Этот вечер наступил. Большой школьный зал расцвечен разноцветными фонариками, паркет натерт до блеска, сравнимого с блеском льда на катке. Но то, что Рита увидела возле дальней стены, заставило ее замереть. Барная стойка, высокие стулья возле нее – прямо как в настоящем современном клубе. Но кто сидит на этих стульях? Она засмеялась. Первоклашки. Сами залезли или их подсадили? С блаженными лицами они тянули морковный, как она потом узнала, сок из узких бокалов для коктейля.
Первые три танца были общими – танцевали все, кто как мог и как хотел. Первоклашки спрыгнули со своих стульев, возбужденные, они выделывали такие фигуры, что воспитательницы хохотали до слез. Потом они подхватили их и увели.
Теперь в зале остались старшеклассники. Диджей знал, какую музыку хотят поставить.
Иван подошел к Рите.
– Привет, – сказал он. – Ты здорово танцуешь.
– Я занималась гимнастикой, – ответила Рита, слегка краснея. – Целых пять лет.
– У тебя разряд? – спросил он, заставляя ее кружиться.
– Нет, я упала, растянула связки. А потом меня отдали в лыжную секцию. У меня по лыжам первый.
– Правда? Тогда ты приехала в правильное место, – улыбнулся Иван. – Здесь столько снега, можешь кататься с утра до вечера, легко сдашь на мастера.
– Могу, – сказала она. – А ты... поешь, мне рассказывали.
– Ну да. Пою.
– Я когда-нибудь услышу? – Она кокетливо наклонила голову, светлые волосы прикрыли лицо.
Он засмеялся.
– Конечно. У тебя очень красивые волосы, Рита, – сказал он. – Я никогда не видел таких волос... Вблизи. Только в кино или на картинке. Но там они не настоящие. – Он улыбнулся.
– Не настоящие? – Рита удивилась. – Ты думаешь, в кино все в париках?
– Нет, просто они крашеные. Мой отец говорит, что все женщины хотят носить волосы цвета молока оленухи.
– Ох, – фыркнула Рита.
– Ну да, – настаивал Иван. – Такие волосы нравятся мужчинам. – Он улыбнулся. – Мне тоже. Только настоящие. А у тебя настоящие. – Он протянул руку и погладил волосы, которые падали на спину Риты.
Рука обожгла спину еще сильнее, чем взгляд Любы, который устремился на нее. Рукой в перчатке, оттопырив мизинец, она держалась за плечо парня из десятого класса.
– А я, – вдруг осмелела Рита, – я тоже никогда не видела вблизи таких черных волос. Они жесткие? – Она протянула руку и прошлась по ежику волос.
– Ну и как? – тихо спросил Иван.
– Интересно, – уклончиво ответила Рита. – А еще интересней услышать, как ты поешь.
– Приходи завтра в четыре. Будет репетиция концерта для спонсоров.
– Приду, конечно.
– Галина Даниловна, наша директриса, говорит, что каждый может что-то предложить для концерта. Ты слышала, они приедут в весенние каникулы?
– Ох, это еще так неско-оро, – протянула Рита.
– Но мы должны удивить гостей чем-то, как говорит она, не тривиальным. А на это нужно время, – ответил Иван. – На самом деле, спонсоры вкладывают совсем не тривиальные деньги в нашу школу-интернат, сама видишь.
– Может быть, мне тоже что-то приготовить? Например, упражнение с лентой? Я еще не забыла гимнастику, – на ходу придумала Рита.
Они танцевали, болтали... Кажется, впервые за полтора месяца новой жизни Рита чувствовала себя так свободно.
Если честно, отправляясь в школу-интернат, она приготовилась к схватке. Она не манси и не ханты, а русская девочка, по странности обстоятельств попавшая в чужой мир. Всего на один год, только на девятый класс, как обещали родители. А эти дети оленеводов и охотников учатся вместе с первого класса и до последнего. Они – свои. Она – чужая.
Но, как оказалось, кто он – свой или чужой – определяется совсем не так, как она думала.
Сказать, что Рита никогда до сих пор не влюблялась, было бы неправдой. Влюблялась, да еще как. В детском саду, в лагере, во дворе. Но по-другому. Она влюблялась в красивую курточку, в джинсы, в велосипед, в мопед. Теперь она видела только Ивана. Спросить ее, как он был одет на дискотеке, – она бы не ответила. Но она могла сказать, что от его взгляда то краснела, то бледнела. У нее изменился голос при нем – точнее, интонации, которые удивляли ее. Она заметила, как у нее дрожали пальцы, когда он брал ее руку в свою. У него горела рука в ее руке... От него так хорошо пахло – свежестью, зимой, хотя в зале жарко. Ей хотелось спросить чем. Но она не посмела.
Но больше всего Рите нравилось, что они понимают друг друга с полуслова. Она начинает фразу, он заканчивает. И наоборот. Никогда и ни с кем у нее такого не случалось.
Иван проводил ее до комнаты.
– До завтра, – сказал он.
– Спокойной ночи, – ответила она.
Глава 8. Два в одном
– Ты... один? Ты пел один? – не верила Рита. Она заглянула за спину – нет ли там кого-то, кто пел бы вторым голосом.
– Один. – Он улыбался. Ему нравилось наблюдать за Ритой. Было ясно, что она потрясена на самом деле, а не изображает.
– Но такого не может быть. Мне кажется, у тебя кто-то стоял за спиной.
– Это я стояла у него за спиной, – услышала она голос Любы. Она возникла из ниоткуда. Рита поморщилась.
Иван, казалось, не слышал Любиных слов, он смотрел на Риту.
– Один. Я пел один. И стоял на сцене тоже один.
– Но я слышала два голоса, – настаивала Рита. – Я кое-что понимаю в пении. Моя мама хорошо поет. Когда она училась в Москве, она пела в хоре студентов МГУ.
Иван кивнул.
– Студенты хорошо поют. Но не так, как я. Я лучше.
Рита фыркнула, у нее уже была готова расхожая фраза: от скромности не умрешь. Но она не произнесла ее. Она вспомнила, как однажды папа в ответ на такую реплику спросил: "А зачем умирать от скромности?" И сам ответил: "Надо жить. Потому лучше жизни пока еще ничего не придумано".
– Значит, ты поешь один двумя голосами сразу? – Рита не могла понять, как это.
– Это называется горловое пение.
– А кто тебя научил?
– Моя мама, – ответил он. – Вообще-то считается, что женщина не должна петь в такой манере. Но если бы мама не нарушила запрет, я никогда бы не научился. Так, как поем мы с ней, умеют петь тувинцы, алтайцы, монголы, башкиры. Для манси такое пение непривычно. Ты правильно услышала двухголосое соло. Я беру две ноты одновременно. – Он усмехнулся. – Ты удивляешься, как европейские путешественники в середине позапрошлого века. Наше пение они описывали как чудо. А что такое чудо? То, что кажется невозможным.
Рита открыла рот, собираясь сказать что-то еще, но Люба, которая не отходила от них, протараторила:
– Иван знаешь кто? "Звенящий мальчик".
– Правда? – Рита посмотрела на Ивана. – Ты – "звенящий мальчик"?
– Ага, – сказал он. – Но не меня первым так назвали. Есть настоящие артисты, они выступают в больших городах, за границей. Там наше пение – экзотика.
– Всем привет, – услышала Рита энергичный голос директрисы. Галина Даниловна подошла, обняла Ивана за плечи. – Иван не только поет, он играет на особых музыкальных инструментах, которые обычно сопровождают такое пение. Напомни мне, Ваня, как они называются? – Галина Даниловна сняла свою руку с плеча, чтобы поправить узел на его темно-синем галстуке. – Вот так лучше. Наш самый талантливый молодой человек должен быть самым красивым, – добавила она.
– Комуз, скифская арфа, ядаган, но это не все, – предупредил Иван, спокойно принимая заботу директрисы.
– А техника, в которой он сейчас пел, – Галина Даниловна посмотрела на Риту, – наверняка ты никогда не слышала такого слова – называется "кай".
– Слышала, – сказала Рита. – Так зовут мальчика в сказке о Снежной королеве.
– Ах, ну да, конечно! Кай и Герда – герои замечательной сказки, – кивнула директриса. – Но в данном случае "кай" – название техники пения.
– "Кай" – стиль алтайского пения, – уточнил Иван, тоже глядя на Риту. На Любу никто не обращал внимания, но, похоже, это ее не задевало. Она разглядывала свои ногти, покрытые свежим лаком, отыскивая невидимый глазу изъян.
– Что ж, Ваня, – Галина Даниловна тронула его за локоть, – ты пел замечательно, как всегда. Сам знаешь, на тебя особые виды. – Потом, окинув взглядом девочек, заметила: – Я вижу, не у меня одной... – Она шутливо погрозила Ивану пальцем. – Ты должен быть в лучшем виде на концерте для спонсоров. Имей в виду!
– А ты тоже так умеешь петь? – Рита повернулась к Любе.
– Да что ты. Нет, конечно. Я вообще ничего не умею. Зачем? Я просто красивая, – Люба одарила ее одной из самых нежных улыбок. Рита сама видела, как Люба тренировалась перед зеркалом, отыскивая новые варианты улыбок.
Рита хмыкнула.
– Красивая, ну и дальше что? – спросила она.
– Ну и то. Правда, Иван? Я красивая, этого хватит. Ой, мне должны звонить, а я оставила телефон на тумбочке!
Люба умчалась из зала, Иван и Рита наконец остались одни.
Рите так хотелось, чтобы Люба исчезла. Но теперь, когда Иван молча смотрел на нее, она почувствовала неловкость. Рита пыталась придумать вопрос, который не показался бы слишком личным. Зачем Ивану знать, что она все время думает о нем? Что, собираясь на уроки, смотрит на себя в зеркало его глазами. А если она соберет волосы в хвост – Ивану понравится? А если заколет их на висках заколками – будет лучше?...
Зачем ему знать, что, когда он пел, у нее пересохло в горле, а все тело горело, как в огне, и дрожало, как от холода. Казалось, она – это еще один странный музыкальный инструмент, на котором играет Иван Гришкин. Играет, прикасаясь к ней только голосом.
– Скажи, как у тебя получается петь вот так? – наконец придумала она вопрос.
– Легко, – сказал он. – Хочешь, я научу тебя.
Глава 9. Хочу, хочу!
– Хочу, хочу! Я хочу научиться петь, как ты, – повторяла Рита.
Ну конечно, она готова учиться необыкновенному пению. И не только. Она готова прыгать с парашютом, если бы Иван умел и предложил ей. Она научилась бы запускать змея для первоклашек, если бы Иван предложил ей.
– Учи же! – нетерпеливо потребовала она, когда они вышли на пустую сцену. В зале никого. Впрочем, если бы кто-то и был там, сейчас Рита видела только Ивана.
– Быстро не получится, – предупредил Иван. – К пению надо подготовиться.
Он говорил, не сводя глаз с ее лица. Никто и никогда так долго не смотрел на Риту, разве что родители в детстве. Когда хотели узнать, правду ли она говорит. Папа уверял, что они с мамой читают по глазам все. Она улыбнулась. Это потом она догадалась, что ее лицо выдавало обман. А теперь... оно тоже ее выдает? Ну и пусть, пусть выдает... правду.
– Как? – спросила Рита. – Я училась в музыкальной школе два года. Потом мы переехали в Тюмень... Рядом с нашим домом школы нет.
– Я не об этом, – Иван покачал головой. – Когда уходишь в песню, ты уходишь из этого мира. Понимаешь?
– Нет, – призналась Рита. – Когда ты поешь, я вижу тебя. Я даже могу тебя потрогать. – Рита быстро коснулась его руки.
Он покачал головой.
– На самом деле меня здесь нет. Я – в песне.
– Ты это ощущаешь? Что ты не здесь? – Рита волновалась. А если он не вернется из песни?
Наверное, в ее лице что-то изменилось. Иван заметил и сказал:
– Я о том и говорю, ты можешь испугаться.
– Я-а? – Рита произнесла короткое слово с такой интонацией, что Иван засмеялся.
– Можно подумать, ты ничего не боишься.
– Нет, – энергично покрутила головой Рита. – Пугается тот, кто разрешает себе бояться, говорит мой папа.
– Гм... – Иван задумался, он смотрел поверх Ритиной головы. – Может, правда. Но когда я пою, я ухожу так далеко, что мне кажется, когда-нибудь не найду дороги обратно.
– Ты боишься заблудиться, – сказала Рита.
– Не совсем, – покачал головой Иван. – Старики предупреждали маму, когда слушали ее пение, как это опасно. Она может уйти с духом песни. А потом не сумеет найти свое тело.
– Не понимаю, – пробормотала Рита. – Ты же знаешь, с чего начал... о чем пел... – голос Риты звучал неуверенно. Так говорят с иностранцами, из языка которых знают всего несколько слов.
– Когда я пою, – продолжал Иван, – я подражаю голосам птиц, зверей. Они ведут меня за собой, куда хотят.
– Мистика какая-то, – прошептала она и поежилась.
Сейчас Иван не смотрел на нее. Он продолжал:
– Я начал подражать маме совсем маленьким. В двенадцать лет меня услышал один мудрый дедушка...
– Шаман, – прошуршала Рита таинственным словом.
– Ты знаешь о шаманах? – В глазах Ивана она увидела одобрение.
– Еще бы, – фыркнула Рита. – Я кое-что читала перед отъездом.
– Он сказал, что если я дальше буду петь, то стану настоящим "звенящим мальчиком". Мамин дедушка был шаманом. Только он не манси, а алтаец. Моя бабушка тоже.
– Значит, ты всего наполовину манси? – удивилась Рита. – Твоя мама алтайка?
– Да. Мои родители познакомились в техникуме, они учились в Барнауле, это на Алтае.
– Я знаю, – кивнула Рита. – Но почему дедушка разрешил твоей маме учиться пению, если у вас это запрещено?
– Мама запела сама, она не училась. Когда ей оставалось до появления на свет три месяца, ее мама, моя бабушка, заглянула в гнездо певчего дрозда.
– Ну и что? – нетерпеливо подгоняла Рита.
– Там сидели птенцы. Они родились, чтобы петь. Говорят, поэтому моя мама тоже запела.
Рита неуверенно улыбнулась, потом отвела взгляд от Ивана. Ей захотелось проверить, она еще здесь или уже заблудилась. Потом быстро посмотрела на Ивана. Если даже заблудилась, то вместе с ним. Это нестрашно.
– Думаешь, я сочиняю? Для таких, как ты, в нашей жизни много сказочного. Но я рассказал тебе правду.
– Для таких, как мы? Ты про кого?
– Про тех, кто не манси, не алтайцы, не ханты. Вы уже рассказали друг другу все сказки, а мы еще нет. Для нас горловое пение – не сказки. Это не я пою. Моим голосом рассказывают о себе звери, птицы, деревья, травы, ветер, гром. А теперь ты попробуй. Вдохни в себя столько воздуха, сколько войдет в легкие.
Рита открыла рот, вдохнула. Она повернула к Ивану лицо с надутыми щеками. Он потянулся к ней, ткнул пальцами в обе щеки. Они опали, как детский шарик, противно щелкнув.
– Ты что! – Рита нарочито возмутилась и покраснела. Сердце зашлось, как после длинной дистанции на лыжах.
– Воздух набирают в легкие, а не в щеки, – объяснил Иван. – Давай снова, вместе со мной.
Они со свистом втянули воздух, Рита услышала, как из самой глубины Ивана поднимаются урчащие хрипы.
Она еще раз попыталась, но услышала собственное рычание, оно исходило не из глубин. Оно повторяло вопль голодной кошки, наконец-то увидевшей кусочек колбасы.
Иван прервал свое пение.
– Если объяснять по правилам, то запомни – все дело в диафрагме. Она вот здесь. – Он похлопал себя по животу. – Старики называют ее вместилищем звуков. "Звенящие мальчики", профессиональные артисты, научились лучше всех управлять диафрагмой. У них звуки низкие, длинные, непрерывные. Они такие во всех стилях горлового пения.
– А эти стили сильно отличаются? – спросила Рита.
– Конечно. Тувинское пение отличается от алтайского и от монгольского. Но все подражают звукам природы.
Рита старалась, но, видимо, ее диафрагма не ожидала, что от нее потребуют чего-то такого. Она упиралась, сопротивлялась, отказывалась колебаться, из Ритиного горла вылетали отвратительные скрипы.
Иван вздохнул.
– Этому надо учиться очень долго, а если твои предки не владели таким стилем пения, то еще дольше.
– Знаешь, – сказала Рита, – давай я запишу тебя на диктофон и буду слушать на ночь.
– У тебя есть диктофон? – спросил он.
– Есть. Папа подарил. Он сказал, что мне наверняка будет лень писать письма, а ему интересно узнать о моей жизни в интернате. Он просил каждый вечер надиктовывать, как прошел день. Все-все.
– Все? – Иван сощурился. – Неужели все? – Он снова окинул ее особенным взглядом, от которого она порозовела еще ярче прежнего.
– Ну... все, что я... захочу наговорить, – уточнила Рита.
Иван внезапно наклонился и ткнулся носом в ее щеку.
– А про это расскажешь? – тихо спросил он.
Она засмеялась.
– Нет.
– Что я ви-ижу!
Иван и Рита быстро обернулись и увидели Любу. Она стояла, сложив руки на груди.
– Что же ты видишь? – насмешливо спросила Рита.
– Ты такая красная, Рита. У тебя пожар в голове? Ага-а, понятно, почему не выключила обогреватель в комнате.
– Я его выключила, – торопливо оправдывалась Рита.
– Нет, – качала головой Люба. – Иван, – она повернулась к нему, – Маргарита так летела к тебе на свидание, что чуть не подожгла весь корпус! Хорошо, что я не никуда не спешила и заметила.
Иван молча посмотрел на Любу. В его взгляде было что-то неуловимое, но оно заставило ее заговорить совершенно о другом:
– Кто даст мне списать математику? Вы уже решили задачки?
– Почему бы тебе самой не решить, – бросила Рита.
– Почему бы тебе самой не выключать электроприборы? – в тон ей ответила Люба. – Давай тетрадку.
– Бери. – Рита кивнула на рюкзак, который лежал на стуле. – Черная тетрадь.
– Да знаю какая, – пробормотала Люба. Она вынула тетрадь, улыбнулась и помахала ею: – Ну вот, моя мама опять права.
– А что она говорит? – спросила Рита.
– Если чего-то хочешь от кого-то, заставь его почувствовать себя виноватым.
Рита и Иван смотрели на Любу, ожидая продолжения. Она не заставила их ждать:
– Ты, Маргарита, на самом деле все выключила, когда уходила. Я обманула тебя, чтобы ты не упиралась и дала мне списать. Ха-ха-ха! – Люба подхватила свои тетрадки и убежала.
Иван махнул на нее рукой.
– Она всегда такая. Я раньше думал, что все красивые девчонки, как она.
– А... потом? – тихо спросила Рита, застегивая рюкзак, который Люба поленилась закрыть.
– Теперь, – он подчеркнул последнее слово, – я думаю, красивые отличаются друг от друга. Как... как горловое пение алтайцев от пения манси, а пение башкир – от монголов.
Рита засмеялась. Ей хотелось спросить почему. Но глупо напрашиваться на комплимент. Она сама знала, о чем он.
Вошла дежурная, звеня ключами.
– Пора, – сказала Рита.
– Продолжим завтра? – спросил Иван.
– Обязательно.
Поздно вечером, когда Рита уже выключила в спальне свет, пришла Люба. От нее пахло терпкими духами. Это был новый аромат.
Она подошла к изголовью Риты и тихо сказала:
– Я пока не решила, отдам его тебе или нет.
– Ты про что? – сонно спросила Рита. – Про кого?
– Сама знаешь. В общем, поиграйте, дети, в любовь, а потом посмотрим.
Запах духов пропал, значит, Люба отошла от кровати. Рита услышала плеск воды в душевой.
Рита заснула быстро, угроза не помешала ее сладкому сну.
Утром Люба вела себя как ни в чем не бывало, поэтому Рита спросила себя, не приснилось ли ей то, что она услышала?