- А почему ты им первым сказала? Почему Бернар и Эдит знали про клинику, а я - нет?
- Слушай, угомонись, а? - Я взяла его за запястья и слегка встряхнула. Запястья были тонкими, совсем детскими. - Про клинику ничего еще толком не ясно. Я даже папе пока ничего не сказала. Просто на всякий случай предварительно спросила у Эдит, сможет ли она подменить меня на какое-то время.
- На какое еще "какое-то"?!
- Я не знаю. Правда. Но мне не хочется бросать вас одних. Как вы будете справляться с хозяйством? - Селестен обиженно промолчал. Мне это совсем не нравилось: никогда прежде с ним не случалось истерик. - Пойди, сходи за дыней, сынок.
Дыня оказалась такой огромной, что едва уместилась в раковине.
- Мам, - продолжил он разговор, внимательно наблюдая, как вода катится по ее бокам. - Мам, мы с папой справимся одни. Без Эдит. Ну ее, она все равно не умеет готовить и к тому же зануда.
- Что-то я не замечала.
- Просто она твоя подруга, потому ты и не замечаешь. А на самом деле - ужас! Она все время ворчит на всех и придирается из-за пустяков. Да. Мы как-то занимались с Бернаром у него, ну, не занимались, а перезагружали компьютер. Бернар сделал нам кофе, принес чашки и этот кувшин от кофеварки. Короче, мы что-то там двигали у него на столе, и кувшин свалился. Понятно, вдребезги. Но в нем уже не было никакого кофе! Так что ковер совершенно не пострадал, а осколки мы сразу собрали пылесосом. Знаешь, что она устроила?
- Накричала на вас?
- Лучше бы накричала, мам. А то явилась и часа полтора скрипучим голосом рассказывала Бернару, какой он мот и бездельник, и, мол, от него одни убытки, точно как от его отца, который и такой, и сякой, и всяко разный. И представляешь, все это при мне, как если бы меня не было в комнате! Ужасно противно. А как она выговаривает ему за вещи? Ты же знаешь, что на тренировках кроссовки моментально рвутся и протираются. А Бернар так и ходит. Зашьет сам нитками через край наверху, а на подошве - дыра насквозь. Над Бернаром и так все смеются - он в команде самый маленький, да еще в очках. А с чего ему расти? Она кормит его одними бульонами из пакетов. Бернар умный. Самый умный в классе. А она его пилит и пилит, что, мол, из-за него пожертвовала и карьерой, и личной жизнью, и, если бы не он, она давно была бы замужем по меньшей мере за членом парламента.
- Господи, Селестен, мне казалось, что она безумно любит сына. Почему ты мне никогда об этом не рассказывал?
- Она твоя подруга, ты же не говоришь плохо про моих друзей. И папа никогда…
- Я поговорю с Эдит!
- Не надо, мам. Бернару будет только хуже.
- Так что же делать? Мне ведь действительно придется лечь в клинику. Не выписывать же бабушку из Тура?
- Ой, мама, только не бабушку! Я ее, конечно, люблю. И ее, и деда, только, пожалуйста, не их! Пусть будет Эдит, если уж ты так хочешь! При нашем папе она будет вести себя прилично. Она всегда заискивает перед ним.
Мы разрезали дыню. Она, как я и предполагала, оказалась чудесной. Что-что, а выбирать спелые дыни Мишель умеет. Нежный аромат сразу настроил нас с Селестеном на более спокойный лад. Первый кусок мы с ним съели, как в детстве, - откусывая по очереди от длинной дольки. Потом я наложила на тарелку уже очищенные от шкурки и косточек куски дыни и предложила отнести отцу в кабинет.
- Мам, а сделай мне тоже так. Я пойду к себе почитаю.
Естественно, мне было интересно узнать, что он читает.
- Миллера, мам. - Сын выхватил из-под ножа кусочек дыни и с наслаждением положил себе в рот.
- Генри Миллера? Но у нас, кажется, нет его книг.
- Я купил. - Еще один кусочек отправился туда же. - Разве я тебе еще не говорил?
- Нет. Когда ты успел?
- В среду. Мы ходили всем классом в Лувр.
Эдит устроила для нас экскурсию. Теперь будем ходить раз в месяц. Коллеж платит.
Надо же, подумала я, а мне ничего не сказала. Вот ведь, какая! Не упустит ни единой возможности подработать!
- А мы с Бернаром что там не видели? И пока Эдит заливала нашим идиотам про культурные ценности, мы проинспектировали букинистов на Сене. Я одолжил Бернару денег на атлас звездного неба, а себе купил разрозненные томики Миллера. Ну, мам, я тебе скажу! Супер. Написано в прошлом веке, а такой класс!
Литературная наивность сына умиляла. В свое время он, точно так же как новую планету, открыл для себя Цезаревы "Записки о Галльской войне". Хотя уже проходил это произведение, изучая отрывки из него на уроках латыни.
- Вообще-то Миллер действительно считается классиком, - улыбнулась я.
- Правда, мам? А почему же его нет в школьной программе по литературе?
- Ты, наверное, невнимательно читаешь, Селестен.
- Я понял, мам! - мгновенно развеселившись, хохотнул он и вдруг так же резко засмущался: - Неужели ты тоже его читала? И папа?
- Насчет нашего достопочтенного мэтра от юриспруденции я не уверена. Но лично я перечитаю "Черную весну" с удовольствием. Одолжишь?
- Она уже твоя, - щедро заверил сын.
Глава 5, в которой я приняла душ
Я приняла душ и легла в постель дожидаться Мишеля. Он все еще работал. Конечно, можно было бы заглянуть к нему в кабинет и поторопить, но у нас в семье это не принято. Мишель - наш "охотник и добытчик". Все, что мы имеем, заработано его мозгами и ежедневными упорными трудами. Если ему нужно корпеть над бумагами до утра, значит, так и будет. В случае необходимости кофе или чай он приготовит себе сам - все необходимое для этого имеется в его кабинете. Дома он почти никогда не курит, объясняя это тем, что и так получает переизбыток никотина на работе.
Несколько раз я вставала и выглядывала в коридор. Из-под двери его кабинета просачивалась полоска света. Может быть, все-таки войти? Как-никак сегодня ситуация особая, тем более что до сих пор я не имела подходящего момента сообщить ему о своем намерении лечь в клинику. Завтра. В крайнем случае, послезавтра.
Но я так и не решилась. Знаете, почему? Потому что сейчас в тишине и ночной теплоте дома - нашего дома, в котором так привычно живет эта бессонно-деловая полосочка света у его двери, все мои страхи и мучительные соображения по поводу неверности Мишеля как будто растворились или сбежали, вырвавшись через "опосредованную" истерику сына.
Конечно, его рассказ о взаимоотношениях Эдит и Бернара в известной степени перевернул мои представления о подруге, и я не могла не думать о том, правильно ли собираюсь поступить, оставляя ее, так сказать, "на хозяйстве". Но из двух зол следует всегда выбирать наименьшее, правда? И советоваться с Мишелем по этому поводу я не могла, иначе пришлось бы признаться, что мне все известно о его похождениях. Или взять и бросить ему в лицо: "Ты мне изменяешь! Я все знаю!" Нет, ужасно пошло.
Жюльет… В темноте я погладила свой живот. Кажется, он чуть-чуть больше, чем утром. Или я просто слишком сытно поела? Да еще эта дыня. Нет, моя девочка там, я точно знаю! Может, конечно, и не девочка, я ведь суеверно не захотела ультразвукового обследования, хотя, кажется, на таком маленьком сроке все равно еще не понятно. Но я и без всякого ультразвука сама знаю, что девочка!
Моя девочка… Какая она? На кого будет похожа? На меня, как Селестен, или на Мишеля? Вообще-то, Селестен тоже начинает все больше и больше походить на Мишеля. Особенно в движениях. Да и этим своим изгибом уголков губ. Но нос у Селестена мой, без Мишелевой горбинки. А вдруг у Жюльет будет горбатый нос? Как у отца Мишеля? Ну и что! Сколько угодно красивых женщин с горбинкой на носу. Это даже аристократично. И хорошо бы, вились волосы. У нас ведь у обоих - и у Мишеля, и у меня - волнистые волосы, а у Селестена - жесткая непослушная солома.
А глаза? Какого цвета у нее будут глаза? Вдруг зеленые, как у моей мамы? Это так красиво: темные волосы и ярко-зеленые глаза. У меня-то стандартные для брюнетки - карие, а вот у моих мужчин - голубые. Хорошо бы Жюльет тоже достались хотя бы голубые. Эй, девочка! Ты меня слышишь? Я все равно люблю тебя, с любым цветом глаз!..
Наверное, я уснула, потому что вдруг за окном оказались розоватые предрассветные сумерки. Мишелева сторона постели нетронута. Мне вдруг сделалось ужасно обидно и одиноко. Я влезла в пеньюар и пошла к мужу. Но в кабинете его не было. Я взглянула с галереи вниз - не видно ни на кухне, ни в гостиной.
Удалось обнаружить его в комнате для гостей, самой дальней на втором этаже. Он лежал на кровати в одежде и курил, уставившись в потолок. Оба окна - настежь.
- Тебе не холодно? - спросила я.
Он вздрогнул и тут же загасил сигарету.
- Посиди со мной, Полин. Мне так одиноко.
Я невольно усмехнулась. Наверное, это получилось грубовато - Мишель действительно выглядел очень расстроенным. Присев рядом, я погладила его по волосам. Он повернул голову и с жалкой улыбкой потерся щекой о мою руку.
- Почему ты не пришел ко мне? Лежишь тут один, куришь.
- Извини. - Он помахал рукой, как бы разгоняя дым. - Подожди, я закрою окна, ты замерзнешь.
- Не надо. Пусть проветрится. Пойдем лучше в спальню.
- Полин… - Мишель сел на кровати и прижал меня к себе. - Полин… Наверное, наш сын прав.
- В смысле?
- Лучше я буду спать здесь, пока не родится малышка.
Сказать, что ближайшие полгода я буду спать в клинике? Нет, не сейчас. Сейчас у меня не поворачивается язык.
- Ты чудак, папаша Сарди! Знаешь, чем сейчас увлечен Селестен? - Я ласково погладила Мишеля по щеке, мне даже не приходилось прилагать для ласки никаких усилий, такую я испытывала к нему жалость. Слабохарактерно, наверное… - Он читает Миллера!
- Миллера? Кажется, это что-то ужасно неприличное?
- В свое время Мопассан тоже казался верхом неприличия. И даже вальс когда-то не танцевали в приличном обществе. Сейчас другой век. Это уже классика.
- Может быть. Знаешь, Полин, я никак не могу прийти в себя от выходки Селестена. Да и своей тоже. Я ведь чуть его не ударил! Я! Собственного ребенка!
Ну что тут скажешь? В моей голове скопилось слишком много мыслей, чтобы произнести вслух какую-нибудь из них.
- А он принес тарелку с кусками дыни и опять просил у меня прощения… Я тоже каялся! Так не может продолжаться!
- Имеешь в виду, не должно повториться? - поправила я.
- Конечно! Это ненормально!
- Почему, Мишель? В других семьях ссоры, крики и даже мордобой - это норма.
- Но не у нас! Не в нашей семье!
- Мишель. - Я прижалась к нему. - Ты знаешь, мне тоже очень дорога и наша семья, и ее репутация. Но все обстоит гораздо сложнее.
- Ты о чем? - Он напряженно отстранился от меня.
Я пристально смотрела в его глаза. Муж выдерживал взгляд. Ох, только бы не сорвалось: "о твоей любовнице!".
- Утром я была у врача. Он настаивает на том, чтобы я срочно ложилась в клинику. Иначе у Жюльет мало шансов.
- О, Полин! - Мишель обнял меня обеими руками и прижался головой к моей груди. - Что я должен сделать? Как помочь тебе?
От его жаркого дыхания и прикосновений у меня по телу побежала та самая, "предвещающая", истома. Кажется, он задал какие-то бестолковые вопросы?.. Нет, вопросы потом… Я уже не могла ничего с собой поделать, а просто повернула к себе его лицо - такое дорогое, любимое, самое желанное в мире! И мы поцеловались так, как если бы это был наш самый первый и самый долгожданный поцелуй в жизни.
- Нет, пожалуйста, Полин! Нет! - зашептал Мишель, опускаясь передо мною на колени, обнимая и целуя мои босые ноги. - Только так! Я все сделаю губами! Мы должны щадить Жюльет! Да, я очень хочу тебя!.. У нас все получится! Моя родная, моя самая любимая в мире женщина…
Его руки, губы, прикосновения лица и волос где-то внутри моих бедер… Огромная теплая волна все ближе, ближе… Пальцы и губы гладят и ласково щекочут живот, и волна постепенно расходится, так и не взметнувшись пенным гребнем до предела, но мне так хорошо, так покойно, и ничего нет - никаких гадких Мадлен, никаких страхов, никакого отчаяния…
Коленями я чувствую, как дрожат плечи Мишеля, что у него мокрое лицо и волосы тоже почему-то мокрые. Я нагибаюсь и протягиваю руку: его волосы надо лбом действительно влажные и скрутились в завитки. Я глажу горячий лоб, чувствую брови, веки, глаза под ними, щеки - все влажное.
- Ты плачешь, Мишель?
- О, как же я люблю тебя! Иди сюда! - Он поднялся с пола и лег со мной рядом. - Полин, моя единственная…
И долго-долго и очень нежно целовал мои губы, едва касаясь их своим ртом, как будто лишь осторожно дышал на них.
Потом бережно взял меня на руки и понес в спальню. Но я чувствовала, как он весь пышет жаром и дрожит по-прежнему.
- Что с тобой, милый?
- Все хорошо, Полин. - Он уложил меня в постель, укрыл одеялом и, отступив на шаг, стал любоваться, как художник любуется картиной. Но по бледному лицу блуждали багровые пятна.
- Да, мой родной, это было восхитительно, - прошептала я, испытывая к мужу невероятную нежность. - Но у тебя, случайно, не поднялось давление?
- Что ты сказала? - Он наклонился ко мне, обдав жаром. - Не слышу?
- С тобой все в порядке? Как ты себя чувствуешь?
- Хорошо, хорошо! Спи! Я сейчас.
И скрылся в ванной.
Но уснуть я не смогла. Я лежала и прислушивалась к звукам воды. По-моему, прошла целая вечность. За окном сделалось совсем светло. Вылезать из постели не хотелось совершенно, но я все-таки пересилила себя и прошла в ванную.
Мишель стоял под душем. Улыбнулся и помахал мне рукой. На запястье были часы. Человек с часами под душем выглядит несколько забавно.
- Как ты? - спросила я.
- Все хорошо. Только не вздумай забраться ко мне.
Я потрогала воду. Ледяная, как и можно было предположить.
- Мишель, это глупо. Ты простудишься. - И попыталась открыть кран горячей воды.
- Уйди, Полин. - Он перехватил мою руку, и мы оба вздрогнули. - Пожалуйста. Мы оба слишком темпераментные люди.
- Ты считаешь это предосудительным на семнадцатом году брака и двадцатом году знакомства? - Другой рукой я провела по его животу.
- Прекрати, пожалуйста, - хохотнул он.
- Все, больше не буду. Давай вылезай. Нам нужно поговорить.
- Мы уже говорим.
- Мишель, я ложусь в клинику. - Он стоял под ледяным душем и все равно лукаво смотрел на меня. - Возможно надолго. Я договорилась с Эдит. - Потянувшись к горячему крану, муж повернул его. - Она поживет здесь и присмотрит за хозяйством.
- Полин, ты в своем уме?
- Послушай, а если мне придется провести там полгода? Как вы тут управитесь вдвоем? Два мужика!
- Мы не мужики, - деланно обиделся Мишель. Над ванной поднималось уже облако пара. - Мы - мужчины.
- Извините, мэтр. Тогда я вызову из Тура свою маму. Я сойду с ума, переживая, как вы тут будете одни.
- Мы не одни. Два раза в неделю приходит убираться мадам Сифиз. Можно попросить ее приходить чаще.
- А еда? Ты ведь даже плохо представляешь себе, где и какие покупать продукты.
- Мы с Селестеном будем питаться в кафе. Кроме того, у нас отличный итальянский ресторан за углом! А твоя Эдит совершенно не умеет готовить!
- Хорошо, ну а стирка? А постельное белье? А рубашки? Если за тобой не проследить, то ты неделю будешь ходить в одной и той же, не говоря уже о Селестене. А носки? Трусы?
- Кстати, Полин, о трусах. Принеси мне белье, через… - Мишель вытащил руку из облака пара и уставился на циферблат. - Через час десять мне уже пора быть в конторе!
Глава 6, в которой Мишелю сорок два
Когда тебе за сорок, пусть совсем немного, бессонная ночь на фоне бурных переживаний и прерванного полового акта явно не добавляет бодрости и оптимизма мыслям, словам и поступкам.
С самого утра Мишель чувствовал себя дискомфортно: раздражительность, взбудораженность и сонливое безразличие одновременно. Он едва не захрапел на утренней встрече с адвокатами противной стороны. И обрадовался как ребенок, когда вдруг отменилось судебное заседание, назначенное на три дня. Он даже отпросился у патрона под каким-то банальным предлогом, чтобы поехать домой и спать, спать, спать…
Но тут позвонила дама с площади Виктора Гюго: дама де ля пляс-Виктор-Гюго или сокращенно - дама де ля пляс. Мишель старался даже мысленно не называть любовниц по именам с тех пор, как невзначай произнес имя самой первой в постели с Полин.
Он поехал на свидание. Хотя вполне мог бы этого и не делать. Во-первых, сегодня пятница - не их день, - обычно они встречаются по средам, если никто не занят, но в эту среду они были дружно заняты оба. А во-вторых, на следующей неделе, когда Полин ляжет в клинику, встречаться стало бы проще, но, Мишель усмехнулся, одновременно и сложнее. Надо же, как ловко жена убедила его в необходимости поселить Эдит у них в доме! Куда только девается его адвокатское красноречие, когда она начинает говорить и он видит, как двигаются ее губы - полные и совсем по-девичьи яркие. И как она чуть-чуть облизывает их, когда начинает волноваться. И эта тонкая голубоватая живая жилка на шее… Сколько раз он целовал ее, чувствуя биение пульса. И эта ее сокровенная родинка на лобке, трогательно спрятанная под нежными колечками волос. А какой чудесный, ласковый аромат у ее тела!
Мишель почувствовал, как по всему организму начал разливаться жар, а на лбу опять выступили капельки пота. Нет, нет, больше никаких игр с Полин! И вышвырнуть из дома все ее идиотские тренажеры! Должна же она родить ему дочь, в конце-то концов!
Конечно, сын - это очень хорошо, очень здорово. Он - наследник, продолжение фамилии. Но сын - это ты сам, только опять мальчишка, которому заново на протяжении десятков лет придется бороться за свое место под солнцем. А дочь… Дочь - совсем другое дело. Дочь - это твоя и только твоя собственная женщина. Маленькая сказочная принцесса, которая любит тебя не потому что ты, скажем, в ее вкусе или сумел как-то расположить к себе. А просто любит. Сразу, как только родится. Потому что она - твоя, твоя плоть и кровь, часть тебя. Но женщина!
Хорошо бы у Жульет были прямые длинные волосы, мечтал Мишель, застряв в пробке у Нового моста. Именно прямые, а не легкомысленные легкие кудряшки, как у Полин. И тяжелые. Да, прямые, длинные и тяжелые, как водопад по спине. Интересно, а у Жюльет тоже будет такой потрясающий, волнующий изгиб спины, как у Полин?..
Желание оказаться сейчас рядом с Полин и провести пальцами по желобку ее спины - ниже, ниже, к пояснице и ягодицам - накатило, как этот самый водопад. Да что за пропасть? Мишель вытер пот со лба, нажал на сцепление; автомобильная пробка начала потихоньку рассасываться, и все застоявшееся механическое стадо ринулось вперед, через мост.
Но ведь рано или поздно какой-то чужой парень тоже опешит и покроется потом при виде Жюльет? Конечно, очень не скоро, но это ужасно! А почему, собственно, ужасно? У Жюльет будет хороший парень, у его дочери просто не может быть плохого парня! И он поведет ее под венец. Под орган, по длинному проходу церкви, украшенной цветами и пестрящей яркими нарядами гостей. Вел же он под венец свою сестру Адель! Вместо отца…