- Да вот, Вещевайлова в город повезли. Жена вызвалась сопровождать. И Ольга Ляхова тоже. Я хотел разрядить ситуацию, стал уговаривать Ольгу Васильевну остаться. Куда там… Жена сама ее взяла за руку и в автобус втащила. Надо же! Как-то она во время урока к Ольге Васильевне ворвалась, при детях драку затеяла. А тут… Ситуация, мягко говоря, театральная у нас нынче получилась. Прямо для современного Шекспира. - Николай Николаевич замечает Альберта, кланяется ему издалека. - Кажется, мы с вами знакомы. Вы у нас в позапрошлом году поэтический вечер проводили, верно? А от ухи почему-то сбежали. А зря, очень зря. Мы всю ночь на берегу просидели, стихи декламировали, анекдоты рассказывали и вообще про жизнь беседовали. Наши девушки вас где только не искали.
Между тем Катя наливает в воду самовар и включает его в розетку. Комната наполняется мирным посвистыванием.
- Девушки меня любят. А вот у большинства женщин я почему-то вызываю раздражение. Это какой-то феномен.
- А вашу песню, Альберт Константинович, мы с хором разучили. Там у вас есть очень хорошие слова про то, что человек человеку никем быть не обязан - ни волком, ни другом, ни, тем более, товарищем. Что человек вообще никому ничем не обязан. У нас один зоотехник очень славную музыку сочинил на эти слова. Душевную, я бы даже сказал.
- Это стихотворение устарело. Десять лет назад меня хотели из-за него выслать из Москвы в Париж. Но у меня не оказалось подходящей экипировки. С тех пор я пишу стихи про пролетариев и бомжей.
Все смеются, но как-то вяло.
…Самовар уже стоит на столе. Все четверо сидят возле него и пьют чай, о чем-то лениво беседуя.
А за окном звезды. Крупные, как яблоки в висячих садах Семирамиды.
По степной дороге, урча и подпрыгивая на ухабах, движется старенький автобус. Его фары выхватывают из темноты то куст нелепой формы, то согбенное, сломанное безжалостной человеческой рукой дерево. А то и редкую зверюшку, которая испуганно глядит светящимися в темноте глазами.
На полу автобуса лежит завернутый в простыню труп. По обе стороны от него сидят две немолодые женщины.
Катя сидит на кровати и листает какой-то старый журнал. Она все время вздыхает, что-то шепчет. Наконец встает, подходит к подножью лестницы в мансарду.
- Ау, Настек, ты там?
Ей никто не отвечает.
- Интересно, куда они все запропастились? Словно призраки - то вдруг исчезают, то снова невесть откуда возникают. Не дом, а какой-то замок с привидениями. А мне так хочется реальности, осязаемости бытия. Какой-то густой-густой материальности. Чтоб я могла кого-то потрогать. Чтоб меня тоже потрогали… - Закрывает глаза и неистово мотает головой. - Ненавижу! Ненавижу себя! За то, что меня никто не любит. Настю любят. Еще как. Сама видела. Она даже пальцем не успевает пошевельнуть, как все оказываются у ее ног. А она и не станет шевелить ради этого пальцем. А вот я, дура, липну как смола, досаждаю телефонными звонками, унижаюсь. - Катя расхаживает по комнате. - Ну где же они все?
Дверь с шумом распахивается, и на пороге появляется Лариса. Она разодета и накрашена в палитре неистового рока.
- Привет обществу в лице его самой верной представительницы. А где Настенька?
- А где ты, интересно, была? В Палермо?
- Нет. Всего лишь в славном городе Ростове.
- И что тебя туда понесло?
Лариса швыряет на стол сумку, садится на пол, вытягивает ноги.
- Глупый вопрос, заключающий в себе зерно глупого ответа. У меня в Ростове любовник.
- Ужасно остроумно. А меня почему с собой не взяла?
- Тебя не оказалось в списке. Как это у классика? "В списках не значится".
- Ну, и как провела время?
- С пользой для дела. То есть рационально. Вот только к автомату была страшная очередь.
- С кем говорила по телефону?
- С Москвой.
- С дедой-бабой?
- С какой стати? С посвященными.
- И во что они посвящены?
Лариса неопределенно хмыкает.
- У твоей матери, между прочим, завтра день рождения. Настек у нас лев неукротимый.
- Моя подруга всю жизнь считала себя львом, а совсем недавно выяснилось, что она родилась не без четверти двенадцать, а в четверть первого.
- Минуты не имеют значения. Особенно когда дело касается созвездий. Там в ходу категория вечности.
- Как раз там минуты имеют огромное значение. И мгновения тоже.
Лариса медленно поднимается с пола и начинает раздеваться. Ярко-бирюзовую юбку оставляет на полу, кофточку цвета фуксии швыряет на буфет, панталеты летят в разные стороны. Она остается в узеньких трусиках и без лифчика. На шее трогательно поблескивает маленький золотой крестик.
- Любовники - самое расточительное из женских удовольствий, - изрекает Катя. - В смысле духовного здоровья.
- При чем тут любовники?.. Ах да, Катенька, не говори Настеньке, где я была. Ладно?
- А что мне за это будет?
- Все будет. Хочешь, я позвоню ему по телефону и продиктую текст любовного письма?
- Ага, теперь я все поняла. Настек тоже поймет.
- Ни в коем случае. Она жутко наивная. Особенно в таких делах. Она притворяется искушенной, верит сама в это притворство и нас пытается заставить поверить в него. Ваше поколение вообще до дикости наивно.
- Скажи на милость, цыпленок, а уже кукарекает.
- Ну и кукарекаю. Что тут плохого? - Лариса обиделась. - А вот вам даже рта раскрыть не позволяли. Вы пищать и то боялись. Мама писала книжки для малышей, чтоб не обманывать себя и других взрослых.
- Какая ты, однако, умная.
- Я помню, ей звонили из журналов, заказывали всякую белиберду про продовольственную программу, ускорение, коллективный подряд, идейную убежденность, человеческий фактор, перестройку…
- У тебя в голове идеологическая и историческая каша.
- Ха-ха. Это не самое страшное. Страшно, когда учат жить на примерах покойников.
- Среди них были и не такие уж плохие.
- Без вас разберемся, кто свой, а кто чужой. Но дедушку я им все равно никогда не прощу.
- Кому - им?
Голос Кати звучит устало.
- Не знаю… Ладно, а где все-таки мама?
- Ревнуешь?
- К кому? К этому поэту в шутовском колпаке?
Она наигранно смеется.
- Беда в том, что он опоздал родиться на целое столетие. Иначе ты бы сейчас читала его стихи в хрестоматии.
- Это все словоблудие. Где доказательства его таланта? И потом, так опуститься из-за того, что любимая женщина не ответила взаимностью. Глупо.
- Между прочим, я его за это очень уважаю. На месте Настеньки я бы…
- Ты никогда не окажешься на месте Настеньки.
- Ты права. - Лицо Кати становится грустным. - Но я очень часто ее не понимаю.
- Я тоже.
- Знает ведь, прекрасно знает: не встретится ей никогда второй Анатолий Васильевич. Это, что называется, от Бога. И раз в столетие.
- Ты так думаешь?
- Думаешь, думаешь… Я точно знаю. Да я бы на ее месте бросила всех вас к чертовой матери и уехала…
- Куда?
- Куда глаза глядят.
- Но там ведь нет удобств. Отдельной комнаты. Рояля. Персидского ковра для занятий йогой.
- Все это нужно только тогда, когда нет другого.
- Ты так думаешь?
- Отвяжись от меня, Лорка. Слышишь?
- Грубиянка. Я с тобой по-хорошему, а ты вдруг ни с того, ни с сего меняешь лозунги на противоположные. Совсем как в семнадцатом году.
- Ты наговариваешь на Настю. Она так далека от какой бы то ни было меркантильности.
- Да, представь себе, я зачем-то на нее наговариваю. Настенька, прости меня, если можешь.
- Не ломай комедию. Ну, какую же телеграмму получит завтра наша Настя?
"Жизнь без тебя невыносима тэчека только позови и буду с тобой тэчека любимая тэчека любимая тэчека любимая".
- Заковыристо. Если бы мне прислали такую телеграмму, я бы…
- Гони деньги.
- Ни фига себе! И сколько?
- "Ракета" туда-обратно, два междугородних разговора с доверенным лицом, плюс мороженое и прочие мелкие расходы.
- Наскребу. Но уважаемый Анатолий Васильевич не роняет себя до того, чтобы выражаться столь высоким штилем. Если он и пришлет телеграмму, то примерно следующего содержания: "Пьем шампанское в честь новорожденной тэчека целуем тэчека Ира зэпетэ Галя зэпетэ Толя".
- Чем сильней обман, тем больше веришь.
- Настек будет очень страдать. Если поверит.
- Ей это только на пользу. Она сама говорит, что страдания возвышают, что она очень любит себя в страдании…
- Великолепно. И чего, спрашивается, ты добиваешься?
- Пойми, я хочу, чтобы они всегда были вместе. Не знаю, кто из них придумал эту дурацкую формулу счастья: всегда рядом, но вместе никогда. В сравнении с ней история Ромео и Джульетты кажется милой рождественской сказочкой.
- Ты думаешь, все зависит от Насти?
- От нее многое зависит. Он сделает так, как она захочет. Катька, он готов с Настеньки пылинки сдувать. Я своими глазами видела, как он это делал.
- Я тоже видела. Но это еще ничего не значит.
- А что тогда значит?
- Отцепись. - Катя чем-то раздосадована. - Это ты все наперед знаешь. А я… я ничего не знаю.
Лариса подходит к своей кровати, медленно и грациозно снимает за ширмой трусики, бусы, вынимает из волос шпильки и заколки.
- Вчера это чучело сделало из моего королевского ложа настоящую медвежью берлогу. Там и воняло как в берлоге: падалью и старым сундуком. Интересно, как его терпят в постели женщины?
Катя уже собрала брошенные Ларисой где попало вещи. Она держит их в руках, не зная, куда деть.
- От него очень даже сексуально пахнет. Сестра говорит, что в постели он компенсирует все остальные недостатки. Когда он перебрался на раскладушку в чулан, у них пошли скандалы.
- Чудаки. Все у вас шиворот-навыворот. Женятся на тех, кто до лампочки, чтоб насолить тем, кого любят. Детство какое-то. Дебильное детство.
Лариса залезает под одеяло и замирает в позе блаженного покоя.
- Ты права - в этом есть что-то дебильное, ущербное, какой-то утонченный, я бы даже сказала, изысканный садизм, мазохизм, декаданс. Может, мы устали от созидания. Руки опускаются. И ничего уже не хочется. Все в нас перегорело. Или воплотилось в бесплотную мечту, оторванную от реальности.
- Катька, помолчи: я думаю.
- Думай себе на здоровье. Только это все без толку.
- Я придумала!
Лариса вскакивает, задевает ширму. Та падает.
- И что же ты придумала? - ехидно спрашивает Катя.
- Я сама с ним…
Входит Анастасия. У нее в руках стеклянный баллон с молоком и две буханки хлеба.
- Будем ужинать, - говорит она. - Бог в лице Малаши послал нам свои щедрые дары.
Лариса ловко оборачивается простыней и подходит к столу. Все трое разламывают хлеб, пьют молоко.
- Кормилица ты наша. Утешительница. - Катя притворно всхлипывает. - Сегодня был такой длинный, одинокий и голодный день. Ты даже не представляешь - какой.
- Может, и представляю.
- Первый раз в жизни пью парное молоко. Нужно загадать желание. - Катя закрывает глаза, шепчет что-то, не переставая жевать, хлопает в ладоши. - Явись!
Входит Альберт. Все трое на какое-то мгновение пялятся на него в изумлении и разом покатываются со смеху.
- Три женщины. Сумерки. Запах парного молока и ночной фиалки. Входит Иоанн Креститель. - Альберт обращается к Анастасии. - Саломея, угости молоком и раздели со мной хлеб.
Анастасия наливает молоко в кружку, накрывает ее толстым ломтем хлеба и протягивает Альберту. Тот выпивает молоко в один прием.
- Бык, две коровы и телка, - говорит Лариса.
Альберт присаживается на корточки возле стола и жадно уплетает хлеб.
- Девичество. Одухотворенно бездуховная пора. Когда я встретил тебя, Анастасия, тебе было семнадцать. Ты была застенчива и совсем не развита физически и умственно. Зато духовно ты была на уровне какой-нибудь Терезы Гвиччиоли.
- Ничего себе - какой-нибудь. Ведь это была последняя любовь лорда Байрона, - замечает Катя.
Альберт открывает рот, чтобы сказать еще что-то, но тут появляется Николай Николаевич в высоких резиновых сапогах и тельняшке. На руке у него ярко-оранжевый спасательный круг.
- А это вам сувенир. В память о пребывании на нашей гостеприимной земле. - Он вручает круг Кате. - Повезете в Москву, повесите на самом видном месте. Чтоб в трудную минуту вспоминали о том, что у вас есть…
- Поехали, Николай Николаевич! - Анастасия вскакивает из-за стола и начинает суетиться, собирая вещи. - Будет что вспомнить зимой.
Лариса наблюдает за суетой с равнодушным презрением. Она лежит в своей кровати, положив на голову спасательный круг, о котором Катя забыла, поглощенная сборами.
Темно. Таинственно звездно. В углу, возле кровати Ларисы, горит свеча. Ширма стоит в изголовье, разделяя комнату на две части. На ширме изображен тигр, подкрадывающийся к беззаботно жующей банан обезьяне. Еще там много дыр. Лариса листает журнал, из которого выпадают фотографии. На одной из них юная Анастасия с яблоком, на другой - она же в обнимку с игрушечным тигром. Она очень похожа на теперешнюю Ларису. Но только с первого взгляда. У Анастасии более мягкие и расплывчатые черты лица.
Слышатся шаги за окном. Лариса поспешно гасит свечу. Кажется, будто звезды проникли в комнату и светятся под потолком. Скрипит дверь.
- Настя, Настенька! - слышится громкий мужской шепот.
Лариса роняет на пол журнал.
- Настенька, это ты?
- Да…
Мужчина шарит по стене в поисках выключателя. Щелкает им. Свет почему-то не загорается.
- Где ты?
- Я здесь.
Лариса уже справилась с волнением, и ее голос звучит уверенно. Мужчина, протянув руки, как слепой, идет на звук ее голоса.
- Ты одна?
- Одна.
Наконец мужчина подходит к кровати со стороны спинки.
- Я не вижу тебя. Я совсем ненадолго, Настенька. Не будь ребенком. Ну, где же ты?
- Я всегда с тобой. Всегда рядом.
- Всегда рядом, - в той же безнадежной тональности повторяет мужчина.
- Но вместе нам нельзя. И это потому, что мы слишком любим друг друга. Правда?
- И потому тоже.
- А еще почему, интересно?
- Ты сама все знаешь, Настенька. Где ты? Пошли к тебе в мансарду. Я так спешил!.. У нас совсем мало времени.
- Сначала скажи - почему еще.
- Я не могу ее бросить. Она погибнет без меня. А ты… ты сильная. К тому же я не позволю тебе стать моей рабыней.
- Может, я хочу этого?
- Ты этого не хочешь. Настенька, родная, пошли к тебе.
- Зачем?
- Я хочу тебя. Я очень тебя хочу.
- Мое тело? Только тело? А душу?
- Настенька, ведь мы с тобой давным-давно все выяснили. Я хочу тебя всю. Всю!
- Но почему же тогда ты отталкиваешь меня? Бросаешь? Живешь с той, которую не любишь?
- Я так рвался к тебе! Прошу тебя, оставим этот разговор. Я должен уехать первой "ракетой".
- Должен, долг, чувство долга… Как я презираю все это.
- Но ведь мы не свободны. Мы не можем пренебречь…
- Я свободна, слышишь? Я могу пренебречь всем на свете ради любви. И тебя я полюбила за то, что ты казался мне свободным среди всех этих жалких рабов. А ты… ты…
Голос Ларисы срывается. Внезапно вспыхивает свет. Лариса в ночной рубашке и с заплетенными в две косы волосами стоит на кровати лицом к Анатолию Васильевичу. По ее щекам текут слезы.
Анатолий Васильевич медленно опускает протянутые к ней руки и отходит к столу. Влетевший в окно порыв предгрозового ветра раскачивает абажур. По стенам мечутся тревожные тени.
- Теперь я все поняла, - говорит Лариса упавшим голосом. - А я осуждала маму. И оправдывала вас.
- Меня не нужно оправдывать.
- Я вас почти любила. За то, что у вас с мамой все было так возвышенно, так не от мира сего. Я считала вас настоящим героем-любовником, а вы… Такой же комедиант, как и этот поэт. Даже еще хуже.
- Где мама?
- Настенька вас не ждет. Настеньке без вас замечательно живется. - Лариса слезает с кровати. - Хотите чаю?
- Нет. Впрочем, хочу, конечно.
Лариса втыкает в розетку штепсель от самовара, гремит чайной посудой.
Анатолий Васильевич снимает плащ и садится на стул.
- Мама на рыбалке. Там сейчас пируют холостые, не обремененные никакими обязательствами и долгами.
- Это кто такие?
- Все те же. И ваша Настенька.
- А ты почему с ними не поехала?
- Я ждала вас. У меня было предчувствие… Правда, появилось оно у меня, когда они уже ушли. Это было в девятнадцать ноль семь. По радио передавали "Посвящение" Шумана.
- Я в это время остановил попутную машину. Я был уверен, что Настя ждет меня.
- Это Шуман виноват.
- Разве она меня не ждала?
- Она вас слишком долго ждала.
Анатолий Васильевич расстроен, даже удручен.
- Но что мне делать? Она так нужна мне. Так нужна…
Гаснет свет. Комнату освещают вспышки молнии.
- Как бездарно устроен этот мир. И все вы с этим смирились.
Лариса зажигает свечу и ставит ее на стол. Вторую ставит на буфет.
- Если бы люди не добыли огонь, интересно, как бы они жили? - спрашивает Лариса.
- В темноте, наверное. Неужели я не увижу Настеньку?
- А если бы они не открыли любовь? Вы увидите ее, если останетесь.
- Не могу. Никак не могу. Я обещал…
- Кому?
- Кому бы ни обещал, я всегда выполняю свои обещания.
- Всегда. Странно.
- Что странно?
- Что Настенька вас так долго терпела.
- Хоть капли вина не найдется?
- В вине истина? Так что ли?
Лариса достает из буфета недопитую бутылку "Киндзмараули".
- Истины на свете нет.
- Есть. Только вы ее боитесь.
- У меня было предчувствие, что мы с Настей разминемся.
Гремит гром, сверкают молнии.
- А я всегда думала, что сперва молния, а уж потом гром, - говорит Лариса. - И вообще я думала, что без молнии не бывает грома. А молния без грома бывает. Ладно, пейте вино и извлекайте свою истину.
- Если я потеряю Настеньку, я не смогу писать так, как пишу сейчас.
- Истина номер один: грома без молнии не бывает.
- Я увидел ее двадцать лет назад. В Феодосии. Она ныряла, как дельфин, а потом сушила на солнце свои длинные русалочьи волосы.
- И вы с ней не познакомились тогда?
- Она казалась такой недоступной, далекой от земной любви. А я был с девушкой, которая меня боготворила.
- Истина номер два: человече, лучше поздно, чем никогда.
- Со своей будущей женой я тоже познакомился в Феодосии.
Он наливает в кружку вино, отламывает хлеб.
- Если бы вы подошли к Настеньке в то лето в Феодосии, я могла бы быть вашей дочкой. Правда?
- Правда. Но я никогда не мог представить себе ту девушку матерью своего ребенка. Я и по сей день этого не представляю.
- Потому я и называю ее Настенькой. А вас вообще никак не называю. А как вас называет дочка?
- Папой.
- Она похоже на вас?
- Нет, она вылитая мать.
- Я тоже похожа на маму.