- Я знаю, что вы ошиблись - но я не забуду. Если мужчину разбудить, то он не уснет, говори ему не говори.
- Будь ты приличным человеком, давно уехал бы.
- Не хочу уезжать.
Матильда смотрела вдаль.
- Зачем ты преследуешь меня, если не из-за денег? - в конце концов спросила она. - Я ведь гожусь тебе в матери. В общем-то, я и была тебе матерью.
- Не имеет значения. - И вы не были мне матерью. Давайте поженимся и уедем в Канаду - почему бы нет? - вы же трогали меня.
Матильда побледнела и задрожала. Потом побагровела, рассердившись.
- Это неприлично.
- Почему? Вы же трогали меня.
Но она бросилась прочь. У нее было такое чувство, что он загнал ее в ловушку. Он тоже рассердился, и еще он расстроился, потому что его опять презирали.
В тот же вечер Матильда пришла к отцу в спальню.
- Хорошо, - неожиданно проговорила она. - Я выйду за него замуж.
Отец поднял на нее глаза. Его донимала боль, ему было очень плохо.
- Малыш тебе нравится, да? - спросил он со слабой улыбкой.
Матильда поглядела ему в лицо и увидела приближающуюся смерть. Тогда она отвернулась и, ничего не говоря, вышла из комнаты.
Послали за поверенным, торопливо занялись приготовлениями. За все это время Матильда ни словом не перемолвилась с Адрианом, ни разу не ответила, когда он обращался к ней. Утром Адриан подошел к ней.
- Значит, вы согласились? - спросил он, глядя на нее почти любовно своими блестящими и чуть ли не добрыми глазами. Матильда посмотрела на него сверху вниз и отвернулась. Она смотрела на него сверху вниз во всех смыслах. Однако он настоял на своем, он одержал победу.
Эмми бушевала и рыдала, тайна перестала быть тайной. А Матильда молчала, словно бесчувственная. У Адриана вид был удовлетворенный и спокойный, хотя его терзал страх. Но он не поддавался страху. Мистер Рокли еще больше ослабел, однако своего решения не изменил.
На третий день состоялась свадьба. Сразу после регистрации Матильда и Адриан приехали домой и отправились в комнату, где лежал умирающий старик. Его лицо осветила лукавая улыбка.
- Адриан - ты получил ее? - сипло спросил он.
- Да, - испуганным голосом ответил Адриан.
- Ах, мой мальчик, я рад, что ты теперь мой, - сказал мистер Рокли, после чего внимательно посмотрел на Матильду.
- Ну, Матильда, покажись-ка мне. Поцелуй меня, - проговорил он странным, будто бы не своим голосом.
Дочь наклонилась и поцеловала отца. Прежде она никогда не целовала его, во всяком случае, если и целовала, то в далеком детстве. Она казалась притихшей, но очень спокойной.
- Поцелуй его.
Матильда покорно вытянула губы и поцеловала молодого мужа.
- Вот и хорошо! Вот и хорошо! - прошептал умирающий.
Принцесса
Для своего отца она была Принцессой. Для бостонских тетушек и дядюшек - Куколкой Уркхарт, несчастной крошкой.
Считалось, что Колин Уркхарт немного не в себе. Он принадлежал к старинному шотландскому роду и претендовал на кровное родство с королями. Якобы кровь шотландских королей текла в его жилах. Из-за этого его американские родственники говорили, будто он немного "того". Им надоели россказни о голубой крови шотландских королей. Это было смешно и нелепо. И запомнили они лишь то, что это не кровь Стюартов.
Отец Куколки был привлекательным мужчиной с открытым взглядом больших голубых глаз, которые иногда смотрели как будто в никуда. Еще он обладал мягкими черными волосами, падавшими на низкий широкий лоб, и великолепной фигурой. Если прибавить к этому красивый голос, обычно робкий и приглушенный, но временами звучный и сильный, точно бронзовый, то вы получите полное представление о его очаровании. Настоящий кельтский герой из давних времен. Ему бы удивительно подошел сероватый, до колен, килт и сумка, а голос он словно унаследовал от умолкшего Оссиана.
В остальном он представлял собой одного из тех джентльменов с приличным, но не более того, капиталом, которые пятьдесят лет назад переезжали с места на место, никогда никуда не стремились, никогда ничем не занимались и ничего собой не представляли, однако считались своими в высшем обществе не одной страны.
Женился он лишь лет сорока на богатой мисс Прескотт из Новой Англии. Ханне Прескотт исполнилось тогда двадцать два года, и ее буквально околдовал красавец с мягкими черными, не тронутыми сединой волосами, большими голубыми глазами и несколько рассеянным взглядом. Кстати, она была не первой из околдованных им женщин. Однако Колин Уркхарт, будучи человеком нерешительным, избегал определенности в отношениях.
Три года миссис Уркхарт восхищалась туманом и сверканием, неотделимыми от ее мужа. А потом надорвалась. Рядом с ней жил фантом. Многого он попросту не замечал, будто в самом деле был призраком. Очаровательным, учтивым, добродушным призраком с приглушенным мелодичным голосом. Поэтому, когда требовалась его помощь, он как отсутствовал. Грубо говоря, подтверждал, что "не все дома" - это как раз про него.
В конце первого года супружества миссис Уркхарт родила девочку, и мистер Уркхарт стал отцом. Но это его не изменило. Кстати, уже через несколько месяцев после того, как Ханна стала миссис Уркхарт, она возненавидела и его красоту и навязчивую мелодичность его голоса. Странное эхо - он был словно живое эхо! Даже его тело, если к нему прикоснуться, казалось телом нереального существа.
Возможно, потому что он был немного не в себе. Миссис Уркхарт окончательно пришла к этому выводу в ночь, когда родилась малышка.
- Ах, наконец-то моя маленькая принцесса здесь, со мной! - задумчиво раскачиваясь, произнес он своим гортанным и звучным кельтским голосом, словно это было начало праздничной песни.
Девочка родилась крошечной, слабенькой, с огромными изумленными голубыми глазами. Ее назвали Мария-Генриетта. Но для матери она была Моя Куколка. А для отца - Моя Принцесса.
Бесполезно было с ним браниться. Он лишь еще шире открывал и без того большие голубые глаза и совершенно по-детски, не говоря ни слова, принимал величественный вид, разоружая этим собеседника.
Ханна Прескотт никогда не отличалась крепким здоровьем. Да и особым жизнелюбием тоже. Наверное поэтому, когда малышке исполнилось два года, она неожиданно умерла.
Семейство Прескоттов было глубоко обижено на Колина Уркхарта, хотя и не признавалось в этом. Его считали эгоистом. Поэтому через месяц после состоявшихся во Флоренции похорон ему перестали выплачивать полагавшееся Ханне содержание, предварительно потребовав передать им ребенка, на что отец ответил учтивым, мелодичным, но твердым отказом. С Прескоттами он обращался так, словно они были не из плоти и крови, словно они были ненастоящими: так, случайные явления, может быть, граммофоны, говорящие механизмы, которым надо отвечать. И он отвечал. Однако никогда не воспринимал членов этого семейства как реальных людей.
Они могли бы оспорить его право быть опекуном собственного ребенка. Но это было чревато скандалом. И тогда они сделали то, что было проще всего - они умыли руки. Однако регулярно писали девочке и посылали ей в подарок небольшие суммы на Рождество и в день смерти матери.
Для Принцессы бостонские родственники много лет оставались некой условной реальностью. Она жила с отцом, а он постоянно путешествовал на свои скромные доходы. И никогда не бывал в Америке. У девочки часто менялись няни. В Италии была контадина, в Индии - айя, в Германии - светловолосая сельская девица.
Отец и дочь были неразлучны. Но отец не стал отшельником. Где бы ему ни приходилось бывать, его замечали в разных домах, куда он приходил с официальными визитами к ланчу или к чаю, и почти никогда к обеду. Всюду он бывал с дочерью. А она как будто родилась взрослой, но так ею и не стала. Всегда казалась на удивление мудрой и одновременно по-детски наивной.
В этом был виноват отец.
- Моя Принцесса должна поменьше обращать внимания на взрослых и на то, что они говорят и делают, - повторял отец. - Взрослые сами не понимают, что они говорят и делают. Они болтают и болтают, обижают друг друга и себе тоже делают больно, а потом плачут. Не обращай внимания, моя маленькая Принцесса. Все это пустяки. Внутри каждого человека сидит еще одно существо - демон, которому на все наплевать. Все, что они говорят, делают и чувствуют, - шелуха, и с ней надо поступать, как повар поступает с луковичной шелухой. А вот с зеленым демоном, который внутри, ничего нельзя поделать. Этот зеленый демон никогда не меняется, и ему безразлично то, что происходит снаружи, ему безразличны болтовня, мужья, жены и дети, заботы и волнения. Когда отбрасываешь все наружное, что есть у мужчины или женщины, то остается один зеленый демон; и этот демон - истинная суть и мужчины, и женщины. Ему никто не нужен, потому что он принадлежит к демонам или к феям, которым дела нет до людей. Есть большие демоны и средние демоны, и прекрасные демонические феи, и обыкновенные феи. Однако среди фей не осталось ни одной королевского происхождения. Кроме тебя, моя Принцесса. В тебе последней течет древняя королевская кровь, ты - последняя, моя Принцесса. Других нет. Ты и я - больше никого. После моей смерти ты останешься одна такая на свете. Вот почему, дорогая, тебе не следует беспокоиться ни о ком из смертных. Их демоны - низкого происхождения, они все из простых. В их жилах течет обыкновенная, а не королевская кровь. Когда меня не станет, будешь ты одна. Всегда помни об этом. И всегда помни, что это большая тайна. Если расскажешь кому-нибудь, то тебя постараются убить из зависти к твоему королевскому происхождению. Это, дорогая, наша с тобой большая тайна. Я - принц, ты - принцесса, и в наших жилах течет кровь королей давнего-давнего прошлого. Мы сохраним нашу тайну, и только мы с тобой будем о ней знать. Поэтому будь очень вежливой со всеми, ведь noblesse oblige. Однако не забывай, что ты - последняя из Принцесс, и все остальные ниже тебя по происхождению, менее благородны и ближе к черни. Дорогая, будь вежливой, ласковой, отзывчивой. Но ты Принцесса, а они простые люди. Никогда не принимай их за ровню. Они не ровня тебе. Каждый раз ты будешь убеждаться в отсутствии того… того, что отличает королей и королев, в отсутствии того, что есть у тебя…
Принцесса в раннем детстве выучила два урока. Первый: она должна быть скрытной и ни с кем не общаться, кроме отца. И второй: если уж приходится общаться с другими людьми, то надо делать это в несколько наивной, благосклонной, вежливой манере. Когда Куколка была еще совсем ребенком, в ее характере уже выкристаллизовалось нечто такое, отчего она рано, но окончательно сформировалась, стала твердой, как горный хрусталь.
- Милое дитя! - говорили о ней хозяйки домов, где принимали отца и дочь. - Она такая необычная и старомодная, настоящая леди, бедная крошка.
Малышка всегда прямо держала спину и была на редкость грациозной. Маленькая, почти крошечная, она казалась подмененным ребенком рядом с высоким, красивым, немного сумасшедшим отцом. Одевалась она просто, обычно в платья голубого или нежно-серого цвета с маленькими воротничками в миланском стиле, и носила очень тонкое белье. У нее были изящные маленькие ручки, и рояль под ними звучал, как спинет. Выходя из дома, вместо пальто она надевала плащ или пелерину и маленькие шляпки, какие носили в восемнадцатом веке. Ее розовые щеки наводили на мысль о яблоневом цвете.
Выглядела она так, словно сошла с картинки. Однако до самой ее смерти никто не имел ни малейшего представления о том невероятном образе, который для нее сотворил ее отец, которому она никогда не изменяла.
Дедушка, бабушка и тетушка Мод дважды настояли на свидании с девочкой, один раз в Риме и один раз в Париже. Оба раза они были очарованы малышкой, но одновременно огорчены и раздосадованы. Она произвела на них впечатление своей утонченностью, своей невинностью. И в то же время поразила редкой проницательностью и уверенностью в себе. Американских родственников рассердили ее покровительственный тон и очевидная душевная холодность.
Разве что своего дедушку она в прямом смысле слова околдовала. Он был очарован; может быть, даже по-своему влюбился в безупречную крошку. Его жена постоянно ловила его на том, что он вспоминал внучку, не мог забыть о ней много месяцев после их встречи и мечтал о том, как бы повидать ее снова. До конца своих дней он не расставался с надеждой, что она приедет и будет жить в его доме - с ним и со своей бабушкой.
"Дедушка, я вам очень благодарна. Вы очень добры ко мне. Но мы с папой всегда были вместе, мы привязаны друг к другу и живем в нашем особом мире".
Отец показал ей мир - снаружи. И приучил ее читать. Став подростком, она читала Золя и Мопассана и глазами Золя и Мопассана видела Париж. Немного позже она прочитала Толстого и Достоевского. Достоевский ошеломил ее. Остальные книги были более доступны ее практичному осторожному разуму, вполне были понятны, например, новеллы "Декамерона", хотя она читала их на том итальянском языке, на котором они были написаны, или, скажем песнь о Нибелунгах. Не такая, как другие, не от мира сего, она, казалось, всё отлично понимала своим холодным умом, во все вникала с пылом отсутствующего в ней огня. Она была, словно подменное дитя, рожденное феей.
И этим навлекала на себя странную неприязнь. Таксисты и проводники в поездах, особенно в Париже и Риме, грубили Куколке, стоило ей остаться одной. Почему-то в них тотчас просыпалась откровенная враждебность. Они нюхом чуяли ее странную чуждость, явную и не доступную их пониманию чуждость всему тому, что они ценили больше всего. Она была на редкость самоуверенна, и цветок ее девственности не источал никакого аромата. Она так воспринимала дюжего чувственного таксиста в Риме, словно он был фигурой в фантастическом орнаменте, созданном, чтобы вызвать у нее улыбку. Благодаря Золя, она все знала о нем. И забавная снисходительность, с какой она, хрупкая и прекрасная, приказывала ему (словно она-то и была единственной реальностью, а он, грубое чудовище, был неким Калибаном, барахтавшимся в грязи у пруда с чудесными лотосами), мгновенно вызывала ярость у истинного средиземноморца, который гордился своей beaute мужественностью и для которого кроме тайн фаллоса других тайн не было на свете. Он строил жуткую гримасу и обижал ее самым грубым и непристойным образом - это было отвратительно. Своей стерильной чистотой она словно богохульствовала и оскорбляла его чувства.
Такие встречи бросали ее в дрожь, и тогда она понимала, что должна обрести защиту от окружающего мира. Сила ее духа не распространялась на чернь, обладавшую мощной физической силой. Ей была очевидна неумолимая ненависть этих людей. Однако самообладания она не теряла. Без лишних слов платила деньги и отворачивалась.
Тем не менее, подобные моменты таили в себе опасность, и она научилась предвидеть их. Она была Принцессой, северной феей, и не могла понять вулканическую физиологическую ярость, которую чернь обрушивала на нее в порыве ненависти. Но эта же чернь никогда не пылала ненавистью по отношению к ее отцу. Поэтому еще в ранней юности она решила, что виновата ее мать из Новой Англии. Ни разу не сумела она взглянуть на себя глазами римлян, осознать свою никчемную чистоту, свою нестерпимую неуместность в древнем городе. А ведь как раз это видел в ней римский таксист. Отчего его обуревало желание уничтожить пустоцвет. Ее холодная красота и властность тотчас пробуждали в нем неистового бунтовщика.
Когда Принцессе исполнилось девятнадцать лет, умер ее дедушка, завещав ей приличный капитал, правда, передав его в надежные руки доверенных лиц, которые должны были выплачивать ей определенную сумму, но при условии, что каждый год она будет по шесть месяцев проводить в Соединенных Штатах Америки.
- Почему они ставят мне условия? - спросила Принцесса у отца. - Я отказываюсь сидеть по полгода в Америке. Надо ответить им, пусть оставят эти деньги себе.
- Не теряй головы, моя маленькая Принцесса, не теряй головы. Мы почти бедняки и не защищены от грубости окружающих. А я не могу терпеть эту грубость. Ненавижу ее, ненавижу! - Глаза у него сверкали, когда он произносил эти слова. - Готов убить любого, хоть мужчину, хоть женщину, кто посмеет быть грубым со мной. Но мы изгнанники в этом мире. Мы бессильны. Если у нас совсем не останется денег, то и помощи будет ждать неоткуда, и тогда я умру. Нет, моя Принцесса. Давай возьмем деньги и с их помощью укроемся от назойливых чужаков. Считай, это как необходимая одежда.