Я покачала головой:
– Ты сумасшедшая.
– Как и его мускулы, – она толкнула меня локтем. Мне ничего не оставалось, кроме как взглянуть на его руки под рубашкой и молча с ней согласиться.
– Кажется, мы закончили, – сказал Джо, отвлекая нас от Роберта.
Мольберты и доска были установлены и ждали картин, а я почувствовала прилив возбуждения. Никогда еще я не видела все свои работы вместе, как сейчас, никогда сама не продавала их, как сейчас, и от этих новых ощущений у меня началась нервная дрожь. Эта ярмарка – способ попрощаться с прошлым и со старыми работами, чтобы освободить место на мольберте для нового чистого холста. Из-за облаков выглянуло солнце, осветив окружающую зелень и обещая прекрасный день.
Все это было похоже на знак, что у меня есть шанс, и я решила им воспользоваться.
– Все пройдет на ура, – как будто прочла мои мысли Эмма.
Я надеялась, что она права. Мы направились к машине Эммы, и я собрала всю волю в кулак для последней задачи для оборудования моего прилавка – привезти картины. А это значит, что придется войти в комнату, которой я избегала с самого переезда.
Глава 4
Когда мы жили с Лукасом в домике у пляжа, я любила рисовать на верхнем этаже. Там было три огромных окна, которые я открывала всегда, даже зимой, чтобы впустить морской воздух и свет. Иногда я пропадала там часами, не замечая утекающего времени. Если не было дождя, я писала пейзажи на улице, а в выходные дни в нашем маленьком саду мы с Лукасом пили пиво и жарили бургеры на закате солнца, но в остальное время эта комната была моим убежищем, и я любила бывать там.
Осматривая новый дом, я сразу отметила северную спальню, из окон которой был виден милый садик, – уже предвкушая, какой чудесный свет будет проникать туда летними утрами. Спальня напомнила мой любимый третий этаж, и во мне поселилась надежда на возрождение. Я заставила комнату картинами, мольбертами, красками и кистями, подготовив ее к визиту музы.
И мастерская все еще ждала меня.
Я посмотрела на лестницу и глубоко вдохнула, чтобы привести нервы в порядок. Медленно я поднялась наверх, ухватившись за деревянный поручень, и остановилась перед закрытой дверью, покусывая ноготь.
Глупо бояться этой комнаты. Но она хранит так много прежней меня. Женщины, у которой были мечты, страсть и любовь, которая не боялась будущего и не была одинока.
Мысленно отождествив себя с этой женщиной, я толкнула дверь и взглянула на картины. Мой взгляд сразу приковала церквушка. Она смотрела на Толтинг со склона холма – маленькое, из серого камня здание в окружении пышной травы. Я рисовала ее весной, когда у дорожки, ведущей к большой дубовой двери, цвели колокольчики. Я опустилась на колени перед картиной, которую избегала со дня смерти Лукаса. Здесь мы поженились. И здесь прошли его похороны.
Это место хранило память одновременно о самых счастливых и самых страшных днях моей жизни.
Я почувствовала, как слезы покатились из моих глаз, когда я вспомнила день нашей свадьбы. Все прошло именно так, как мы планировали, – весь город пришел посмотреть на это событие. Вопреки моим ожиданиям белое кружевное платье не сковывало движений, и, когда глаза Лукаса загорелись огнем, я поняла, что сделала правильный выбор. Отец Лукаса – Грэхем – повел меня по проходу. Я всегда относилась к нему скорее как к отцу, нежели к тестю. Он и мать Лукаса, Глория, были очень горды, глядя, как их сын женится. Так как моих родителей не было в живых, они приняли меня в свою семью и были безумно счастливы за нас.
Мы оба считали этот день идеальным.
Но похороны Лукаса я хотела бы забыть навсегда. Вся его жизнь была впереди, и мы планировали провести эту жизнь вместе. И все это у нас отобрали. Нам суждено было быть вдвоем всегда, но мы прожили в браке всего два года до того, как его не стало.
Рыдания подступили к горлу, слезы покатились по щекам, я обхватила руками колени и дала волю своему горю. Боль ожила, когда я увидела картину с церковью. Я изо всех сил старалась не вспоминать, как Лукас выглядел в гробу из полированного дерева рядом с алтарем, перед которым мы стали мужем и женой. Но это было навеки выжжено в моей душе. Я не верила, что смогу пойти туда, но его родители умоляли меня об этом – и я не могла их подвести. Они потеряли единственного ребенка. Быть там – мой перед ними долг. Они хотели, чтобы я произнесла речь, но я не могла вымолвить ни слова. Мне казалось, что Грэхем и Глория разочарованы, хотя они и пытались меня успокоить, говоря, что все понимают. А я просто не могла говорить о Лукасе в прошедшем времени. Я не могла попрощаться.
Глория попросила у меня один из его портретов, и он до сих пор висит у них дома, но хранить остальные мне было не под силу. Слишком тяжело жить в их окружении. В первые недели после его смерти я продала их. Несмотря на то что мы долго были вместе, портретов мужа было не так много. Лукас никогда не мог усидеть неподвижно, чтобы я могла его запечатлеть: он вечно был чем-то занят, о чем-то говорил. Единственной возможностью писать его было поймать момент, когда он был чем-то занят и не замечал ничего вокруг. Он всегда бывал очень удивлен, когда я показывала ему рисунок, будто не верил, что он изображен на картине.
Теперь и остальные картины должны быть проданы. Все очищалось. Жизнь в картинах окружала меня, и я поражалась силе, которой обладали изображения. Силе вызывать чувства. Это и было причиной, по которой я полюбила искусство, почему я хотела сама его создавать и почему я была сейчас так напугана.
С тех пор я не наведывалась в церковь. В первую годовщину смерти Глория и Грэхем пригласили меня пойти с ними на могилу, но мне так и не удалось заставить себя выйти из машины. Я ненавидела себя за слабость, ведь им хватило сил принести цветы и произнести молитву за сына, а я была полностью сломлена. Я никогда не забуду их мужества.
Я вытерла глаза и встала, отряхивая пыль, покрывающую пол, который забывала вымыть. Скоро должна заехать Эмма, – была наша смена у Джо, – поэтому я оторвалась от картин и воспоминаний, которые они вызвали. Я посмотрела на часы и стала раздумывать, чем себя занять. Это было еще одно открытие, сделанное после смерти Лукаса: горе делает тебя одновременно тревожным и бездеятельным. Я как будто забыла, чем занималась раньше, чтобы заполнить свою жизнь. Временами это тянулось бесконечно.
Я спустилась, свернулась клубком на диване и уставилась на каминную полку. Все фото из нашего старого дома были по-прежнему упакованы в коробки и хранились в кладовке под лестницей. Сил достать их у меня не было.
Когда Лукаса не стало, Эмма предлагала мне поговорить с психологом, ведь я провела не один месяц, лежа на их диване в пижаме. Я огрызнулась в ответ, не понимая, как отдалилась от себя прежней, после чего отправилась в ванную, посмотрела в зеркало… и не узнала себя. Мне пришло в голову, как бы огорчился Лукас, если бы увидел меня в таком состоянии. Я сразу же наполнила ванну. Это была мелочь, но, когда я искупалась и оделась, стало немного лучше. И так это и было – я медленно возвращалась к тому, чтобы снова почувствовать себя человеком после почти полного саморазрушения.
Мама умерла спустя год борьбы за то, чтобы остаться со мной, и я думала, что, возможно, пережить такую потерю во второй раз будет не так тяжело. Тогда я начала встречи с психологом, но дальше пары сеансов дело не пошло. Он не знал мою маму. А мне становилось лучше только в окружении людей, которые знали ее и которые скучали по ней так же, как и я. С мамой я знала, что это неизбежно. Я подготовилась, как могла, организовала все заранее.
Но уход Лукаса был столь внезапным, что это не шло ни в какое сравнение. У меня не было никакой возможности подготовиться.
По какой-то странной причине все, что было связано с мамой, ощущалось как прошлое. Я оплакивала все моменты, которые у нас были, все, чему она меня научила, то, как она заботилась обо мне, когда я была больна или грустила, советы насчет Лукаса, которые она мне давала. С Лукасом же я оплакивала будущее. Черную дыру, разверзшуюся передо мной, когда все наши совместные планы развеялись как дым.
Всего пару месяцев назад была наша вторая годовщина. Я все еще не хотела идти на его могилу, поэтому мы с Эммой и Джоном пошли на его любимое место для серфинга. Мы взяли одеяла, устроили пикник, пили его любимое пиво и поднимали тосты за него в тот холодный, но солнечный февральский день. Было невыносимо грустно, что его нет с нами, но нам удавалось улыбаться, вспоминая о лучших временах нашей четверки, о всех глупых и смешных вещах, которые с нами происходили. Было приятно вернуться в памяти к счастливым дням и говорить о нем. Я поняла, что, как бы ни было тяжело думать о нем, это необходимо. Это шаг в правильном направлении. Я вернулась на работу в бар, переехала в новый дом и начала планировать распродажу на пасхальной ярмарке, и впервые за долгое время мои мысли были заняты чем-то еще, кроме потери любимого, хотя в душе была пустота.
До сих пор пустота.
Дедушкины часы в углу пробили наступление нового часа. Глория и Грэхем подарили мне их на новоселье, хотя еще не видели мое новое жилище. Казалось, им было все еще тяжело видеть, что я живу где-то без Лукаса. Часы принадлежали нескольким поколениям семьи Глории, и, когда они громко били в тишине, это будто переносило меня в прошлое. Время – странная штука.
Дверной звонок прозвучал сразу после боя. Я открыла дверь и увидела Эмму, упершую кулак в бедро.
– Так непривычно, что ты открываешь мне дверь, – сказала она, проходя в прихожую, и улыбнулась, увидев картины. – Мне всегда нравилась вот эта, – она показала на картину с пляжем.
– Почему непривычно? – спросила я, надевая пиджак и хватая сумку. Как же меня раздражала ее привычка обронить пару слов и делать вид, будто ты не должен был этого слышать.
– Ты никогда не открывала мне. Обычно ты рисовала под свою дурацкую кантри-музыку, которая заглушала все вокруг. Один раз я стояла под дверью добрых полчаса. В конце концов мне пришлось позвонить Лукасу, – ответила она с выражением вины за то, что подняла эту тему.
– Нет ничего плохого в музыке кантри, – возразила я.
Я всегда любила погружаться в музыку во время рисования. В тот момент я поняла, что скучаю по творчеству, и было странно скучать по чему-то кроме Лукаса. Но это я тоже потеряла вместе с ним.
Я закрыла дверь и последовала за Эммой к машине. На улице было еще светло, с приближением лета дни становились длиннее. Предвкушение нового сезона витало вокруг нас по пути на работу, и я улыбалась, ведь я всегда любила лето в Толтинге.
Только это и осталось неизменным.
И каким-то образом это обнадеживало меня сильнее, чем что-либо за долгое время.
Глава 5
– Посмотри-ка, кто вернулся, – сказала Эмма себе под нос, когда мы входили в бар. Я взглянула за прилавок, где Адам разливал напитки. Адам учился в университете в Лондоне, но почти всегда проводил здесь каникулы, работая у Джо.
Адам заметил нас, и широкая улыбка озарила его лицо. Вместе с копной светло-каштановых кудрей она делала его похожим на очаровательного щенка.
– Как ты, Роуз? – он внимательно посмотрел на меня и беспокойно заерзал.
Эмма закатила глаза. "Привет, Эмма. Привет, Адам", – проворчала она по пути в кухню, ей казалось, что он запал на меня, во что я, конечно, не верила. Я как-никак на пять лет его старше, но у него имелась досадная привычка всегда находиться рядом.
– Все хорошо. Как дела в университете?
– Я в восторге, – ухмыльнулся он.
Я вежливо улыбнулась и повернулась к Джо, который высунул голову из своего маленького офиса и позвал меня. Я зашла, и он закрыл дверь. Стол и единственный стул занимали все помещение, а потому я застыла у двери в ожидании, что он скажет.
– Уверена, что тебе стоит работать сегодня? Я не против, если ты возьмешь выходной.
Я покачала головой. После смерти Лукаса я не работала почти полгода. Испугаться в тот день – означало бы шаг назад.
– В какой-то мере я рада, что была здесь и смогла… удержать веселую компанию. Не знаю, хочу ли я возвращаться к работе в баре, ты это знаешь, но я помогла остановить что-то, что могло… ну, мы знаем, что могло произойти, и этого нельзя было допустить. Быть может, это немного восстановит справедливость для Лукаса. Понимаешь, о чем я?
– Понимаю. Я повесил в баре плакат о вождении в пьяном виде, чтобы привлечь внимание и напомнить людям о том, что есть и другие способы добраться домой. Не хочу снова иметь с этим дело. Но ты уверена? Ты обещала дать мне знать, если тебе станет слишком сложно работать, когда возвращалась, помнишь?
Я вздохнула, расстроенная тем, что он не доверяет мне.
– Позволь мне решать самой, Джо. Я не понимаю, почему все думают, что я больше не могу принимать решения, – сказала я и моментально пожалела о своем тоне, увидев, как изменилось его лицо. Я сделала вдох, чтобы успокоиться. – Я не хочу сидеть дома в одиночестве, я хочу быть здесь.
– Я просто пытаюсь заботиться о тебе. Все мы пытаемся. Лукас хотел бы, чтобы ты была под присмотром, он убил бы меня, если бы узнал, что я стою в стороне и ничего не делаю, – сказал он, пытаясь разрядить обстановку.
– Да он и мухи бы не обидел!
– Ну не знаю, он бывал довольно свиреп, когда дело касалось тебя. Помнишь тех пьянчуг, которые приставали к тебе однажды летом, и как Лукас разбросал их?
– Я и забыла, – сказала я, возвращаясь мыслями к тому, как он тогда отреагировал на попытку одного из них перебраться через кассу, чтобы пощупать меня.
Джо поднялся, обнял меня:
– Тогда держись, Эмма закипит, если мы оставим ее одну в самые горячие часы.
Мы с Джо отправились в бар, где Эмма с улыбкой помахала мне рукой у проигрывателя. Пользуясь отсутствием Джо, она сменила Битлз на Тейлор Свифт, единственную исполнительницу из моей коллекции, которую могла воспринимать.
Этот альбом я не слышала два года, хотя раньше он был моим любимым и я ставила его постоянно, заставляя слушать и Лукаса, я открывала окна в машине и громко пела, чтобы повеселить его, потому что петь я совсем не умею. Я, наверное, единственный человек, который любил ее песни в стиле кантри больше, чем новый репертуар.
– Роуз, – позвала Эмма, хватая меня за руки. Я засмеялась, глядя, как она машет руками под музыку. Под эту песню невозможно было не танцевать, и я почувствовала, как мои бедра двигаются в такт сами собой. Господи, как я соскучилась!
– Это еще что? – спросил Джо за нашими спинами.
– Это настоящая музыка, – ответила я, смеясь, пока Эмма кружила вокруг нас, и вдруг встретилась глазами с Робертом. Он только вошел и глядел на нас, улыбаясь.
Эмма наконец отпустила мою руку.
– Когда я слышу эту песню, всегда думаю о тебе, – сказала она, запыхавшись.
Джо уменьшил громкость, и она показала ему язык.
– Я рада, что меня считают местным кантри-фаном, – ответила я.
– Почему вы полюбили такую музыку? – спросил Роберт, весело глядя на нас обеих, пока я у прилавка восстанавливала дыхание.
Джо передал ему пиво через стойку.
– Моей маме нравились старые вещи типа Пэтси Клайн. Она могла слушать это вечно. А потом я стала приносить домой музыку поновее, и мы обе попались на крючок. Я люблю истории. Это поразительно, как музыканты могут рассказать историю за три минуты. Живопись всегда была для меня как музыка, люблю, когда люди смотрят на мои работы и видят в них историю.
Я размяла пальцы, они так давно не держали кисть.
– Поразительно, какую силу имеет музыка, – ответил Роберт. Все его внимание было приковано ко мне, и я поймала себя на том, что тоже смотрю на него с благосклонностью. Бар вокруг нас превратился в белый шум.
– А ты какую музыку любишь?
– Моя любимая группа – "Колдплей", но вообще я люблю любую музыку. Кроме джаза.
– А чем тебе не угодил джаз?
Он покрутил стакан с пивом и поднял руку, чтобы провести по волосам.
– Его слишком любит мой отец. Ты была на многих концертах?
От меня не ускользнула попытка внезапно сменить тему. Интересно, что за история с его отцом?
– Не на многих. Пару лет назад Лукас повел меня послушать Тейлор Свифт в день рождения. По-моему, он визжал громче меня.
Тот вечер был по-настоящему прекрасен. Музыка просто пленила, я вспоминала, как Тейлор пела под аккомпанемент одной лишь гитары всего в нескольких метрах от нас, вспомнила руку Лукаса на моем плече, его глубокий голос, подпевающий прямо мне на ухо. Это был скромный концерт тогда еще начинающей певицы, но для нас он превратился в незабываемый.
Пришло время разнести напитки, и я оставила Роберта, погрузившись в музыку и позволив ей залечить раны; я поняла, как много я упустила. Мне вдруг непреодолимо захотелось отправиться домой и послушать больше любимых песен, чего я не делала уже очень давно. Как же я была благодарна Эмме, что она включила это сегодня.
Не стоило терять все, что я любила, только потому, что я потеряла его.
Время пролетало незаметно, работы в баре прибавлялось. Роберт болтал с завсегдатаями, взгромоздившись на барный стул, а ближе к полуночи объявился Джон вместе с тремя сослуживцами и занял стол, который Эмма зарезервировала для него. Джон – полная противоположность того парня, который бы, по моему мнению, подошел Эмме, возможно, именно поэтому у них все так хорошо. Почти сразу же они с Лукасом стали лучшими друзьями, оба добродушные и уравновешенные, оба любили повторять, что выбрали "альфа-женщин". Джон вошел в бар, поцеловал меня в щеку и попросил:
– Всем пива, Роуз.
– Нет проблем. Кстати, это Роберт, – сказала я, раз уж он оказался рядом, – он приехал на ярмарку.
– За картинами Роуз, – с улыбкой поправил Роберт, и они с Джоном пожали друг другу руки.
– В таком случае у тебя хороший вкус, – сказал, улыбаясь, Джон. – Ты остановился в гостинице "Толтинг"?
– Да, планирую остаться на лето.
– Хотел бы я провести лето не на работе, – с легкой завистью ответил Джон, расплачиваясь за выпивку.
– Ну, я работаю на отца и никогда еще не был в отпуске, так что в этот раз он просто не мог мне отказать, – сказал Роберт, опуская глаза к бокалу, который он сжимал в руке, и я заметила, что костяшки его пальцев побелели.
– А чем ты занимаешься?
– Я юрист, – ответил он и сделал большой глоток.
Он заметил мой взгляд и ответил легкой улыбкой, в которой я почувствовала оттенок грусти. Хотя мне могло это показаться из-за моего собственного настроения.
– Кажется, я создан для этой работы, во мне нет ни капли творческого, – печально добавил он.
– Бьюсь об заклад, ты ходил в школу с портфелем! – попыталась подбодрить его я.
– Вообще-то так и было, – рассмеялся он, – это было обязательно в нашей школе.
– Это не школа ли Святого Иакова? – спросила проходящая мимо Эмма.
– Да! Ты ее знаешь?
Эмма кивнула:
– В школе мы вас ненавидели. Вы однажды выиграли у нас местный футбольный кубок, такое не забывается. Как мы там называли тех, кто там учился?
– Не помню, – соврала я, мечтая о том, чтобы она заткнулась, но вдруг увидела улыбку Роберта.
– А, да, "Иаковы лажают по-всякому", – рассмеялась она, и я не удержалась и тоже захихикала, вспоминая, как мы ехидно их обсуждали.