном положении Грейс, должно быть, быстро облетели округ. Вдова налетела подобно ледяной богине и унесла ее прочь. Не было никаких иллюзий, что она была избалованной гостьей. Вдова прибыла с полной свитой, бросила на Майлса такой взгляд, от которого он долго корчился (без всяких преувеличений; и это был самый приятный момент для Грейс), а затем заявила ей:
- Вы должны стать моей компаньонкой.
Прежде, чем Грейс успела согласиться или отказаться, вдова развернулась и оставила комнату. Это только подтвердило то, что знали все - у Грейс не было выбора в этом вопросе.
Это было пять лет назад. Теперь Грейс жила в замке, ела превосходную пищу, у нее была одежда, если и не по последней моде, то хорошо сшитая и, действительно, весьма симпатичная. (Может, у вдовы и были другие недостатки, но она, хотя бы, была не скупа).
Она жила всего лишь в миле от того места, где выросла, и поскольку большинство ее друзей все еще жили в округе, она видела их достаточно регулярно - в деревне, в церкви, во время дневных визитов. И если у нее не было собственной семьи, то, по крайней мере, она не была вынуждена иметь ее с Майлсом.
Но как она не ценила всего того, что сделала для нее вдова, она хотела чего-то большего.
Или, возможно, даже не большего. Возможно, только кое-что еще.
Это невозможно, думала она, падая в кровать. Единственными вариантами для женщины ее происхождения были служба и брак. Для нее это означало - служба. Мужчины Линкольншира были слишком запуганы вдовой, чтобы кто-либо осмелился сделать предложение Грейс. Было известно, что у Августы Кэвендиш не было никакого желания обучать новую компаньонку.
Еще лучше было известно, что у Грейс нет ни единого гроша.
Она закрыла глаза, пытаясь напомнить себе, что простыни, на которых она спала, были наивысшего качества, и свеча, с которой она только что сняла нагар, была из чистого воска. Нельзя отрицать, что она имела все для физического комфорта.
Но то, что она хотела, это...
На самом деле, не имело значения, что она хотела. Это была ее последняя мысль прежде, чем она, наконец, заснула.
И увидела сны о разбойнике.
Глава третья
На расстоянии пяти миль, в маленькой почтовой гостинице, в своей комнате одиноко сидел человек с бутылкой дорогого французского бренди, пустым стаканом, небольшой коробкой одежды и женским кольцом.
Его звали Джек Одли, до этого Капитан Джон Одли армии Его Величества, еще прежде Джек Одли Батлерсбридж, из графства Кэвен, Ирландия, еще раньше Джек Кэвендиш-Одли того же самого места, а еще прежде, так давно, как только можно было добраться, поскольку это было во времена его Джона крещения, Августус Кэвендиш.
Миниатюра ничего для него не значила. Он видел ее только ночью, и он, во всяком случае, еще не знал ни одного портретиста, который смог бы ухватить сущность человека в миниатюрной живописи.
Но кольцо...
Нетвердой рукой он вылил в себя еще стакан бренди.
Он не присматривался к кольцу, когда брал его из рук старой леди. Но теперь, в тишине снимаемой комнаты, он рассмотрел его. И то, что он увидел, потрясло его до глубины души.
Он видел это кольцо прежде. На своем собственном пальце.
У него был мужской вариант, но они были идентичны. Искривленный цветок, крошечный завиток в виде буквы Г. Он никогда не знал, что это означает, поскольку ему сказали, что его отца звали Джон Августус Кэвендиш, никакого намека на Г нигде найдено не было.
Он все еще не знал, что же стояло за буквой Г, но был уверен, что старая леди знала. И независимо от того, сколько времени он пытался убедить себя, что это всего лишь совпадение, он знал, что этим вечером на пустынной Линкольнширской дороге, он встретил свою бабушку.
Господи.
Он снова посмотрел вниз на кольцо. Он положил его на стол, его лицо отражалось в нем, мерцая от света свечи. Он резко крутанул свое собственное кольцо и сдернул его с руки. Он не мог припомнить, когда в последний раз его палец был гол. Его тетя всегда настаивала, чтобы он скрывал его, это был единственный подарок на память, который они получили от его отца.
Его мать, сказали ему, сжимала его в своих дрожащих пальцах, когда ее вытаскивали из холодных вод Ирландского моря.
Медленно Джек протянул кольцо, осторожно укладывая его рядом с его "сестрой". Его губы слегка разгладились, он оценивал пару. На что он надеялся? На то, что, когда он положит их рядом, то увидит, что они, фактически, совершенно разные?
Он мало знал своего отца. Его имя, конечно, и то, что он был младшим сыном зажиточной английской семьи. Его тетя встречала его дважды, у нее сложилось впечатление, что он жил отдельно от своих родственников. Он говорил о них только со смехом, в той манере, которую люди используют, когда не хотят сказать что-нибудь по сути вопроса.
У него не было состояния, или так казалось его тете. Его одежда была качественна, но затаскана, так что любой мог утверждать, что он блуждал по ирландской сельской местности в течение многих месяцев. Он сказал, что приехал на свадьбу школьного друга, и ему так здесь понравилось, что он остался. Его тетя не видела причины сомневаться в этом.
В конечном счете, всё, что знали о Джеке, было: Джон Августус Кэвендиш был родовитым английским джентльменом, который поехал в Ирландию, влюбился в Луизу Гелбрейт, женился на ней, а затем погиб, когда судно, перевозившее их в Англию, разбилось недалеко от Ирландских берегов. Луизу прибило к берегу, ее побитое тело дрожало, но она была жива. Это случилось за месяц до того, как все поняли, что она беременна.
Но она была слаба и истощена горем, и ее сестра, женщина, которая воспитала Джека как своего собственного сына, сказала, что большим удивлением является то, что Луиза пережила беременность, чем то, что она, наконец, умерла при его рождении.
И это должным образом подвело итог знаний Джека о наследии его отца. Время от времени он думал о своих родителях, задаваясь вопросом, кем они были, и кто из них одарил его готовностью улыбаться, но, правду сказать, он никогда не тосковал ни по чему больше. В возрасте двух дней его отдали Уильяму и Мэри Одли, и если они и любили своих собственных детей больше, то никогда не позволяли ему почувствовать это. Джек, фактически, вырос сыном сельского сквайра, с двумя братьями, сестрой, и двадцатью акрами холмистого пастбища, идеально подходящего для того, чтобы ездить, бегать, прыгать - всего того, что мог захотеть маленький мальчик.
У него было изумительное детство. Проклятье, оно было почти идеальным. Если он не вел жизнь, которую ожидал, если иногда он лежал в постели и задавался вопросом почему, черт возьми, он грабил экипажи в мертвой ночной тишине, то, по крайней мере, он знал, что дорога к этому была проложена его собственными руками, его собственными недостатками.
И большую часть времени он был счастлив. Он был разумно весел по своей природе, и, действительно, все могло быть хуже, чем игра в Робин Гуда на британских сельских дорогах. По крайней мере, он чувствовал, что у него будто была своего рода цель. После того, как его пути с армией разошлись, он не знал, чем себя занять. Он не желал возвращаться к солдатской жизни, однако, что же еще он умел делать? Как оказалось, у него было всего два навыка в жизни: он мог сидеть на лошади так, словно родился в этом положении, и он мог вести беседу достаточно остроумную и полную очарования даже с самыми неприветливыми людьми. Сложив их вместе, ограбление экипажей показалось ему самым логичным выбором.
Джек впервые решился на ограбление в Ливерпуле, когда увидел, что молодой франт пнул однорукого бывшего солдата, который опрометчиво попросил у него пенни. Несколько ободренный довольно крепкой пинтой пива, Джек последовал за парнем в темный переулок, приставил оружие к его сердцу и ушел с его бумажником. Содержимое которого он тогда раздал нищим на Куинс Вэй, большинство из которых когда-то боролись за достойных людей Англии, а затем были забыты.
Итак, девяносто процентов содержимого кошелька было роздано. Остальное Джек оставил на еду.
После этого было довольно легко перейти к грабежам на дорогах. Такая жизнь была более изящной, чем жизнь разбойника. И нельзя было отрицать, что уйти верхом намного легче.
Итак, такова была его жизнь. Это было то, чем он занимался. Если бы он возвратился в Ирландию, он, вероятно, к настоящему времени был бы уже женат, спал с одной женщиной, в одной кровати, в одном доме. Его жизнь проходила бы графстве Кэвен, и его мир был бы намного, намного меньше, чем это было сегодня.
У него была душа бродяги. Именно поэтому он не возвращался в Ирландию.
Он плеснул еще немного бренди в свой стакан. Имелось сто причин, почему он не вернулся в Ирландию. По крайней мере, пятьдесят.
Он сделал глоток, потом другой, затем пил залпом до тех пор, пока не стал слишком пьян, чтобы продолжать обманывать себя.
Была одна причина, по которой он не возвращался в Ирландию. Одна причина, и четыре человека, которым он не мог показаться.
Поднявшись со своего места, он подошел к окну и посмотрел наружу. Было плохо видно - маленький сарай для лошадей плотно скрыт листьями дерева через дорогу. Лунный свет превратил прозрачный воздух в мерцающий и густой, казалось, человек мог выйти и затеряться в нем.
Он мрачно улыбнулся. Заманчиво. Очень заманчиво.
Он знал, где находится Замок Белгрейв. Он находился в графстве уже неделю, нельзя было так долго оставаться в Линкольншире и не изучить местоположения величественных зданий, даже если бы Вы не были вором, грабящим его жителей. Он подумал, что может и посмотреть. Вероятно, он должен посмотреть. Он был должен это кому-то. Черт возьми, возможно, он должен сам себе.
Он не так уж много интересовался своим отцом..., но немного-то он всегда интересовался. И он был здесь.
Кто знает, когда он будет в Линкольншире снова? Он слишком любил свою голову, чтобы долго оставаться на одном месте.
Он не хотел говорить со старой леди. Он не хотел представляться и давать объяснения или притворяться, что он был еще кем-то кроме того, кем был...
Ветеран войны.
Разбойник.
Бродяга.
Идиот.
Подчас сентиментальный дурак, который знал, как мягкосердечные леди заботятся о раненых, пользовался этим неправедно - иногда Вы не можете снова вернуться домой.
Но, Боже мой, чего бы он только не отдал, чтобы взглянуть на них одним глазком.
Он закрыл глаза. Его семья приняла бы его назад. Это было хуже всего. Его тетя обняла бы его. Она сказала бы ему, что все это было не его ошибкой. Она была такой понимающей.
Но она не поняла бы. Это была его последняя мысль прежде, чем он заснул.
И видел сны об Ирландии.
***
Следующий день выдался погожим и издевательски ясным. Шел бы дождь, Джек и не потрудился бы выйти. Он ездил верхом, и он потратил достаточно времени в своей жизни, притворяясь, что не возражает против того, что промокает насквозь. Он не ездил в дождь, если не было необходимости. По крайней мере, он заработал достаточно.
Но он не собирался встречаться со своими сообщниками до сумерек, таким образом, у него не было оправдания не ехать. Кроме того, он собирался только посмотреть. Возможно, найти некий способ, который позволил бы ему вернуть кольцо старой леди. Он подозревал, что оно много значило для нее, и даже притом, что он, возможно, получил бы за него огромные деньги, он знал, что не будет в состоянии заставить себя его продать.
Итак, он съел здоровый завтрак, сопровождаемый вредным напитком, владелец гостиницы поклялся, что тот просветлит его голову, хотя Джек не сказал ничего кроме:
- Яйца.
До того, как приятель сказал:
- Я принесу все, что тебе необходимо.
Удивительно, но смесь сработала (следовательно, поспособствовала перевариванию здорового завтрака), Джек уселся на свою лошадь и, не торопясь, поскакал к замку Белгрейв.
Он часто ездил по этим местам за прошедшие несколько дней, но это был первый раз, когда он заинтересовался окружающим пейзажем. Наиболее интересными ему казались деревья, по следующим причинам - форме листьев, и тому, как они поворачивались, когда дул ветер. Цветы тоже. Некоторые были знакомы ему, точно такие же цвели в Ирландии. Но другие были новы, возможно, они росли только в местных долинах и болотах.
Это было странно. Он не был уверен, зачем он об этом думает. Возможно, причина была в том, что его отец видел все это каждый раз, когда проезжал этой же самой дорогой. Или возможно потому, что не будь шторма в Ирландском море, они могли бы быть цветами и деревьями из его собственного детства. Джек не знал, построили бы его родители свой дом в Англии или в Ирландии. Очевидно, они плыли, чтобы представить его мать семье Кэвендишей, когда их судно затонуло. Тетя Мэри сказала, что они планировали решить, где будут жить, после того, как Луиза немного посмотрит Англию.