– Так много людей любили ее за это, что начинаешь сомневаться, можно ли прожить такую долгую и хорошую жизнь, если быть правильным и готовым всех критиковать, как ее сестры. Приезжая сюда, они постоянно фыркали и придирались к ней за то, что она держала нас с Верити в своем доме, не говоря уже о том, что сделала меня своей компаньонкой и экономкой.
Хлоя неловко приподнялась в своем кресле, вспомнив, что Люк отнесся к этому проявлению тетушкиной доброты почти так же отрицательно. Но, возможно, он решил, что сегодня не время демонстрировать хорошую память.
– Я думаю, когда они с Виржилом поженились, Виржиния перестала смущать общество скандальными выходками, присущими ей в девичестве, но вместе с тем решила, что найдет массу других способов противиться его предубеждениям.
– Значит, вы считаете, что я – проявление одного из них?
– Возможно, поначалу я так думал. Но потом я увидел, что вы и ваша дочь для нее что-то гораздо большее, чем способ позлить сестер и кое-кого из соседей-лицемеров. Вы были нужны ей не меньше, чем она вам. Виржиния была бы прекрасной матерью и любящей бабушкой для всех внуков, которых дети могли бы подарить ей.
– Вместо этого она стала прекрасным другом и покровителем для меня и многих других, от кого общество воротило нос, предпочитая делать вид, что их не существует.
– Вы стали для нее не объектом благотворительности, а дорогим другом, если позволите мне эту откровенность, несмотря на то что завтра мы снова станем изображать врагов.
– Я понимаю, и мне жаль, – тихо сказала Хлоя.
Люк улыбнулся в ответ на это непроизвольное извинение, и какое-то время они сидели в тишине, как два товарища, которые понимают друг друга слишком хорошо, чтобы нуждаться в словах.
– Виржиния – продукт другой эпохи, – наконец продолжил он со вздохом, – и даже она не была бы так решительно настроена нарушать правила, если бы знала, что это отразится на ее потомках.
– Да, я думаю, что, если бы у нее была дочь, она не стала бы пренебрегать этими правилами. Когда жизнь другого существа так безраздельно зависит от твоей репутации, все начинаешь видеть в ином свете, – со вздохом согласилась Хлоя.
– Хотите сказать, что наши девочки меняют нашу жизнь?
– Да.
– Рано или поздно нам придется поговорить об этом, – предупредил Люк.
– Нет, ваша дочь – это ваша забота, а судьба моей дочери касается только меня. Нам не о чем говорить, милорд.
– Нам придется поговорить обо всем, – произнес Люк так непреклонно, как он умел, когда печаль и усталость давили на него слишком сильно, чтобы он мог терпеть возражения.
– Нет, я сделаю все, чтобы этого не произошло, – прошептала Хлоя себе под нос, однако он услышал ее в этом интимном полумраке. Огонь почти погас, но, когда Люк хотел, он мог читать мысли Хлои как открытую книгу.
– Вы помните тот день, когда впервые увидели меня? – как бы невзначай спросил он.
В одно мгновение январский сумрак исчез, и они снова купались в потоках летнего тепла. Самая позорная из всех ее шляпок болталась у Хлои за спиной, и любопытный взгляд Люка невольно зацепился за незнакомку, шагавшую по дорожке к дому его тетушки.
Она только что вышла из аккуратного домика кормилицы своей дочери, воодушевленная надеждой на то, что Верити наконец достаточно подросла, чтобы через неделю ее можно было забрать в дом. В тот роковой день мир казался ей светлым и счастливым. А потом она посмотрела вверх и встретила пару мужских глаз изумительного серого цвета, и к надежде, наполнявшей Хлою после долгой зимы, прибавилось чувство трепетной радости.
– Куда вы идете, моя прелестная дева? – беспечно спросил Люк, как будто в этот день в его жизни не было никаких забот.
– Я иду в Лондон, чтобы повидаться с королевой, – ответила она, вдруг почувствовав себя легкомысленной девочкой, и убрала с глаз непослушные локоны цвета золота, решив не обращать внимания на их непокорный каскад, спадавший у нее по спине.
– Можно мне с вами? – спросил он, и это произошло. Ее сердце открылось ему навстречу. Смеющиеся глаза темноволосого виконта Фарензе обещали самое невозможное в тот миг, когда они встретились как равные, которыми должны были быть, но уже не были.
– Слишком хорошо, – грустно призналась Хлоя и уставилась на огонь, чтобы глаза не выдали воспоминаний о том, кем они могли стать друг для друга.
В их глубине больше не таились мечты о сказочных замках где-то в Испании. И откуда бы им там взяться, когда она десять лет убеждала ту мечтательную девочку, что между лордом Фарензе и матерью Верити Уитен не может быть ничего общего.
– Если бы все было иначе и тогда и сейчас, – печально добавила она, и ей послышался с трудом сдерживаемый им стон сожаления о том, что могло бы быть, если бы не их дочери и их обязательства перед ними, делавшие все невозможным.
– Пора перестать делать вид, что мы ничего не значим друг для друга, миссис Уитен.
– Нет, только так мы можем защитить себя. У меня есть Верити, у вас Ив, и это всегда будет непреодолимой преградой для того, чтобы мы стали друг для друга чем-то иным, кроме господина и служанки. И вы это знаете. А теперь, прошу меня извинить, после такого тяжелого дня вы, должно быть, утомлены и хотите поскорее с ним покончить, – со скромным поклоном сказала Хлоя.
В сгустившемся полумраке, отбрасывавшем тень на лицо Люка, она видела только его белую рубашку с воротником и черным галстуком. Ей так хотелось бы иметь право подойти к нему, ощутить ладонями прохладный лен, а под ним горячее мужское тело, дать Люку утешение, которое в этот скорбный день не мог ему дать никто другой. Но она утратила это право в тот день, когда родилась Верити, поэтому, спрятав руки в своих черных юбках, Хлоя замерла в ожидании прощальных слов, которые освободят их обоих от этого жгучего разочарования.
Глава 9
– Я и правда устал, – со вздохом сознался Люк Уинтерли, словно стыдился своей слабости.
– Вы всего лишь человек, милорд, как бы вы ни пытались доказать обратное. Вам нужно хорошенько выспаться после тяжелой дороги, ночного бдения и всего, что пришлось пережить сегодня, – ответила Хлоя.
– Да с тех пор, как я увидел вас, мне ни разу не удавалось спокойно спать под этой крышей, – раздраженно выпалил он, как будто только полный идиот мог предполагать, что он способен сделать это теперь.
Она предложила ему все, что могла, не поступясь своей честью, – тепло и понимание, а он швырнул их ей назад, словно они только разозлили его. Невозможный человек. Такой непохожий на всех остальных людей.
– Я должна вернуться к своим обязанностям, – сказала Хлоя, как от ожога отдернув руку, которую машинально протянула ему.
– Клянусь богом, если я пожму вашу руку, вы не обрадуетесь, – проскрежетал Люк сквозь стиснутые зубы.
– Потому что я сохраняю хладнокровие и говорю разумные вещи? Если так, вы просто глупец.
– Так давайте посмотрим, до какой степени доходит моя глупость. Тогда, может, в следующий раз вы будете осторожней в выражениях, – грубо бросил он таким хриплым голосом, что губы Хлои невольно изогнулись в дрожащей улыбке.
Это был милорд Фарензе в своем самом медвежьем обличье, и ни один другой мужчина не мог бы вызвать в ней эту бурю чувств. Ее руки кололо от желания дотронуться до его атлетического тела, погладить его лицо, запустить пальцы в длинную гриву цвета воронова крыла, прижать к себе и слиться с ним в поцелуе, чтобы заново увидеть, как он отзовется на ее прикосновение, на ее чувства.
Искушение сделалось таким сильным, что все ее ощущения обострились в блаженном предвкушении этой близости. Как знаком, соблазнителен и опасен он был. Желание стать с ним одним целым захватило Хлою с непреодолимой силой, все тело вспыхнуло, как от удара молнии. Она наклонилась к нему…
Нет! Тело чуть не подвело ее, как десять лет назад. Тогда Хлое мучительно хотелось быть любимой. Неудивительно, что полный горечи и сдержанной силы, красивый лорд Фарензе пробудил в ней самые безумные мечты, с которыми она должна была покончить. Он смог сделать это и теперь, одним своим присутствием показав, что ее мир никогда не будет застрахован от любви. Но у нее есть дочь, которая важнее и его, и ее самой, и всего остального.
Все, что могло испортить репутацию Хлои в глазах общества, ударило бы по Верити. И все же с каждым разом ей все труднее становилось одерживать победу в этой битве. Как будто этот дорогой ей человек так глубоко проник в ее чувства, что ей никогда не освободить-с я от магии взгляда, прикосновения и легкого аромата мужского одеколона Люка Уинтерли. Его мрачность и сдержанность, нежность и резкость – все в нем западало в самое сердце с такой неотвратимостью, что один его запах говорил ей о том, что он – ее любовь до самой смерти.
Нет, она должна выиграть это сражение, и тогда навсегда освободится от соблазна. От мысли, что она больше никогда его не увидит, глаза Хлои наполнились слезами. Разве не станет она жалеть себя все годы, что ждут впереди? Голос шептал: отдайся тому, что так нужно вам обоим, и тебе не будет так больно. Но голос лгал.
Отбросить осторожность и поддаться невероятному наслаждению одной ночи любви и больше никогда не увидеть его, не почувствовать, не ощутить, как его тело отвечает ей? Одной мысли о Верити хватило Хлое, чтобы отшатнуться, сказать "нет" и стоять на своем. Потому что она знала, одной ночи никогда не будет достаточно.
– Нет, милорд, из нас могла бы выйти отличная парочка глупцов, но я приложила слишком много усилий, чтобы стать той респектабельной женщиной, какая я сейчас, вопреки всем сплетням и недоверию, с которым вы и многие другие отнеслись ко мне, когда я приехала сюда с ребенком на руках. Я не могу поддаться недостойным посулам такого джентльмена, как вы, и пустить все по ветру, – сказала она с безрассудной улыбкой, призванной разрядить напряжение.
– Неужели вы считаете меня подлецом, способным взять то, что не дается по доброй воле? – возмутился Люк, отказываясь вместе с ней улыбнуться тому, что на самом деле было совсем не смешно. – Я никогда не преследовал горничных и не пытался вырвать поцелуй у бедной гувернантки, которая не могла дать мне отпор. И никогда этого не сделаю, – выпалил он и отошел от нее к тлеющему очагу, как будто больше не мог выносить их близости.
– Я не сомневаюсь в вашем благородстве, но именно вы всегда утверждали, что, оставаясь здесь, я даю повод для пересудов.
– Вы не служанка, – отрезал он.
– Попробуйте сказать это своим гостям или хотя бы другим слугам.
– Мы оба знаем, что вы лишь изображали из себя компаньонку, а затем экономку, чтобы заморочить другим голову. Если бы вы действительно родились, чтобы быть прислугой, я никогда не относился к вам иначе, чем хозяин. Но вы сами открыли для меня сезон охоты на правду, и вам придется взглянуть ей в лицо. Нет, постойте и выслушайте меня. Я должен узнать, кто вы на самом деле, прежде чем это выяснит кто-нибудь другой, и тогда нам придется пожениться, чтобы спасти ваше доброе имя.
– Я никогда не требовала от вас такой жертвы, и довольно копаться в моей жизни. Или экономка не может просить у своего господина так много?
Презирая себя за дрожь в голосе, Хлоя почувствовала, как страшная усталость придавила ее к земле. Но она решила сопротивляться до последнего, пока не сядет в наемную карету со всем своим багажом.
– Мне кажется, вам лучше присесть, пока вы не свалились с ног! – рявкнул Люк, стремительно подойдя к Хлое, чтобы подхватить ее на руки, потому что ей грозило именно то, о чем он говорил.
После прошлой ночи она знала, как соблазнительно ощущение чьей-то заботы. Что значит почувствовать нежное прикосновение к своему лбу, прислониться к сильному мужскому телу, чтобы черпать в нем силы после изнурительной тяжести последних дней перед смертью Виржинии. Ей так хотелось позволить себе это, дать Люку удержать ее мир на самом краю.
– Со мной все хорошо, – прошептала Хлоя, стараясь отогнать дурноту, делавшую ее такой слабой рядом с мужчиной, перед которым ей никак нельзя было проявить слабость.
– Конечно, так хорошо, что вы предпочитаете спать урывками по полчаса и пребывать на грани обморока, вместо того чтобы довериться мне. Я вижу, какая вы крепкая, миссис Уитен. Ваше пепельно-серое лицо так и пышет здоровьем, а под глазами лежат черные тени. Неужели вы не видите, что мне необходимо помочь вам? – продолжил Люк так, словно ему было больно признавать это. – Неважно, кем мы могли бы или не могли бы стать друг для друга, я не могу позволить вам уехать отсюда и остаться одной в большом мире, как будто мне нет дела до того, что с вами будет, когда вы покинете этот дом.
– Я не буду одна, – возразила Хлоя в ответ на его мрачную откровенность по поводу ее решения.
– Виржиния говорила мне, что отложила некоторую сумму, достаточную для оплаты обучения вашей дочери, к тому же Верити идет небольшой доход, которым она сможет воспользоваться при необходимости. Так что теперь вам не нужно зарабатывать на содержание своей дочери, и вы можете вернуться к своим родным.
– Мне не к кому возвращаться, – призналась Хлоя.
– У вас нет никаких родственников?
– Никого, кого бы заботило, что станет со мной или с Верити, – устало сказала Хлоя.
– Однако кто-то проявляет в отношении вашей дочери дьявольское любопытство. Бир кин полагает, что по дороге из Бата за каретой следили, – пояснил Люк.
– Моя семья не стала бы интересоваться нами, даже если бы они знали, что мы здесь, – ответила она.
– Скажите мне, кто они, и я заставлю их это сделать, – произнес Люк с такой надменной решимостью, что Хлоя едва сдержалась, чтобы не потянуться и не поцеловать его.
– Они для меня умерли, как и я для них. – Хлоя поняла, что больше не может просто так сидеть и позволять ему вытягивать из нее секреты. Позабыв про дурноту, она принялась ходить по комнате. – Я никогда не поеду туда, где мою дочь не ждут, – сказала она Люку, когда они снова оказались рядом.
– Значит, она действительно дитя любви? – спросил он с неожиданной нежностью и без малейшего осуждения в голосе, когда, остановив Хлою, встал перед ней, не давая ей двинуться вперед, иначе как упершись в его могучее тело.
Хлое до боли хотелось избежать ответа на этот вопрос, но мысль о Верити не позволила. Вместо этого она, словно защищаясь, собралась с силами, обхватила себя руками, не понимая, будет ли для нее обидным или болезненным сказать "нет".
– Я не знаю, – невольно произнесла Хлоя, так разволновавшись, что правда невольно выскользнула наружу. – Нет, не верно. Конечно, я знаю. Я знаю это слишком хорошо, – преувеличенно громко произнесла она.
– Она не ваша дочь, верно? – спросил Люк, яростно сверкая глазами, в которых отражалось все, что он чувствовал. – Верно? – резко потребовал он ответа, как будто солгать ему было куда большим грехом, чем родить Верити вне брака, в чем он подозревал Хлою.
– Нет, – настаивала она, и в этом была своя правда. – Верити моя дочь.
– А я архиепископ Кентерберийский, – насмешливо возразил он.
Хлоя пожала плечами и устремила невидящий взгляд в окно, глядя из мрака в еще большую темноту, как будто пыталась не обращать внимания на присутствие этого разгневанного мужчины у себя за спиной. Вместо чересчур реального Люциуса Уинтерли она увидела перед собой в блестящем оконном стекле его смутный образ.
Даже слабый свет в комнате резко контрастировал с чернотой за окном, и их отражение представило ей обыкновенную маленькую и очень бледную женщину и могучего мужчину, который мог бы принадлежать ей, если бы самым главным в жизни Хлои не был ребенок. Мужчина был задумчив, сосредоточен и совершенно незабываем. Никому, кто хоть раз сталкивался с лордом Фарензе, не пришлось бы напрягать память, чтобы вспомнить, кто он такой. Его невозможно было забыть, даже если захотеть.
– Мне все равно, кто вы такой. Верити – моя дочь, – солгала она.
– Я понимаю, что она ваша дочь точно так же, как Ив фактически дочь Брэн, – сказал Люк с какой-то новой нежностью в голосе. – Независимо от причины, заставившей вас это сделать, признав Верити своей, вы сделали даже больше, чем Брэн.
– У меня не было выбора. Она мой ребенок.
– Хватит делать из меня дурака. Я был им целых десять лет, стараясь держаться от вас подальше ради ее и вашего блага. Теперь я понимаю, почему ваши глаза полыхнули таким гневом, когда десять лет назад вы велели мне убираться к черту с моими бесчестными намерениями. В вас говорила стальная решимость любой ценой обеспечить безопасность себе и своему ребенку. Полагаю, что вернуться домой для вас равносильно признанию в своем падении.
– Да. Для меня нет никакой дороги назад. Стоило Верити попасть к ним в руки, и в какую-нибудь несчастную ночь, вроде этой, она оказалась бы брошенной на пороге ближайшего приюта. Если бы мне вдруг захотелось вернуться домой, они нашли бы способ избавиться от нее в первый же момент, когда я отвернусь, – бросила ему Хлоя. В ее охрипшем голосе звучали обида и печаль, которые она чувствовала, узнав страшную правду о том, как родные приняли известие, что Верити не умерла при тяжелых родах.
– Не думаю, что они смогли бы осуществить такой бесчеловечный план, чем бы ни угрожали в пылу гнева, – возразил Люк.
– Бросать нежеланных детей на произвол судьбы, дав им крохотный шанс быть найденными и выращенными из милости, – это каждодневный грех, совершающийся в мире, в котором презирают детей за грехи их родителей, – с горечью сказала Хлоя. – Да, они отвергли ее так же холодно, как если бы это был ненужный котенок, – закончила она, отказываясь делиться с Люком страшными подробностями появления Верити на свет, навсегда отпечатавшимися в ее памяти.
– А почему ее мать спокойно смотрела, как вы забираете ее ребенка? – спросил он с такой деликатностью, что правда сорвалась с губ Хлои, прежде чем ее разум успел воспротивиться тому, чтобы позволить Люку узнать о них так много.
– Ее мать была моей сестрой-близнецом, она умерла при родах, – пояснила Хлоя, и это горе такой тяжестью сдавило ей сердце, как будто все произошло вчера.
Люк понял, что она не хотела, чтобы кто-нибудь узнал об этом, по крайней мере до того, как Верити станет достаточно взрослой, чтобы услышать правду. Хлоя думала, что, если этот день когда-нибудь наступит, он принесет девочке только печаль, потому что, даже умирая, Дафна отказалась назвать имя отца своего ребенка.
– Ваша вторая половинка, – сказал Люк, как будто знал, что привязанность близнецов друг к другу гораздо сильнее той, что связывает обычных братьев и сестер.
– Мы были совсем не похожи, – с дрожащей улыбкой ответила Хлоя, вспоминая, как сильно отличались они с Дафной, несмотря на общий день рождения. – Я не могу вам передать, каково было всеобщее потрясение, когда выяснилось, что именно Дафна угрожала опорочить честь семьи, а не другая сестра, которой всегда предрекали плохой конец. Иногда мы ругались и дрались между собой как кошка с собакой, временами она позволяла мне отвечать за наши общие грехи, потому что я казалась для этого более подходящей. Одну из нас вполне могли наказать за двоих.
– И вы делили ответственность за грехи поровну?