Сказано это было с легчайшей долей сарказма, и даже Плавильщиков, не говоря уж о Дмитрии Васильевиче, ничего заметить не смог. Гундоров же, проведший едва ли не половину своей жизни за разговорами в светских гостиных, великолепно усвоивший основное требование света non seulement etre, mais paroitre и прекрасно разбиравшийся в тончайших оттенках интонаций, намеках и недосказанностях, уловил сарказм Насти и опять, как в начале встречи, настороженно задержал на ней взгляд. Но лицо актрисы было безмятежно, глядела она уверенно и спокойно и, казалось, ни о чем не думала, кроме своего успеха. Князь вежливо поклонился и взял внука под руку.
- Прошу прощения, но нам пора, - учтиво произнес он. - Да и вам после такого спектакля требуется отдых.
- Прощайте, - тихо произнес Нератов и отвел глаза.
- Прощайте, князь, прощайте, Дмитрий Васильевич, - победно улыбнулась обоим Настя. - Надеюсь, мы еще увидимся.
- Да, да… увидимся… конечно, - пробормотал князь, не понимая, отчего у него вдруг испортилось настроение. Впрочем, так всегда бывало, когда что-либо случалось, но он об этом еще не знал. Или вот-вот должно было случиться.
А Настя, прикусив губу, сосредоточенно смотрела им вслед.
- Обернись, - вдруг тихо приказала она.
- Что? - спросил Плавильщиков.
- Ничего, это я так, - продолжая смотреть вслед князю с внуком, ответила Настя. - Обернись, - требовательно прошептала она.
Когда Гундоров с Нератовым стали спускаться по ступеням, Дмитрий Васильевич обернулся. Настя слегка кивнула ему и улыбнулась. Черные глаза ее светились все тем же неясным светом.
7
Он так и не понял, что заставило его обернуться. Словно кто-то толкнул под локоть и приказал: оглянись. И он оглянулся. И встретился с ее взглядом, обжигающим и ласкающим одновременно. Так еще никто не смотрел на него; глаза этой девушки-актрисы и требовали, и обещали.
Дед нетерпеливо тянул его к выходу, но будь его воля, Нератов остался бы здесь, чтобы еще хоть раз взглянуть в глаза этой маленькой актрисы, такие черные и бездонные, с каким-то странным светом.
Значит, он еще придет сюда. Один.
Как же не похож этот мир, в котором он находился в течение последних двух часов, на тот, что его окружал все годы учебы. Как он занимателен и красочно ярок, в отличие от черно-белого мира в пансионе аббата Николя, в котором он провел столько лет! Даже удивительно, что в самом центре столицы, на Фонтанке возле Обухова моста, существует крохотный искусственный мирок, который он считал единственным и настоящим.
Как он ошибался!
Настоящий мир как раз за стенами пансиона, там, где длинной лентой тянется Невский проспект и возвышаются над Мойкой ажурные чугунные мосты; на постоялых дворах, пропавших запахом щей и подгорелой гречневой каши, и здесь, в Москве, с ее многочисленными церквами, княжескими дворцами, кривыми переулками, слободами и загородными гульбищами.
И театр! Это особый мир, волшебный, не обособленный, как мирок аббата Николя, но дополняющий большой, настоящий, который он только начал познавать. И люди в этом волшебном мире удивительные…
- Вижу, тебе понравилась эта актриска, - ухмыльнулся Гундоров, когда они садились в экипаж.
- Что? - Дмитрий не сразу понял, о чем говорит дед.
- В ней, и правда, есть что-то бесовское. Кто бы мог подумать, что у нее откроется такой актерский дар…
- Вы и правда знакомы с ней? - спросил Дмитрий.
- Виделись однажды в имении отставного прапорщика Есипова, - непринужденно ответил князь и сощурил крохотные глазки. - Она тогда была простой дворовой девкой, а теперь, поди ж ты, актри-иса… - протянул Гундоров. - Однако тебе не о девицах надобно думать, а о службе. Я говорил кое с кем. Графиня Салтыкова уже сказывала о тебе князю Александру Борисовичу Куракину, президенту Коллегии иностранных дел, и он обещал определить тебя в службу в архив Коллегии при первой же ваканции.
- Спасибо, grand-pére, - вскинул на Гундорова большие голубые глаза Дмитрий. - Но я бы хотел… остаться здесь, в Москве.
- А в Петербург тебя покуда никто и не зовет, - усмехнулся князь. - Там своих вельможных отпрысков хватает, девать некуда. Здесь, в Москве, пристроиться куда проще. Да и мест теплых покуда хватает…
Бывший вице-канцлер князь Куракин сдержал свое обещание. Как только в архиве иностранной Коллегии образовалась ваканция, деду пришло письмо за двумя сургучными печатями, короткое и ясное:
"Любезный князь!
Ваш внук господин Нератов определен в число юнкеров при Коллегии, положенных для службы в архиве и под начало управляющего господина действительного статского советника Бантыш-Каменского. Советую внуку Вашему приступить к исполнению своих обязанностей немедля, ибо мест оных в архиве мало, а желающих служить предостаточно".
- Поздравляю, ваше благородие, - заулыбался дед, протягивая внуку письмо князя Куракина. - Теперь ты чиновник четырнадцатого класса одного из самых привилегированных заведений Москвы.
В московском свете, на раутах и балах, архивные юноши уже давно заступили место екатерининских гвардейских сержантов.
В общем, работа была не трудная, особых усилий и затрат не требующая, правда, весьма нудная. Ну да так всегда бывает, когда каждый день повторяется одно и то же. Да и порядок на службе не отличался разнообразием. Дмитрий приходил в архив, младший член канцелярии приносил стопку древних рукописей с номерами и надписями об их содержании, а Дмитрий надписи переписывал в чистую тетрадь. В общей для всех комнате, несмотря на то что управляющий архивом был совершенно глух, стояла тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием перьев.
Но, когда время присутствия истекало, начиналась иная жизнь. Зимой не было и дня, чтобы кто-либо из знатных вельмож не давал бала, на большинство коих князь Гундоров получал приглашения для себя и внука. Ближней и дальней родни у Гундорова в Первопрестольной было много: князья Тюфякины, Всеволожские, Мещерские… С князьями Хилковыми и Гагариными он и вовсе был одного корня. А уж про рауты и званые обеды и говорить не приходится.
С Настей Нератов встречался уже две недели. Свидания происходили либо в театре, либо в беседке на Пресненских прудах, где по средам и воскресеньям звучала для публики роговая музыка.
Настенька отличала его среди многочисленных своих поклонников, соглашалась на встречи наедине, и это были самые счастливые минуты для него, он жил ими все дни до следующей встречи. Дышать с ней одним воздухом, смотреть в ее черные бездонные глаза, то задумчивые, то полные искорок смеха, готовых вот-вот брызнуть из ее глаз, - это ли было не счастье и высшее блаженство! А ее голос, негромкий, но полный каких-то загадочных, непонятных ему обертонов? Он проникал в самое сердце и оставлял в нем сладкую музыку, самую лучшую из всего, что он слышал. Конечно, просто сказать: не думай о ней. А вот как это исполнить, когда и мыслей-то других нет, кроме как о Настеньке. Да и какие иные мысли могут прийти здесь, под низкими сводами подвала мрачной храмины в глухом переулке за Покровкой, где помещался архив Коллегии иностранных дел. Ну не думать же, в самом деле, об этих кипах полуистлевших столбцов с мертвыми буквами, содержание коих надлежало переписывать в чистую тетрадь.
Ну как не думать о Настеньке под скрип гусиных перьев и нечастые брюзжания глухого старика-археографа, тем более что завтра они снова встретятся в беседке на Пресненских прудах!
Нет, это было невозможно.
8
- Ну что мы все время говорим с вами об этом Вронском? - нахмурился Дмитрий. - Неужели для вас нет более интересной темы? И это кольцо у вас на пальце… Его не было раньше.
- Это подарок, - как-то странно улыбнулась Настя и вытянула вперед руку, любуясь золотым колечком с агатом небесного цвета. - Правда, красивое?
- Ничего особенного, - не согласился с ней Дмитрий, сердце которого разрывалось от ревности. - Кольцо как кольцо. Это он вам подарил?
- Да. Константин Львович - очень приличный молодой человек, галантный и весьма деликатного обхождения…
- Вы рассуждаете, как… - Дмитрий прикусил губу и виновато посмотрел на Настю.
- Ну что же вы, договаривайте, - насмешливо посмотрела на Нератова Настя. - Ведь вы хотели сказать, как актриска, не так ли?
Она тихо покачала головой, что означало: я так и знала. Нератов, пытаясь оправдаться, произнес:
- Простите, у меня и в мыслях не было…
- Было, было, - усмехнулась Настя, перебив его. - Так ведь я и есть актриска. Ваш сиятельный дедушка ведь так меня называет? Или как-нибудь иначе? - заглянула она ему в глаза с какой-то потаенной мыслью.
- А при чем тут мой дедушка? - обиженным тоном произнес Дмитрий. - Мы, кажется, говорим не о нем, а об этом вашем Вронском.
- Ну во-первых, он не мой, - деланно вздохнула Настя и потупила глаза, отчего Дмитрий нахмурился еще более. - А во-вторых, он, и вправду, весьма симпатичный молодой человек.
- Да он известный в Москве ловелас! Ни одной юбки, говорят, не упустит, - не без ехидства заметил Дмитрий.
- А вы не верьте всему, что говорят, - жестко произнесла Настя, метнув в Нератова острый взгляд. - Слова есть звук, а действие - поступок. Это совсем разные вещи.
- Но это действительно так, да и не молодой он уже, ему почти тридцать…
- Все, я не хочу более слышать от вас ничего плохого касательно Константина Львовича, тем более за глаза. Это неприлично, в конце концов.
- А я могу повторить эти слова и в его присутствии.
Настя с интересом глянула на Нератова, но тут же нахмурила бровки.
- Перестаньте, не желаю вас слушать.
Она отвернулась и стала смотреть на Воробьевы горы за Девичьим монастырем, слепящие отражающимися от снега лучами ясного зимнего солнца.
Однако… Вот это слова уже не мальчика, но мужа, как сказал бы Петр Алексеевич Плавильщиков. Подобного рода конфронтации между мужчинами и приводят к дуэлям, где погибает слабый. Слабый, конечно, Дмитрий. И если дело дойдет до поединка, Вронский убьет его. Месть князю Гундорову задуманная ею, будет, конечно, исполнена, но не слишком ли высока цена? Нет, кровавая месть не входит в ее планы…
Настя резко обернулась и посмотрела на Дмитрия, стараясь вложить в свой взгляд как можно более тепла и нежности.
- Простите, Дмитрий Васильевич, я, кажется, была слишком резка с вами, - мягко произнесла она, с удовлетворением замечая, как теплеет его взгляд и разглаживаются на лбу две хмурые складки между бровей. - Но вы тоже хороши, - подойдя к нему вплотную и заглядывая немного виновато в его глаза, сказала она. - Неужели вы меня ревнуете?
- Нет, но…
- Нет? - Она обиженно вытянула губки.
- Да, то есть… Нет, я совсем не то хотел сказать, - растерялся Дмитрий, в который уже раз пораженный такой резкой сменой настроения Настеньки, не зная, как далее вести себя.
- А что вы хотели сказать? - спросила она игриво.
- Я полагаю, нет, я боюсь, что мои слова могут как-то обидеть вас, - нерешительно произнес Нератов.
- Ничего, говорите, - разрешила ему Настя. - Но…
- Говорите, я настаиваю, - шутливо притопнула она ножкой.
- Хорошо, коли вы просите.
- Да говорите же, наконец, - кинула на него скорый взгляд Настя, уже предвкушая свою победу и зная, что сейчас услышит.
- Я хотел сказать, я вам хотел сказать, что… вы мне очень нравитесь, - наконец, произнес Нератов то, что его так долго мучило.
Вместо того чтобы возликовать в душе, вскричать "Мой, всецело мой!" и расхохотаться ему в лицо, что очень хотелось ей сделать, Настя отступила он Нератова на шаг и широко раскрыла глаза:
- Шутить изволите, господин юнкер?
- Отчего же, я вовсе не намерен с вами шутить, - опять почти обиженным тоном произнес Дмитрий.
Настя снова взглянула в его голубые глаза, на мгновение показавшиеся ей огромными, словно океан. Само слово вызывало у нее ощущение чего-то безграничного и бездонного. От этого океана веяло светом и теплом, и было очень приятно ощущать на себе его волны. Но мгновение промелькнуло, и она снова увидела перед собой человека, которого она хотела сделать и сделала орудием своей мести ненавистному князю Гундорову.
"Еще шаг, еще один шаг, и он предложит мне руку и сердце, - мысленно рассуждала она, глядя в глаза Нератова. - И тогда, ваше сиятельство, вы будете вынуждены вспомнить и пожалеть о том вечере после ужина в имении Есипова и увидите, на что способен petit demon…"
Настя отвела от Нератова взгляд и снова посмотрела туда, где за обителью Христовых невест высились Воробьевы горы.
- Я сказал то, что чувствую с самой первой встречи с вами, - тихо промолвил Дмитрий. - И о чем уже не могу молчать.
Настя стояла, не шелохнувшись.
Зачем он говорит это? Он не понимает, что дальше его ждут боль и мучения?
Не понимает.
А она понимает?
Сердце билось ровно, душа молчала, Воробьевы горы продолжали искриться снегом на склонах, правда, не так ослепительно, как раньше.
Неужели он думает, что после его слов она бросится ему на шею, и они сольются в страстном и сладостном поцелуе?
После того вечера, когда мерзкий князь лишил ее девичества, она пробовала целоваться. Этого добился-таки Кирюха, долго на нее дувшийся, а потом уговорами затащивший все же в овин. Губы у него были мокрые и толстые, он тяжело дышал, а она, позволяя целовать себя, смотрела холодно и отстраненно и не находила в этом никакой сласти. Ее холодность передалась и Кирюхе, и на его вопрос: "Ты чего?" - она ответила сущую правду:
- Ничего.
- Видать, ты только для господ ласкова, - разобиделся Кирюха, - да когда они к тебе с подарками. А у меня для тебя подарков нету, - зло развел он руками. - У меня ничего нету…
- Уже поздно, вы не находите? - не оборачиваясь, произнесла наконец Настя, словно не расслышав его последних фраз. - Вы проводите меня?
9
Этого князь Гундоров не ожидал. Как говорится, пришла беда, откуда не ждали. А может, не беда вовсе, а блажь? И ее надобно не лечить, а потакать ей? Ну кто в лета Дмитрия не влюблялся, не пылал безумной страстью совсем не к тем, с кем надлежало соединить свою судьбу? Разве он сам, будучи еще гимназистом, не скрипел по ночам зубами от вспыхивающих в его мозгу картин, где помимо него, действующими лицами были отцова кофешенка Дарья или гувернантка-немка фрау Зальцберг, почти в два раза старше его? И разве не прошла его страсть к обеим, когда он, наконец, познал кофешенку, а госпожа Зальцберг так и вовсе сделалась его наставницей в любовных науках? А все потому, что наши чувствования после удовлетворения страсти либо притупляются, либо исчезают вовсе, пелена с глаз спадает, и помимо прелестей, к которым еще недавно так безумно влекло, мы уже можем замечать, что у госпожи N. слишком широка челюсть и коротковаты ноги, Р. пудрит прыщики на плечах, а у S. весьма дурно пахнет изо рта. К тому же всем им время от времени необходимо посещать отхожее место, даже самым воздушным и хорошеньким, и ежели представить сию картину в самый кульминационный момент, восторг пройдет, и желания тотчас улетучатся. Значит, надобно устроить так, чтобы Дмитрий удовлетворил свою страсть, после чего пелена с его глаз спадет, и он увидит в этой актриске обычную дворовую девку, коих на Руси хоть пруд пруди.
Задумано - сделано. Их сиятельство быстренько собрался и отправился на извозчике в Староконюшенный переулок.
- Вы? - Настя сделала вид, что очень удивилась. Впрочем, князя она ожидала увидеть несколько позднее.
- Что вас привело ко мне? - сухо спросила она, решив быть с ним холодной и отстраненной. В конце концов, не на шею же бросаться развратному старику.
- Дельце, - сощурил свои маленькие круглые глазки Гундоров. - Одно небольшое дельце.
- Слушаю вас. - Настя села, указав рукой на место напротив.
- Благодарю вас, - легко опустился в кресло Гундоров. - Прошу выслушать меня. Дельце мое, собственно, вот в чем. Последнее время я замечаю за Дмитрием Васильевичем некоторое, скажем так, смятение духа.
Он замолчал и пристально посмотрел на Настю, стараясь уловить ее реакцию на его слова. Однако она была спокойна, невозмутима и вежливо внимательна. Князь откинулся на спинку кресла, не сводя с нее глаз. Разговор против его ожидания обещал получиться непростым.
- Продолжайте, князь, - легко выдержав его взгляд, сказала Настя. - Я очень внимательно слушаю вас.
- Он буквально не находит себе места…
- Что вы говорите! - участливо покачала головой Настя. - Может, следует обратиться к доктору?
- Не надо шутить. Он не находит себе места из-за вас. Он очень… увлечен вами. И вы это знаете.
- Вовсе нет. Просто он входит в число моих поклонников, которым нравится моя игра на сцене. У актрис всегда бывают поклонники. Они дарят подарки, цветы и жаждут сказать, что восхищены их талантом и красотой. Красотой я не блещу, надеюсь, что вашего внука, князь, как и иных, привлекает ко мне мой талант.
- Вы меня не поняли или не хотите понять. Вы привлекаете его как женщина.
- Да что вы! - изобразила она удивление. - Это он вам сказал или вы сами догадались?
- Я же просил выслушать меня серьезно, - вконец помрачнел князь. - У меня есть собственные глаза и опыт, и я вижу, что он очень страдает. Я люблю своего внука и не желаю, чтобы он мучился из-за… из-за вас.
- Ну так скажите ему, чтобы он не мучился. Стоит ли так переживать из-за какой-то актриски!
- Слова в таких случаях не помогают. К тому же, мне кажется, он слишком вами увлечен.
- Даже так? - Настя нахмурила свои черные бровки и сделала задумчивое лицо. - Ну, тогда это все действительно серьезно. И шутки, вы правы, здесь не уместны.
- Именно так, - подтвердил Гундоров, светлея лицом.
- Ну что ж, - взглянула в глаза князя Настя. - Я заявляю вам честно и, поверьте, вполне искренне, что я ни в малейшей степени не увлечена вашим внуком, не имею на него никаких видов и, ежели хотите, при первой же нашей с ним встрече заявлю ему об этом.
- А вот этого делать не стоит, - вкрадчиво произнес Александр Андреевич.
- Почему же?
- Я бы просил вас, наоборот, сделаться к нему несколько… благосклоннее, - мягко промолвил Гундоров.
- Ах вот как?
- В конце концов, оба вы молоды, - князь с улыбкой и снисходительным пониманием смотрел прямо в глаза, - так почему бы вам…
- Не упасть в объятия вашего внука? - быстро закончила за князя Настя.
- Да, - сказал Гундоров и снова посмотрел в глаза, теперь словно подсвеченные изнутри.
- А вы, и правда, любите своего внука, - задумчиво произнесла она. - И это меня весьма радует… Теперь я уже не сомневаюсь, что у меня все получится.
- Что получится? - не понял князь. - Ну что вам стоит быть поласковее с Дмитрием Васильевичем? Вас что от этого убудет?
- Действительно, что мне стоит? - заставила себя улыбнуться Настя. - Кто я такая, чтобы отказывать в удовольствиях господину Нератову? У него такое будущее, возможно, он даже станет тайным советником. Да не возможно, а скорее всего. Следовательно, мой долг - отдаться Дмитрию Васильевичу, чтобы он не мучился, и вы были бы за него спокойны. Правда ведь?