Глава 8
Хлоя знала, стоит ей сказать слово или отпрянуть от него, и лорд Фарензе оставит ее в покое. Но она не могла сделать этого. Прикосновение его губ было нежным, как мольба, и она замерла в ожидании: сейчас он вспомнит, что целует экономку, и в ужасе отшатнется. Но его губы жадно и чувственно впились в ее рот, и Хлоя почувствовала, как по всему телу разлился огонь.
Желание, с которым она так долго боролась, нетерпеливо требовало положить конец десятилетию одиночества и разочарований. Она качнулась к нему, ее губы раскрылись, хотя сознание нашептывало Хлое, что это безрассудство. Легкая дрожь, пробежавшая по телу Люка, разрушила последние барьеры, сдерживавшие ее. Хлоя ощутила, как его руки скользнули к ней на талию, теснее прижимая ее к жаркому и такому непохожему на нее телу, которое уже не могло скрыть, как сильно он хотел ее. Нет, не хотел. Она была нужна ему как воздух.
Пораженная этим неистовым огнем, который не могли остудить ни мороз, ни печаль этого скорбного дня, она почувствовала, как каждая ее пора, каждый вздох открылись навстречу Люку. Все ее чувства обострились, словно проснувшись от сна, в котором пребывали с того прощального поцелуя много лет назад. Ей захотелось снять свои узкие перчатки и голыми руками прикоснуться к его лицу. Вместо этого Хлоя провела пальцем по его высокой скуле, и в том месте, где тонкая замша перчаток, словно крыло бабочки, касалась упругой кожи, вспыхнула яркая полоса. Потеряв голову от собственной дерзости, она поднялась на цыпочки и положила руки Люку на плечи, чтобы разглядеть его поближе. В эти мгновения, выпавшие из общего хода времени, он принадлежал ей, а она ему.
В тех местах, где они не соприкасались, его пальто было ледяным, но туда, где, прижимаясь друг к другу, таяли их тела, не мог пробраться никакой холод, никакая зима. Никому бы и в голову не пришло, что такой жар мог соединить угрюмого лорда Фарензе и его холодную, сдержанную экономку.
Рука Люка скользнула вверх, почувствовав сквозь толстое зимнее платье ее бесстыдно разгоряченную грудь, жаждавшую его прикосновений, и сладкая новизна этого ощущения, снова ставшего реальностью после стольких лет, заставила сердце Хлои затрепетать. Ее тело наполнилось тем жгучим томлением, которое один лишь он мог вызывать в ней. Когда желание, пронзив ее острым кинжалом, коснулось горячего лона, из груди Хлои вырвался низкий стон.
Потрясенная силой собственной страсти, она отпрянула назад, чтобы заглянуть ему в глаза, и увидела, как в них эхом отразился тот немой вопрос, который она задавала себе. Теперь, когда все его внимание было обращено к ней, Люк уже не мог повернуть назад и снова делать вид, что они ничего друг для друга не значат. Перед ней стоял настоящий Люк Уинтерли, страстный мужчина, скрывавшийся под маской холодного лорда Фарензе с его репутацией отшельника. Хлоя испытывала к этому человеку слишком сильное чувство и открыла рот, чтобы задать вопросы, на которые никому из них не хотелось отвечать, когда в чистом воздухе раздались голоса возвращавшихся с прогулки конюхов. Они мгновенно вернули Хлою к реальности, словно болезненный удар или дуновение ледяного январского ветра. Она высвободилась из объятий лорда Фарензе и посмотрела ему в глаза.
– Я не могу, – выдохнула Хлоя. – Мы оба не можем, – печально добавила она и торопливо пошла на задний двор встретить свою дочь, пока Люк не стал возражать.
– Совершенно согласен с вами, миссис Уитен, – пробормотал он в воздух. – Тогда какого черта вы со мной делаете?
Теперь ему трудно было сосредоточиться, чтобы пытаться разобрать письма с выражениями соболезнований или заниматься делами поместья. Люк чувствовал себя не в своей тарелке и никак не мог успокоиться перед предстоящим испытанием. Казалось, каждый его взгляд, упавший на Хлою, выбивал его из колеи.
От одной мысли о ней у него учащался пульс, а его мужское естество твердело от вожделения. И все же она оставалась экономкой и компаньонкой Виржинии, женщиной, которую уже опалила неумолимая жестокость этого мира, безжалостного к падшим. У нее за плечами было безрассудное замужество, после которого она осталась одна с ребенком на руках, в то время как ей самой еще полагалось бы ходить в школу.
Вспомнив об этом, Люк пожалел, что не может попросить оседлать себе лошадь и ускакать на много часов, чтобы избежать ненужных встреч с экономкой Фарензе-Лодж. Нет, их больше не должно быть. Когда он наконец привел свой разум в состояние, подобающее предстоящим обстоятельствам, было уже много времени.
Если бы он мог сделать все по-своему, они бы праздновали долгую жизнь Виржинии и то, что она соединилась со своим любимым Виржилом, вместо того чтобы оплакивать ее кончину, к которой она с недавних пор сама стремилась. Вместо этого он был главным плакальщиком на этих торжественных похоронах и должен скрывать свою печаль ради тех, кто смотрел на него как на главу семьи, хозяина дома и поместья.
Его двоюродный дед завещал своей жене только право жить в этом доме, который они с любовью построили для себя, но последующее право собственности он передал Люку. В то время когда Виржил умер, Люк слишком тяжело переживал за судьбу маленькой Ив и похождения Памелы на континенте, чтобы придавать этому большое значение, но позднее он попытался обсудить будущее Фарензе-Лодж с Виржинией, но быстро зашел в тупик.
– Виржил оставил этот дом и поместье тебе, чтобы избавить меня от людей, которые стали бы их требовать для себя, не давая мне покоя своими домогательствами, – сказала ему Виржиния.
– Но почему мне? – удивился он. – Джеймс мог бы измениться, если бы у него появилось собственное поместье. Ты же говорила мне, что ему пора стать самостоятельным.
– О Джеймсе я позабочусь сама, – загадочно ответила она. – Ты единственный человек, которого мы хотим видеть в этом доме после нас, Люк. Ты любишь и понимаешь его, как мы, так что прими его, как праздник, куда ты можешь приезжать из того мрачного сарая, где ты ежегодно проводишь больше шести месяцев. Ты можешь переехать сюда, когда твоя жена решит, что Даркмер для нее слишком суров.
– У меня нет жены и не будет, пока Ив не выйдет замуж, – возразил Люк, твердо встретив оценивающий взгляд Виржинии, чтобы показать, что это решено и у нее нет никакой возможности сосватать ему какую-нибудь юную леди.
– В один прекрасный день тебе придется снять свои доспехи и научиться быть счастливым, – ответила Виржиния с понимающей улыбкой, которую ему не хотелось оспаривать.
Люк просто пожал плечами и подчинился их решению, тем более что дело было сделано и он не мог ничего изменить.
А теперь, кажется, весь свет ополчился против его плана найти себе подходящую жену лишь после того, как Ив повзрослеет и выйдет замуж. Виржиния, Ив и даже Том Бенбург, похоже, считали, что он должен жениться до замужества дочери и получить нечто большее, чем просто приемлемый брак. И так ли они были не правы?
– Вот вы где, милорд, – пробурчал низкий голос Джосаи Биркина с порога двери, ведущей в сад и на задний двор, и Люк поклялся, что больше не будет отвлекаться от тех дел, которые предстояли ему сегодня.
– Да, – ответил он достаточно мягко.
– Я подумал, что вам стоит об этом знать, – продолжил Джосая, как будто каждое слово давалось ему с трудом.
– О чем?
– Кросс говорит, что прямо сейчас на обратном пути за ними гнались.
– Ради бога, кому понадобилось преследовать девочку-школьницу? – задумчиво спросил Люк.
– Не знаю, милорд.
– Ты не догадываешься, кто это мог быть?
– Нет, он держался на расстоянии. Кросс сначала подумал, что ему показалось.
От мысли, что кто-то может покушаться на дочь Хлои, Люк нахмурился.
– Это какая-то бессмыслица, – пробормотал он, а Джосая недоуменно пожал плечами. – Где он сейчас? – спросил Люк с решимостью встретить разбойника лицом к лицу и потребовать объяснений.
– Ускакал. Когда они добрались до изгороди, незнакомец сделал вид, что едет куда-то по своим делам, и никому не пришло в голову догонять его.
– Но надеюсь, он видел его достаточно близко?
– Нет, в то время, как Кросс его заметил, тот отстал достаточно далеко, надвинул на глаза шляпу и закрыл рот шарфом.
– Сегодня холодно. Я думаю, любой путник мог укрыться от холода.
Но зачем было следить за школьницей до самого Фарензе-Лодж, если, задав пару вопросов, можно было выяснить, что ее мать здесь всего лишь экономка? И почему местопребывание Верити Уитен вдруг заинтересовало кого-то после того, как за все эти годы никто за пределами поместья не имел от них с матерью никаких известий?
– Хотя его лошадь смахивала на арабскую, милорд, и, если бы он не был одет, как крестьянин, его бы можно было принять за джентльмена.
– Смотри в оба, на случай если он появится, а я прикажу удвоить ночную стражу. Если мисс Уитен или моя дочь захотят прокатиться верхом, нужно, чтобы с ними ехал ты сам или Сет. И прихватите оружие, Джош, на всякий случай, – нахмурив брови, приказал Люк. – И не болтай об этом. Чем меньше людей будут знать, тем лучше. Я не хочу, чтобы тут возникла паника или люди перепугались, прежде чем мы выясним, что ему надо.
– Я не проболтаюсь, можете мне верить, – ответил Джосая, обидевшись на то, что кто-то мог его в этом заподозрить, а уж тем более Люк, который знал его с тех самых пор, когда, будучи еще в коротких штанишках, сел на своего первого пони.
– Да, верю, конечно, – с кривой усмешкой отозвался Люк, отправив кучера на задний двор и велев ему следить за всеми, кто будет приходить и уходить в поместье в этот нелегкий для всех день.
Люк намеревался поймать человека, охотившегося за Верити Уитен, и допросить его. Но тогда почему по спине ледяной струйкой побежали мурашки зловещего предчувствия? С тех пор когда она была младенцем, Люк видел эту девочку всего несколько раз и совсем не знал ее. Однако Ив сразу полюбила ее, а Хлоя ее обожала, так что он не мог не прийти в ярость, узнав, что кто-то пытался причинить этому ребенку вред.
Люк нахмурился и решил, что должен найти время, чтобы расспросить Хлою об отце Верити, и сделать это раньше, чем ему хотелось. А до этого, пока она была так занята хозяйством, что едва успевала поесть, не говоря уже о сне, он будет полагаться на зоркий глаз Джосаи, дружбу, возникшую между девочкой и Ив, и собственную бдительность.
Через несколько часов Хлоя и горничные прервали работу и, завернувшись в шали и надев рукавицы, поднялись на балюстраду на крыше, чтобы посмотреть, как погребальный кортеж направляется к церкви, где был похоронен пятый виконт Фарензе. Проходя по парку, траурная процессия то скрывалась из вида, то вновь появлялась, и Хлоя пожалела, что не может участвовать в службе. Ей, как экономке, полагалось подготовить все к возвращению замерзших и опечаленных участников похорон, поэтому она склонила голову и прочитала тридцать третий псалом и "Отче наш" в память о своей любимой хозяйке и от всего сердца молча пожелала, чтобы земля была ей пухом.
После этого они со слезами на глазах увидели, как распрягли лошадей, чтобы мужчины из числа слуг и работников могли на руках пронести свой скорбный груз оставшуюся до церкви часть пути. При виде такого проявления любви и поклонения этой замечательной женщине горничные разрыдались. Хлоя тоже чуть не заплакала. Но вместо этого она сделала глубокий вдох и протянула белоснежные обрезки мягкого хлопка и льна тем, кто забыл носовые платки, а сама, обняв Верити, прижала ее к себе, чтобы они вместе могли сказать леди Виржинии последнее прости.
Они стояли на холодном зимнем воздухе до тех пор, пока толпа знати и местного дворянства не вышла из маленькой церкви. В это время гробницу открыли, и самые близкие родственники и друзья увидели, как Виржинию положили рядом с ее любимым Виржилом. Только тогда Хлоя велела прислуге спуститься вниз и подготовить Фарензе-Лодж к возвращению хозяев и ко всем ритуалам, которым положено было свершиться в этот скорбный зимний день.
Воинственный взгляд, брошенный Брэн на ее бывшую подопечную, сказал Хлое, что ей хотелось бы побыстрее увезти отсюда Ив, чего и Хлое хотелось сделать с Верити. В этот момент с верхушки соседнего дерева раздалась песня дрозда. Он пел так, будто от этого зависела его жизнь. И никто из них не стал упрекать Ив и Верити за то, что они не присоединились к другим дамам, собравшимся сейчас с молитвенниками в гостиной вокруг камина. Когда они спустились вниз, в ушах у них, словно последняя серенада в честь женщины, которая так ярко жила и сильно любила, звучала эта веселая песня.
– Я рада, что леди Виржиния недвусмысленно выразила свое желание, чтобы не было споров, когда она умрет. Мисс Ив слишком сильно тоскует о ней, чтобы, когда в доме соберется полстраны, играть роль хозяйки с таким самообладанием, будто потеряла любимую канарейку. Они ведь были так близки, – сообщила Хлое Брэн, когда через несколько часов они пили чай в комнате экономки.
– Ив прекрасно справляется, но она слишком молода, чтобы выдержать много формальностей, и настоящие друзья леди Виржинии это понимают. Они ушли, как только позволили приличия, и приложили все усилия, чтобы увести остальных, – ответила Хлоя, положив на стул до боли затекшую ногу и наслаждаясь теплом камина. В последние несколько часов у нее было столько дел, что она невольно волновалась, не забыла ли какую-нибудь важную мелочь. – Хотя мне казалось, что леди Бантинг и сквайр с женой никогда не уйдут.
– А я все думала, когда эта проклятая миссис Уинтерли перестанет есть, – поморщившись, произнесла Брэн.
– "В доме, где правильно налажено хозяйство, в сливовый пирог кладут больше сахара, а в сырные булочки – меньше соли", – злобно спародировала Хлоя эту даму. – Это не помешало миссис Уинтерли съесть огромное количество и того и другого, пока она рассказывала всем кому не лень, как она обессилела от горя.
– Жирная старая лицемерка, – сказала Брэн и, утонув в своем кресле, закрыла глаза.
– Не стану возражать, хотя знаю, что должна, – согласилась Хлоя, когда тепло и сильная усталость заглушили чувство вины, которое мучило ее, потому что оставались еще дела, которые она должна была сделать, прежде чем позволит себе снова попытаться уснуть. – Вы на меня плохо влияете, Брэн, – рассеянно пробормотала она.
– Кто-то же должен это делать, – заявила ее новая подруга, подняв свои морщинистые веки, как будто только делала вид, что почти уснула. – Вы молодая женщина, и вам пора снова научиться жить, – сказала она, словно видела душу Хлои насквозь вместе с теми горькими воспоминаниями, о которых той не хотелось думать.
– Я могла бы сказать вам то же самое.
– Вся моя жизнь и любовь закончились еще до рождения мисс Ив. Мой Джо лежит в море на другом конце света, и другого у меня не будет. Но вы заслуживаете большего, чем судьба давала вам до сих пор.
– Нет, не заслуживаю, – отрезала Хлоя, хотя в ее сознании мелькнул образ Люка Уинтерли, который, смеясь, шептал: разве я не лучше, чем вы могли воображать в своих самых смелых фантазиях?
– Тогда, может быть, он заслуживает, – заметила Брэн.
Должно быть, это отражалось в глазах Хлои. Потому что каждый раз, когда этот несносный человек оказывался с ней в одной комнате, у нее учащался пульс и, как она ни старалась покончить с этим, все ее тело начинало дрожать от желания.
– Ему надо больше, чем я могу дать, – ответила Хлоя и снова закрыла глаза в надежде покончить с этой болезненной темой. Все ее обычные защитные барьеры так ослабли, что, казалось, еще чуть-чуть, и чувства неудержимым потоком хлынут наружу. – Еще чаю? – спросила она с фальшивой бодростью, которая была очевидна им обеим.
Брэн покорно кивнула и оставила в покое болезненный вопрос о чувствах миссис Уитен к ее знатному хозяину. Ее взгляд говорил, что сейчас не время для споров.
Хлою порадовало, что, когда на землю начали спускаться январские сумерки, миссис Уинтерли и другие дамы предпочли остаться в парадных комнатах, а большая часть джентльменов собралась в бильярдной. В такой день им не полагалось развлекаться игрой, но, похоже, их успокаивала мысль, что Виржиния велела бы оставить весь этот вздор и вести себя как ни в чем не бывало. К тому же большинство из них избегали появляться в гостиной и приглушенными голосами обмениваться сплетнями, в чем не могли отказать себе дамы на склоне траурного дня.
Хлоя подумала, что сейчас самое время поставить в маленькую вазу подснежники, которые кто-то успел собрать еще раньше и которыми она до сих пор не имела возможности заняться. Она поставила их вместе с веточками зимоцвета. Садовники всегда старались, чтобы весенние цветы зацветали как можно раньше, потому что они очень радовали Виржинию, напоминая о том, что зима не будет длиться вечно.
Рано или поздно Хлоя должна будет перестать вести себя так, словно Виржиния вот-вот выйдет из соседней комнаты и, встретив одного из садовников с цветами в руках, радостно воскликнет, увидев эту простую роскошь. А потом спросит про старую мать садовника или про то, не пришло ли его жене время родить. Хлоя подумала, что будет жаль менять порядок, установленный Виржинией, и делать потерю еще тяжелее. Поэтому когда в дверях появился безмолвный убитый горем садовник с последним подношением своей хозяйке, она просто кивнула ему в знак благодарности и сказала, что цветы хороши, словно проблеск надежды в середине зимы.
– О боже! Я не заметила вас, милорд. Но, ради бога, почему вы сидите здесь в темноте? – воскликнула она, когда Люк вдруг поднялся из кресла у окна, где часто с книгой сидела Виржиния.
– Наверное, потому, что мне нравится сидеть в темноте, – с кривой усмешкой ответил он, но Хлоя уловила в его голосе страшную усталость и почему-то не смогла заставить себя уйти.
– Сомневаюсь, – сказала она, когда ее глаза привыкли к полумраку, а инстинкт стал подсказывать, что надо поставить вазу и удалиться.
– Вы правы, – хмуро согласился Люк. Он отвернулся в сторону, и Хлоя подумала, что ему не хотелось, чтобы она заметила мелькнувшие в его глазах слезы.
– Я весьма польщена. Желаю вам хорошо провести вечер, милорд.
– Нет, останьтесь, – попросил он. Его голос прозвучал так грубо, словно у него не было сил смягчать его, придавая ему благородную сдержанность.
– Вы знаете, что я не могу, – прошептала Хлоя, опускаясь в кресло, стоявшее рядом с ним, и складывая руки, чтобы не дать им потянуться к нему.
– Сегодня не надо этих "не могу".
– Но я должна, – возразила она, крепче сжимая пальцы, чтобы они не могли погладить его по щеке или растрепать строгую прическу, в которую были уложены его непослушные кудри.
– Виржиния не очень-то любила правила и условности, – заметил Люк. И хотя он не сдвинулся с места, его сдавленный голос говорил о том, как сильно он нуждается в человеческом общении.
– Мне кажется, что, еще будучи молодой женщиной, она исполнилась решимости не оказаться у них в плену.
– Она была настоящим сорванцом. По крайней мере, так всегда говорили ее сестры, пока она не пережила их всех, – сказал Люк с такой гордостью и любовью в голосе, что Хлоя почувствовала, как ее сердце тает.