Двадцать седьмого мая 1798 года, на четвертый день своей визитации вместе с цесаревичами в Казань, император Павел Петрович после обеда, что уже вошло в обыкновение, гулял вместе с великими князьями Александром и Константином в саду генерала Лецкого. Сад, когда-то начавшийся с липовой рощи, предваряющей массивы нескончаемого Арского леса, был частью усадьбы генерал-майора Лецкого, прежнего коменданта казанской крепости, отстоявшего ее 12 июля 1774 года от пугачевской вольницы. В его "дворце", - небольшом одноэтажном деревянном домике в пять окон, стоящем в самом конце одной из дворянских улиц Казани, и остановился, прибыв в город, император Павел.
Во время прогулок императора с цесаревичами по саду Лецкого для ублажения слуха высочайших особ играл оркестр и пели актрисы крепостной театральной труппы Есипова - а чьей же еще? Пели актрисы и в тот день, о котором идет речь, и особо отличались душевностью и артистизмом сестры Фекла и Марфа Поклеповы, их в городе звали не иначе как Феклуша и Марфуша. И то ли состояние духа у императора было в тот день превосходным, то ли актрисы пели особенно проникновенно, только император вдруг расчувствовался, подошел к ним и, поблагодарив за доставленное удовольствие, пожаловал им свою поясную брильянтовую пряжку.
Есипов, коему было положено быть при актрисах и оркестре и, вида, что государь пребывает в благостном настроении, подошел к нему и с поклоном произнес:
- Осмелюсь просить, ваше императорское величество, вашего высочайшего соизволения и милости разрешить открытие в Казани публичного театра. Многие губернские города уже имеют оные, и только Казань еще пребывает во мраке по причине отсутствия сего заведения, несущего обществу культуру и нравы исправляющего. Посему…
- А много вам потребуется казенных денег для устройства театра? - перебил отставного прапорщика император.
- Нисколько, - поспешил заверить государя Есипов. - И здание, и все обустройство театральное я с превеликим удовольствием возьму на себя. Так что для казны, ваше императорское величество, будет совершенно необременительно.
- Похвально, - благосклонно взглянул на собеседника Павел, - что в славном городе имеются такие патриоты искусства, да еще пекущиеся о государственной казне. Что ж, извольте получить на вашу просьбу мой ответ "да". Ходатайствуйте в Дирекцию императорских театров, и я без промедления дам вашему делу положительный ход.
Вот так выросло на площади, тотчас получившей название Театральная, огромное здание, пятидесяти сажен глубины и двадцати пяти сажен ширины, украшенное колоннами, к коим прибивались для сведения всеобщего театральные авертиссементы…
Итак, услышав о сумме из уст Павла Петровича Есипова, Плавильщиков вскинул брови:
- Сколько-сколько?
- Тридцать тысяч серебром, - повторил Есипов.
- Ну, брат!.. - восхищенно протянул Плавильщиков. - Это же целое состояние! Прости, но, верно, правду про тебя говорят, что ты ушиблен театром…
- Вот им же и лечусь, - не очень весело произнес Павел Петрович. - Ну что, пойдем знакомиться с труппой?
Петр Алексеевич пробыл в Казани больше трех недель. Играли его "Бобыля" и впервые - новую героическую пьесу "Ермак", где, конечно, сам он и исполнял главные мужские роли.
А как он был великолепен в "Титовом милосердии" Княжнина! Труппа с замиранием сердца внимала монологам Тита, не единожды прерывавшимся аплодисментами зала. Во все дни гастролей знаменитого актера театр был полон.
Аникеева исполняла главные женские роли. В "Росславе" они составили прекрасный дуэт: русский воевода и шведская княжна. Трактование Зафирой любви как высшего жизненного чувствования, что так поразило Каховскую в игре Насти, было едва ли не самым убедительным в спектакле, нежели роли Росслава-Плавильщикова. Но более всего маститого актера поразила Настя в роли Чванкиной, глупой провинциальной барыни в стихотворной комедии Княжнина "Хвастун". Поначалу Петр Алексеевич сомневался, что хрупкая молоденькая барышня сможет перевоплотиться в даму в летах, имеющую взрослую дочь. Однако уже после первых репетиций оставил свои сомнения. Настя сыграла Чванкину, мало сказать, замечательно. Уже первый выход ее сразу же убедил зрителей, что Чванкина глупа, упряма и кокетлива не по возрасту. Чванкиной было не менее сорока лет, что сказалось и на походке Насти, и на манере разговора. Даже ее фигура показалась зрителям, да и самому Плавильщикову более полной и рыхлой, и эта метаморфоза, несомненно, была ее актерской заслугой.
Плавильщиков первым поздравил ее с успехом. И когда один из поклонников Насти, даря букет, восхищенно произнес, что она вполне может блистать на московской и петербургский сценах, актер раздумчиво произнес:
- Я тоже в этом нимало не сомневаюсь.
- Ах, Петр Алексеевич, - вскинула на него глаза Настя. - Вы, верно, забыли, что я господская дворовая девица. Барин меня от себя не отпустит.
- Я поговорю с ним, - заверил ее Плавильщиков.
Однако разговор с Есиповым ни к чему не привел. Он не хотел отпускать Настю, и старые приятели едва не рассорились из-за нее.
А потом против Есипова составился комплот. В него вошли Плавильщиков, Каховская и губернский предводитель Вешняков. На одном из раутов у предводителя к комплоту присоединился губернатор Мансуров. Первенствовала в заговоре, конечно, Александра Федоровна.
- Так как Павел Петрович, - начала она неприятный для Есипова разговор сразу после ужина, - не надумали дать Насте вольную?
Она улыбнулась, и ее лицо с резкими чертами стало почти обворожительным.
- Не надумал, Александра Федоровна, - ответил ей Есипов, сотворив на своем лице некое подобие улыбки.
- Но ты должен, ты просто обязан это сделать! - присоединился к Каховской Плавильщиков, заерзав к креслах.
- Обязан? - вскинул брови Павел Петрович. - Я ничем и никому не обязан.
- Обязан, - продолжал настаивать мэтр сцены.
- Да почему я должен ее отпускать? - уже громко возражал Павел Петрович. - Она моя, моя дворовая девка!
- Она не просто дворовая девка, она актриса! - произнес Плавильщиков хорошо поставленным голосом, будто не сидел в креслах в гостиной предводителя, а будучи Ермаком из собственной пьесы, призывал к подвигу покорения Сибири свою немногочисленную дружину. - Не получив вольную, она не сможет играть на императорской сцене! - веско добавил он и оглядел присутствующих пылающим взором Росслава. - А она должна играть в императорских театрах!
- Отчего же должна? - язвительно спросил Есипов. - Я должен ее отпустить, она должна играть в императорских театрах… Не много ли у вас должников?
- Но талант, - вступил в разговор предводитель, - мне кажется, такой дар, что не может принадлежать одному человеку. Он должен приносить пользу всему обществу и существовать во благо общества…
- Я бы даже сказал, во благо всего государства, - веско заметил его превосходительство и строго посмотрел на Есипова. - Талант есть достояние всего государства, в коем сей талант родился и произрос. И негоже, - губернатор со значением посмотрел на Павла Петровича и поднял вверх скрюченный подагрой указующий перст, я бы даже сказал, противузаконно удерживать подле себя то, что принадлежит всем.
- Но…
- Посему считаю, было бы совершенно справедливым и достойным поступком российского дворянина и гражданина своей державы, - перебил Есипова Мансуров, - совершить акт дарования свободы Анастасии Аникеевой, не как девице в крепостном состоянии находящейся, но как обладательнице редкостного артистического таланта, должного послужить на пользу и во благо всей Российской империи.
Он опустил палец и оглядел присутствующих, ожидая согласия с ним. Все, конечно, безоговорочно поддержали губернатора. Кроме Павла Петровича. Правда, после долгого молчания, в течение коего Мансуров и весь остальной комплот не сводили с него глаз, мнение Есипова изменилось. Вначале он нерешительно мотнул головой, еще через минуту неопределенно хмыкнул и дернул плечом, а затем уже произнес:
- Хорошо, господа, вы меня убедили.
Он поочередно оглядел всех заговорщиков и остановил взор на Александре Федоровне:
- Поздравляю, сударыня, - усмехнувшись, сказал он. - Вы победили.
- Ну а когда было иначе? - улыбнулась ему в ответ Каховская и примирительно добавила: - А я поздравляю вас с принятием благородного решения. Впрочем, я в этом и не сомневалась. Вы ведь и сами прекрасно понимаете, что истинный талант должен блистать для всех.
- Спасибо, друг, - произнес Плавильщиков, кажется, с искренней слезой в голосе. Впрочем, это вполне могло быть актерской уловкой. Но то, что мэтр сцены был растроган, не вызывало никакого сомнения.
- Это весьма, весьма благородно, - сказал предводитель. - Талант действительно должен светить всем.
- Патриот, - твердо заявил Мансуров и расправил брови. - Вы настоящий патриот. К несчастью, таковых в нашей державе становится все меньше. И я очень рад, что в вашем лице имею честь видеть настоящего гражданина своей страны. Весьма, весьма рад, - добавил губернатор и крепко пожал руку Есипову.
Помещик-патриот выправил через Гражданскую палату отпускную Насте, и та стала человеком вольным, имеющим право распоряжаться собственной судьбой. Деньжата у Насти водились, и, приехав вместе с Плавильщиковым в Москву, она сняла небольшой домик недалеко от Иоанно-Предтеченской церкви в Староконюшенном переулке, небольшой, но опрятный и чистенький, как и положено домам дворянского предместья Москвы. Петр Алексеевич начал хлопотать о дебюте Насти, что, впрочем, не понравилось ни московским артистам, ни директорам казенных театров. Кроме того, любимица московской публики Матрена Воробьева, опасаясь конкуренции со стороны Насти, распространила слух, что Плавильщиков хочет ее скабалировать и что Аникеева - весьма посредственная актриса, что, конечно, отразилось на мнении о ней московской публики.
Комедийный дебют прошел неудачно. В пьесе "Ошибки, или Утро вечера мудренее" Настя не лучшим образом сыграла петербургскую светскую львицу, не добившись убедительности в этом образе и не растопив льда холодно настроенной к ней публики. Среди актеров прошел слух, что театральная контора готова отказать Аникеевой в московской сцене. Все должен был решить ее трагедийный дебют, для которого, не без злого умысла, была предложена уже поднадоевшая москвичам трагедия Княжнина "Софонисба".
6
- Пойми, - горячился Плавильщиков, в душе, видно, уже сожалея, что увез Настю в Москву, слишком опрометчиво и самонадеянно решив, что она будет блистать на сцене Первопрестольной, - они выбрали для тебя "Софонисбу" явно ожидая провала пьесы, твоего неуспеха, как актрисы. Потребуй для себя другую роль, пока не поздно. Если хочешь, я могу настоять на перемене.
- Благодарю вас, Петр Алексеевич, не стоит, - невесело усмехнулась Настя. - Они все равно подберут для меня что-либо похожее и такое же древнее, как они сами. Не хотят меня видеть в Москве.
- Ну, это мы еще посмотрим, - не очень уверенно заявил Плавильщиков, стараясь не встречаться с Настей взглядом. - Давай лучше еще раз пройдем твою роль.
Она все схватывала на лету! Петр Алексеевич остался совершенно очарованным артистическим обаянием Насти, а после ее заключительного монолога даже захлопал в ладоши и воскликнул:
- Славно, Mon petit demon, ах, как славно!
Может, все еще обойдется?
Первый удар был нанесен Насте в театральной костюмерной. Платье Софонисбы, супруги царя Нумидского, как гласили авертиссементы и афишки в руках публики из кресел и партера, оказалось неудачным и болталось на ней, как на вешалке, как это было и в ее дебюте у Есипова. И когда она вышла на сцену, то была похожа на Пьеро, марионетту из балаганного театрика, коей не хватало только веревочек, за которые бы ее дергал хозяин.
Зал встретил актрису смешком, что совершенно выбило ее из колеи. Голос, и без того негромкий, был едва слышим и часто срывался. Плавильщиков - ее возлюбленный Массинисса, желая "усилить" игру, стал почти выкрикивать свой текст и отчаянно жестикулировать. В порыве усердия он задел пальцами свой парик, и тот взвился высоко вверх. Петр Алексеевич подхватил его на лету и так ловко вернул на прежнее место, что публика начала хохотать, но уже беззлобно. И тут Настя услышала свое имя. Она бросила взгляд в зал и увидела в первом ряду кресел… князя Гундорова. Вытянув свои свекольные губы, он посылал ей воздушный поцелуй и участливо качал головой. Рядом с ним сидел юноша, чем-то похожий на старика, и тоже участливо, даже с какой-то жалостью смотрел на нее.
На мгновение она замерла.
Ее жалеют?
И кто?!
Этот противный старикашка, этот мышиный жеребчик? И его юный родственник, сын или внук, верно, такой же сластолюбец, как и его пращур?
Жалеют ее?
Они?! Нет, она не доставит им такого удовольствия.
Софонисба выпрямилась и гордо посмотрела в зал. Теперь глаза ее пылали, речь стала громче…
В нелицемерии ты оскорбленье видишь.
Едва в венце, а ты уж правду ненавидишь…
Это уже была другая Софонисба. Публика перестала замечать, что платье велико и внимала ее голосу, который уже не казался слишком тихим. Провинциальная актриса в роли царицы исчезла, и перед зрителями появилась настоящая царица, не желающая выполнять прихоти римлян и предпочитающая смерть унижению. Бесенок в Насте проснулся очень вовремя! Несколько раз она ловила на себе восхищенные взгляды Плавильщикова-Массиниссы, а потом как бы в раздумье перед очередной репликой посмотрела в зал.
Публика притихла. Зрители следили за каждым движением актрисы и ловила каждое ее слово.
Она снова встретилась со взглядом князя Гундорова. Князь, как ей показалось, был удивлен и несколько растерян. А в глазах юноши, по лицу которого, словно ненароком, скользнула взором Настя, светился восторг.
Вот так! Она не нуждается в их участии. Теперь она повелевает ими! И так теперь будет всегда - и на сцене, и в жизни!
Плавильщиков не мог сдержать улыбки, несмотря на то что ему в одной из последних сцен полагалось быть глубоко опечаленным, ведь именно Массинисса толкает свою возлюбленную Софонисбу сделать выбор между унижением и смертью в пользу смерти.
- Прости в последний раз!
Настя произнесла эти слова с такой внутренней силой, с такой выразительностью, что зал взорвался аплодисментами, даже не дождавшись, когда Софонисба бросится в прощальные объятия Массиниссы. А по окончании спектакля громкие рукоплескания буквально взорвали театр, и многие зрители, до того настроенные крайне скептически к бывшей крепостной актрисе-провинциалке, забывшись, неистовствовали в ажитации, кричали "браво!", бросали на сцену кошельки с монетами.
Несомненный успех! Можно было не сомневаться, что после такого дебюта Насте будет предоставлена одна из московских сцен.
Плавильщиков и Настя принимали поздравления от актеров, когда за кулисами появился князь Гундоров со своим юным соседом.
- Поздравляю, поздравляю вас, - пожал он руку сияющему Плавильщикову и обратился к Насте. - А вас я поздравляю особо, - приник князь своими красными губами к ее запястью, и Настя едва удержалась, чтобы не отдернуть руку. - Ведь мы с вами старые знакомые, - Гундоров со значением посмотрел на нее, - помните, пять лет назад на ужине у Павла Петровича Есипова, когда вы…
- Помню князь, конечно же, я вас помню, - перебила его Настя, заставив себя улыбнуться. - Наша встреча, несомненно, останется в моей памяти навсегда. Уверяю вас, - добавила она со странной интонацией, не понравившейся князю и заставившей его задержать на ней взгляд.
- Восхитительно! Это успех, полный успех, - бормотнул он, соображая, что бы могли значить последние слова Насти. Усилия эти, однако, оказались тщетными, и князь отступил в сторону:
- Вот, познакомьтесь, - он сделал жест в направлении юноши, что сидел рядом с ним в зале, - мой внук Дмитрий Васильевич Нератов. Вы не поверите, он впервые в театре!
- Вы не любите театр? - спросила Нератова Настя, когда тот неловко поцеловал ее руку.
- Люблю! - пылко воскликнул Дмитрий и смутился. - Впрочем, не знаю… Нет. Теперь, кажется, люблю, - совершенно запутался он.
- Так кажется или любите? - не собиралась приходить ему на помощь Настя. Она чувствовала себя именинницей, была весела, и ее черные глаза продолжали пылать и искриться.
- Кажется, люблю. Нет, определенно люблю, - с восторгом ответил Нератов.
- Значит, вам понравилось наше представление? - продолжала пытать молодого человека Настя, и в глазах ее засветился какой-то огонек, как тогда, в девичьей, перед тем как вцепиться в волосы Марфуши. Князь ничего не заметил, а Плавильщиков удивленно поднял брови: он-то уже знал, что свечение означает принятие Настей какого-то решения, после чего немедленно последует его исполнение.
- Очень, - с готовностью произнес Дмитрий. - Мне все очень понравилось. Особенно как играли вы. И вы, - повернулся он в сторону Плавильщикова.
Мэтр лишь снисходительно улыбнулся.
- А как случилось, что вы сегодня впервые посетили театр? - удивилась Настя. - Вы все время жили в деревне?
- Дмитрий Васильевич воспитывался в иезуитском коллегиуме в Санкт-Петербурге, - ответил за внука князь Гундоров. - Это закрытый пансион. И воспитанникам не разрешалось посещение театров и иных увеселительных заведений даже в увольнительные дни.
- Зачем же вы выбрали такой пансион, - пожала плечами Настя, - да еще иезуитский?
- Этот пансион выбрал я, - несколько раздраженно ответил Гундоров. - Коллегиум очень аристократическое заведение. Оно готовит юношей для государственной службы, и это лучшее из всего, что есть в столицах. Дмитрий Васильевич - сирота. Кому же о нем заботиться, как не родному деду?
- Да, вы правы, князь. - Настя повернулась к Нератову - Ваш дедушка, верно, очень любит вас.
- Да, - произнес Дмитрий.
- Тогда вам не о чем беспокоиться, - улыбнулась Настя и, показывая свое расположение к Нератову легонько дотронулась до его плеча. - Вы в очень надежных руках.