- Литературщина чистой воды. Вы бы прекрасно ужились в цивилизованном мире.
- Нет уж, хватит. Сыта по горло семейной жизнью. Так называемой благополучной семейной жизнью. Парализует каждый твой живой порыв, устремление, желание. Окутывает липкой паутиной спокойствия, благополучия. Во имя сытого вечера возле телевизора. Во имя болота, где царит благословенный Пушкиным покой.
- Выход? То есть альтернатива?
- Ты считаешь, ситуация безысходная?
- Ничего я не знаю. Я мечтаю стирать его носки, варить ему по утрам кофе, гладить его рубашки… Правда, с тобой пообщаешься, и пропадает вкус к жизни подобного рода. У меня было так в детстве, когда я попробовала на язык какие-то французские духи. Потом не могла отличить черный хлеб от шоколада.
- Мне хочется…
- Чего тебе хочется?
- Мне очень хочется…
- Ну чего, чего?
- Чтоб вечно длилось очарование любовью. Чтобы прикосновение друг к другу пронзало, как электрический разряд, как молния. Чтоб все было как в первый раз… Как первый поцелуй… Чтоб перед тем, как слиться воедино, испытывать этот девичий страх ожидания. - Анастасия встает и движется по комнате с закрытыми глазами. - Чтобы любовь была самым главным смыслом жизни. Чтоб…
- Очнись!
- Чтоб всегда спать обнявшись. Дышать только друг другом. Чтоб…
- Ты замолчишь или нет?
На пороге стоит никем не замеченная Лариса. У нее широко раскрыты глаза и пылают щеки.
- Чтоб никаких компромиссов. Чтоб торжествовал максимализм. Чтоб плоть и дух были едины…
Катя вскакивает, пытается зажать Анастасии рот, но та с силой ее отталкивает.
- Чтобы не бояться быть слишком поглощенными друг другом. Чтоб ни на кого и ни на что не оглядываться. Чтобы сто, нет, двести раз на день желать сказать друг другу: я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю…
Она натыкается на Ларису, вздрагивает, открывает глаза.
- Настенька, ты балдеешь?
- Балдею. А что, завидно?
- Завидно. Меня вот никакая балда не берет. Чего я только не перепробовала!
- И что ты пробовала?
- Ты только не ругайся. И колеса глотала, и курила, и…
- Что ты мелешь?!
- Я же предупредила тебя - не ругайся. Мне ведь тоже хочется счастье испытать.
- Но ведь это не бывает по заказу. Это не может быть искусственно. Это…
- Дар богов, да? Но боги нынче прижимистые на подарки. Это ты у нас избранница.
- Скорей подопытный кролик, - устало говорит Анастасия. - Выдержит - выживет, нет - выкинут на помойку и возьмут другого.
- Не надо, мамочка. Я так боюсь твоего цинизма. Ты только что…
- Я тут распустилась с вами: ем, сплю, бездельничаю, рассуждаю о высоких материях. Пора за работу садиться.
- Настек, я бы на его месте выпорола тебя хорошенько по мягкому месту. Он сам не знает, что теряет. - Катя в восхищении смотрит на нее.
- Хватит причитать. Он все знает. В наш век все это никому не нужно. Зачем обременять себя любовью, когда можно наглотаться колес, накуриться травки. Словом, балды напустить. По крайней мере, ни к чему не обязывает.
- Мама, ты не так меня поняла.
- Я тебя прекрасно поняла. Я себя не могу понять.
- Я люблю тебя, мама. Очень люблю.
- Ну, ну, не будем раскисать. - Анастасия чмокает мимоходом Ларису в щеку, подходит к палке, пытается сделать какие-то па. - Я похожа на Айседору Дункан? Наверное, танцевать на сцене - это прекрасно. Отдавать всю душу, тело музыке.
- Отдавать себя - самое естественное состояние женщины, - говорит Катя.
- Возможно. Только отдавая, всегда хочешь чего-то взамен.
Появляется Малаша. Она качается, словно пьяная. Все замолкают и смотрят на нее.
- Сашка утонул. Пьяный в дрезину был. С лодки свалился и… - Она матерится. - Ольга взбесилась - волосы на себе рвет, детей ремнем отлупила. Настя, хоть ты с ней поговори, что ли. Скажи ей, ненормальной…
- А вы что ей сказали? - Катя с любопытством смотрит на Малашу.
- Не я - дед сказал. "Слава Богу" - сказал. Оно же на самом деле слава Богу. У деда вырвалось.
- Бедная Оля. - Анастасия подходит к Малаше, обнимает, прижимается к ней всем телом.
- Сходи, сходи к ней. Хоть ты ее вразуми. Она на лодке сидит, а жена по берегу ходит. Сраму-то, сраму!
- Это все глупости и предрассудки, тетя Малаша.
Анастасия уходит, на ходу заплетая волосы в косу.
- Что же теперь будет, а? Черти понесли его на этот перемет. А тут баржа прошла, волны…
Катя забирается с ногами на кровать.
- Ужас какой, - шепчет она. - Его вытащили?
- Какой там… Это возле школы, а там такое течение. Водолаза из города вызвали. Да толку-то? Уж три часа прошло, как он нырнул.
Лариса подходит к Малаше и гладит ее по плечу.
- Ничего, ничего, девочка, все переживем. Не такое переживали - живы остались. Помню, дед меня с двумя малыми детьми бросил, к другой уходил - и то выжили. Покобелил, гад проклятый, а после к семье потянуло, к детям. А тут и дети-то не Сашкины. Детям оно еще лучше - они духу его не выносили.
- Тетя Малаша, а это больно - утонуть?
- По пьянке оно ничего не больно. Небось, протрезвел бедолага, когда водицы нахлебался. Черти понесли его с этим переметом. - Она вздыхает. - Ну вот, снесут нашего Сашку на погост - и сразу две вдовы. Ах ты, дурачина, дурачина… И ребеночку своему горя наделал - какой-никакой, а все-таки отец был. Хорошо, если тебя сразу вытащат, а то раки пожрут, протухнешь, как дохлая рыбина. Эх, Сашка, Сашка…
И снова все те же ранние сумерки, когда небо начинает приобретать оттенок зеленого яблока, но еще видно без электрического света.
Анастасия в мансарде. Она босая, в длинной юбке. Раскладывает на полу пасьянс. Во всех ее движениях что-то колдовское и в то же время кокетливое. Она совершает ритуал в честь мужчины.
- Разумеется, было бы нелепо, если бы конец оказался счастливым. В самом этом понятии - "конец" заключается что-то неумолимое, неизбежное, ломка привычного, устоявшегося. И какая-то завершенность. Прекрасное только тогда прекрасно, когда оно не завершено, не изжило себя. Заумно, но истинно. И жестоко… Совсем недавно я ничего подобного знать не знала. Совсем недавно я была такой счастливой. Глупо, по-телячьи, но… Нет, то было не счастье, а ожидание. Сейчас я уже ничего не жду.
В дом входит человек. Интеллигентное, даже одухотворенное лицо, а повадки бомжа, и одет странно.
Человек подходит к столу, на котором осталась еда, пьет прямо из банки молоко, чем-то заедает. Он слышит над собой шаги, на какое-то мгновение перестает жевать. Его лицо проясняется, даже появляется некое подобие улыбки. Он садится на стул, который под ним громко скрипит.
- Кто там? Кто?.. Отзовитесь же!
Анастасия сбегает вниз.
- Ну я, кто же еще? Не ждала?
Мужчина ест нарочито жадно.
- Вообще-то я никого не ждала…
- Тогда здравствуй, женщина, когда-то мной любимая.
- Но тебе я на самом деле рада, Альберт.
- Допустим. И как выразится эта твоя радость? Вернее - в чем?
- Ты стал материалистом.
- Я всегда им был. Правда, когда-то я очень умело подыгрывал одной симпатичной идеалисточке.
- Бог с тобой, пусть будет так. А я свою радость радостью и выражу. Тоже своего рода материя.
- Уцененная. Специально для интеллигенции. Модные новинки ей не по карману.
- Удалось найти убежище? Или нынешние космические лучи проникают сквозь любую изоляцию? - не без иронии спрашивает Анастасия.
- Я люблю спать под открытым небом. Это самая надежная изоляция.
- Ты прав, как всегда. Особенно если учесть тот факт, что источник излучения находится в нас самих.
- Хорошо я когда-то над тобой потрудился. Помнишь?
- Помню.
- Ну и что скажешь?
- Скажу, что благодарна за науку, к которой оказалась весьма способной. Так благодарна, что руки чешутся врезать в челюсть.
- Тщеславие - движущая сила прогресса и в то же самое время мина замедленного действия, подложенная дьяволом при молчаливом согласии Господа. - Альберт ухмыляется.
- Подо что подложенная?
- Дьявола неодушевленные предметы не интересуют. Он специализируется в области человековедения.
- А если бы ты оказался на месте… того человека?
Альберт беспокойно ерзает на стуле.
- Принцесса и прокаженный. Сказки слабоумного Голливуда. С детства люблю разоблачать сказки.
- Неблагодарная работа.
- Зато ее оценят потомки.
Теперь их окружает тьма. Быть может, подобная тьма была на Земле до сотворения Господом света.
- Ты похорошела. Существам высокоразвитым страдания к лицу. Особенно это относится к женскому полу.
- Я бы не раздумывая вернулась в ту пору, когда страсти были заоблачными, бесплотными, безрассудными. Страсть всегда должна быть безрассудной, правда?
- Правда, но не для всех. - Альберт громко скрипит стулом. - И не для тебя.
- Но ведь страсть, как сказано в словаре, это сильное любовное влечение с преобладанием чувственного начала. Неужели кому-то удалось и страсть разложить по полочкам?
- Помнишь, я читал посвященные тебе стихи, звезды падали нам на плечи…
- Помню.
- Я сохранил их. Правда, их пришлось засунуть в полиэтиленовый пакет, иначе бы их конфисковали.
Альберт достает из кармана маленький пакетик, высыпает на стол несколько светлячков. В комнате становится тревожно от призрачного, словно неземного свечения.
- Спасибо. - Анастасия растрогана. - Ты как Дедушка Мороз с подарками из прошлого. С самыми дорогими подарками.
- Не рассчитывай, будто я оставлю тебе их навсегда.
- В ту пору в моей жизни был человеческий смысл. Но ты не прав - я совсем не тщеславна. Честолюбива - да, но только потому, что, как когда-то ты, хотела бы сложить все к ногам…
- Что, отказались от подарков? Изволили торговаться?
- Взять, что ли, тебя в придворные шуты? Вместе с твоими звездами?
- Значит, хочешь положить к ногам?
- Сложила бы, да хватает ума не делать этого.
- Своего или чужого?
- Чужого главным образом.
- Думаю, ты слишком мало предлагаешь. Нужно, как я, набить мешок под самую завязку.
Вбегает Лариса, щелкает выключателем. Светлячки гаснут. У Анастасии и Альберта грустные поблекшие лица.
- Мамочка, утопленника вытащили. Ты, кажется, хотела посмотреть… - Лариса замечает Альберта и говорит презрительно: - Салют вселенской поэзии. - И снова - к Анастасии: - Представляешь, он у самого берега лежал. В ямке. А его где только не искали! Катьке дурно стало…
- А мне никогда в жизни не было дурно. Только плохо. А плохо - это даже хорошо. От этого, говорят, хорошеют. Пойдешь со мной? - спрашивает она у Альберта.
- Я устал с дороги. Лучше спать лягу. Можно, как обычно, в саду?
- Можно. Как обычно. А я пойду на берег.
Лариса ходит кругами вокруг стола, за которым сидит Альберт.
- Что это за черви на столе? - спрашивает она. - Вы что, уже в труп превратились?
- Это звезды нашей юности. Разве ты не знаешь, что у нас с твоей мамой была общая юность?
- Вот уж нет! Первая любовь моей мамы живет все в том же ослепительном замке, а вовсе не в склепе.
- Мы с твоей мамой играли в карты под "Реквием" Моцарта и под этого. - Указывает пальцем в сторону Элвиса Пресли. - Как его?
- Валерий Леонтьев. Думаю, вы не вылезали из дураков.
- Это самое счастливое состояние.
- Что вы понимаете под счастьем? Когда-то вы утверждали, что красота спасет мир. А сами… Пиджачишко… Брюченки… А сандалии точно с помойки.
- Во-первых, мир не желает быть спасенным, во-вторых, лучше увлечь за собой ту, которая…
- В склеп?
- К звездам.
Альберт поспешно собирает со стола светлячков, бережно ссыпает их в пакет, который прячет в карман рубашки.
- Приятного полета.
Лариса убегает, изобразив за спиной Альберта сначала крылья, потом рога.
Альберт не спеша снимает пиджак, бросает его на стул. Роется в тумбочке, извлекает какую-то книгу. Потом гасит свет и устраивается на Ларисиной кровати. Зажигает карманный фонарик и при его свете читает.
Слышится топот ног, возбужденные голоса. Кто-то включает свет. В комнате появляются Катя и Николай Николаевич.
- Не бойтесь. Зря, конечно, вы пошли смотреть, - говорит он. - Утопленник еще страшней, чем висельник. У того деформированы только голова и шея, а тут все тело. Весной у нас один по пьяному делу угодил в пилораму…
- Может, не стоит, Николай Николаевич?
- Да его зашили, не волнуйтесь. Живым остался. Словом, пей дальше, Вася!
- А шрам страшный остался? У одного моего знакомого после операции остался такой страшный шрам, что все время хочется трогать его.
- У меня тоже есть шрам.
Сует под нос Кате вытянутый палец.
- На пальце неинтересно, Николай Николаевич.
- Другого, к сожалению, нет.
- А у утопленников… ммм… все органы так страшно распухают?
- Не знаю. Но у меня есть учебник по судебной медицине. Могу дать вам посмотреть картинки.
- Учебник не интересно. Живьем интересней. Ну, теперь я точно ночь не буду спать. Да и не одну наверное. Николай Николаевич, а вы хорошо ночами спите?
- Как когда. Извините, Екатерина Петровна, но мне пора. Без меня ни машины не найдут, ни путевки толком не выпишут. А Вещевайлова еще в город нужно везти, на вскрытие.
- Ужас какой! А тем, кто повесился, тоже вскрытие делают?
- Да. И тем, кого током убило, тоже. Ну, я пошел. Скоро Анастасия Евгеньевна вернется. Вот, скажу вам, мужественная женщина: совсем близко подошла - ни один мускул не дрогнул.
- Настек любит острые ощущения - они в ней возбуждают творческую энергию. А в вас какую энергию они возбуждают?
- Деятельную. Вынужден откланяться, Екатерина Петровна.
Он уходит.
Катя ставит стул под абажур, хочет сесть, как вдруг оборачивается и видит, что за ширмой кто-то есть. Она издает вопль, одним прыжком оказывается возле ширмы, валит ее на пол и замирает в удивлении.
- Фу ты, черт, а я и не знал этого Фицджеральда. Душа у него почти славянская. - Альберт невозмутимо листает страницы книги. - Я бы даже сказал, шопеновская душа.
- Ты? Упырь несчастный. Ты что, вычислил нас?
- Здравствуй, Катерина Сексуально Озабоченная. Одна из свиты. Приближенная фрейлина. Или тебя послала в разведку моя супруга?
- Пора бы тебе знать, что я никогда ни по чьему заданию не действую, - обиженно говорит Катя.
- Что верно, то верно. Давно из первопрестольной?
Катя присаживается на край кровати.
- Уже пять дней. Нет, кажется, шесть. Здесь время то останавливается, то несется, как космическая ракета. А ты, я слышала, с марта в бегах.
- От кого слышала? От Лидии? Знаешь, а вы с ней внешне похожи - я даже вздрогнул, когда ты вошла. Но потом подумал: Настасья и Лидия - это все равно что взять и смешать шампанское с касторкой.
- А сам взял и женился на касторке. Уж лучше бы на мне.
- Но ты тогда ходила в седьмой класс, - серьезно говорит Альберт. - Да и я был уверен, что все вы, Куркины, одной зловредной породы. Черт, как это мне раньше Фицджеральд не попался? И назвал-то как - "Великий Гэтсби". Гениально. Он, конечно, погибнет из-за этой, которая в каждое слово вкладывает смысл, которого в нем не было и нет.
- Мы все рано или поздно погибнем. И в этом тоже нет смысла.
- Не знаешь, сын поступил в институт?
- Знаю. Поступил. Лида купила шубу из сурка. В сентябре она едет в Ялту.
- В сентябре?
- В сентябре. Тебя удивляет, что именно в сентябре?
- В сентябре крошатся звезды. Очень праздничное зрелище.
- Ненавижу, когда что-то меняется на небе: и так все вокруг нестабильно. Лида купила обои под шелк, японский телевизор и розовый унитаз. Ровно столько заплатили тебе за твое парижское издание. Слышишь меня? Розовый…
- В детстве я мечтал о розовом попугае, который будет сидеть в кольце и кричать поутру: "Вставайте, сэр, вас ждут великие дела".
- Про тебя в Москве ходят невероятные легенды.
- Это замечательно. Поэту нужна реклама. Особенно в наши дни.
- Ничего себе - реклама. Посмотри на себя в зеркало: американский безработный в период великой депрессии.
- Америка - грандиозная страна. Только я вряд ли выжил бы в ней.
- Ты тут сначала выживи. Моя сестричка, кстати, подумывает о том, как бы выписать тебя из квартиры.
Альберт явно расстроен столь неприятным известием.
- Перезимую. Настасья возьмет меня в сторожа. Или в шуты.
- Ну да, и в один прекрасный момент обнаружит своего шута в пыльном чулане с перерезанными венами или мышьяком в желудке.
Альберт неопределенно хмыкает. Потом вдруг ударяет кулаком по раскрытой книге.
- Ну и талантище! Небось, сам кончил, как тот Гэтсби. Все гении - пророки собственной судьбы. Вообще гениальность - это личная трагедия и в то же время грандиозное шоу.
Входит Анастасия. У нее утомленный и расстроенный вид. Она садится на стул под абажуром.
- Бегаем, суетимся, отнимаем друг у друга еду, славу, любовь. А потом…
- Что потом, Настек?
Катя подходит к Анастасии и обнимает ее за плечи.
- Потом старость, дряхлость, маразм. Больше всего на свете боюсь впасть в маразм. Стать блаженненькой, всем довольной, погрязшей в склоках и бытовых мелочах. Последнее время я всего боюсь.
- Я не позволю тебе впасть в маразм. Не бойся.
Катя наклоняется и целует Анастасию в макушку.
- Увы, от нас мало что зависит. Как судьба распорядится. Последнее время она ко мне не очень-то ласкова.
- А ты не дразни ее, как цепную собаку, - подает голос Альберт. - Швыряй время от времени кость. Или хотя бы сухарь.
- Скоро возвращаться в Москву…
- Зачем? Живи здесь. Или поезжай в Ялту. Там собираются прожигатели жизни. В сентябре. Они будут рады еще одной, обращенной в их веру.
- Было бы здорово научиться прожигать жизнь, - задумчиво говорит Анастасия. - Правда, Катька? Интересно, кто придумал это выражение?
- Те, кому жизнь кажется слишком долгой и неуютной. Кто, как и ты, боится состариться, одряхлеть, впасть в маразм. Кто плюет в лицо судьбе, а сам подчиняется ей беспрекословно.
Голос Альберта звучит монотонно, точно он читает лекцию.
- Значит, наша Настенька - настоящий прожигатель жизни! - Катя хлопает в ладоши. - Браво, Альберт, а я и не догадывалась. Я тоже хочу научиться прожигать жизнь.
- О, это очень сложная наука. Она не терпит дилетантизма.
Входит Николай Николаевич. Он растерян и даже потрясен чем-то.
- Еще что-то случилось? - спрашивает Катя.
- Случилось? Да… Хотя нет, нет, ничего особенного. Я… не ожидал, что оно так получится. Вот уж не ожидал!
- А как получилось, Николай Николаевич?
Катя подходит и теребит его за руку. Она просто сгорает от любопытства.