– А ты, брат Беку-Амер?
– Я наблюдаю! Несчастная дочь старой погрязшей в пороках гадалки Кадиджи по имени Черная Сирра, принимающая участие в судьбе принца и дочери Альманзора, извлечена мной и моими помощниками из могилы и возвращена к жизни. Тело ее отвратительно, но душа чиста.
– А ты что имеешь сообщить, брат Калед?
– Я наблюдаю! Бесчестным поступкам грека Лаццаро, доверенного слуги принцессы, нет конца! Это он пытался убить дочь Кадиджи, так как она знает о его злодействах. Он счел ее мертвой и велел зарыть, отняв у нее прежде левую руку! Похищение Реции и принца есть тоже дело его рук. Я следую за ним всюду, брат Хункиар.
– Собери таблицы, где ты записываешь его злодейства, брат Калед, наказание его настигнет.
– Теперь твоя очередь, брат Абульореда, – обратился тот, которого Калед назвал Хункиаром, к последнему присутствующему.
– Я наблюдаю, – начал Абульореда. – Из Лондона приехала сюда одна женщина, которая еще раньше имела секретные поручения в Париже и в других местах, но везде заводила одни козни и интриги. Женщина эта – агент английских дипломатов, искательница приключений, и присутствие ее опасно! Ее зовут мисс Сара Страдфорд.
– Наблюдай за ней и ее планами, брат, чтобы мы, в случае, если она станет строить тайные козни, могли ей противодействовать! – сказал Хункиар, по-видимому, знавший все. – Она живет у английского посланника и недавно на летнем празднике имела тайный разговор с принцем Мурадом!
– Она завлекает в свои сети одного молодого офицера башибузуков, – продолжал Абульореда, – сила обольщения ее велика, и везде она пользовалась ею для достижения своих целей.
– Предостереги молодого офицера, как предостерег ты Рассима-пашу, – заключил Хункиар.
В ту же минуту странное таинственное собрание на площади Голов внезапно закончилось. С шести разных сторон во двор почти одновременно вошли шестеро одинаково одетых человек, которые, по-видимому, сторожили все выходы. И у них, так же как и у семи остальных, под зеленой головной повязкой блестела узкая золотая маска.
– Зачем вы беспокоите нас, братья? – закричал им Хункиар.
– Уходите, скорей уходите! – отвечал один из поспешно вошедших. – Султан с шейх-уль-исламом приближается в лодке, через несколько минут он явится на площадь Голов!
– Рассейтесь в разные стороны, – раздалось вполголоса приказание Хункиара.
Тринадцать фигур тихо исчезли в тени стен, и через несколько секунд площадь Голов была пуста, и бледный свет луны падал на семь пустых мест.
Вслед за тем на площади Голов появился султан вместе со стражей и в сопровождении усердного шейх-уль-ислама и адъютанта, он хотел наконец удостовериться в появлении Золотой Маски, и так как стража, видевшая его приход, ухода его не видала, то он не сомневался, что встретит его здесь.
Но площадь была пуста! Кругом не было ни души.
В самом Семибашенном замке также не нашли никого.
Бесследно исчезло все, как ночной призрак, и султан серьезно и задумчиво вернулся в свою лодку. Золотая Маска приобрел магическое значение в его глазах, и невольный ужас овладел им. Что предвещало это сказочное явление?
XXVI. Призрак Черной Сирры
Реция предалась уже отчаянию в страшной темнице в развалинах, но надежда снова вернулась к ней, когда на рассвете, как мы уже описывали, проник к ней голос Сирры. Теперь, когда Сирра знала место ее заключения, не все еще погибло для нее. Если бы она только отыскала Сади и позвала его на помощь, спасение и освобождение Реции и принца были бы верны. Образ Сади постоянно носился в ее воображении. Любимый муж, которому она навеки принадлежала душой и телом, искал ее, внутренний голос говорил ей это! До сих пор он не нашел ее только потому, что тюрьма ее была скрыта и надежна, но теперь Сирра открыла ее, и надежда снова поселилась в душе Реции.
Когда Саладин, спавший в смежной комнате, проснулся и поспешил к ней, она тихо сообщила ему утешительную весть, что они скоро будут освобождены. Бедный мальчик с трудом переносил лишения неволи. Если бы подле него не было Реции, он давным-давно заболел бы. Страх, наполнявший его в этих ужасных стенах, недостаток свежего воздуха и укрепляющей пищи и ряд тяжелых испытаний имели такое гибельное влияние на Саладина, что Реция серьезно беспокоилась о нем. Да и сама она выглядела бледной и утомленной. И на нее разрушительно подействовали последние недели с их страшными событиями. Только одно поддерживало ее: мысль о Сади, о любимом муже, который теперь был для нее всем, после того, как злосчастная судьба отняла у нее отца и брата!
Когда Сирра при приближении старого сторожа шепотом простилась с ней, Реция была в сильной тревоге, чтобы старый дервиш не заметил Сирру; в смертельном страхе прислушивалась она, но не слыхала ничего, кроме тяжелых шагов сторожа, – значит, Сирра прошла незамеченной.
Тагир явился в камеру и принес воду, хлеб и плоды. Он едва бросил взгляд на своих заключенных. То обстоятельство, что он был глухонемой, делало его бесчувственным ко всему. Даже красота и трогательная прелесть Реции не произвели на него никакого впечатления. Это был получеловек: ни чувства, ни участия, ни интереса не было в душе старого сторожа. Он мог видеть людские страдания и смерть, не чувствуя ни тени сострадания. Механически исполнял он свою обязанность, как животное влачил он свою жизнь. Ни радости, ни свободы, ни наслаждений не существовало для него. Всегда одинаково было его лицо, без всякого выражения. Что бы ни случилось, его грубые черты не изменялись. Маленький принц боялся этого человека и всегда с ужасом глядел на него, когда тот входил в камеру, он казался ему одним из страшных сказочных образов.
Когда Тагир ушел, Реция накормила Саладина плодами, сама поела немного, затем предалась мечтам об освобождении ее дорогим Сади, чтобы только разогнать грустные думы в этой мрачной тюрьме. Жалобы ее давно смолкли, никем не услышанные, ее мольбы об освобождении замирали в толстых стенах тюрьмы. Никто, кроме Тагира, не являлся к ней, ни один человек не приходил спросить у нее, почему она здесь томится и кто привел ее сюда.
Реция с нетерпением ждала вечера, ждала ночи. Она твердо была уверена в том, что Сирра и Сади придут освободить ее и Саладина. Проходил час за часом. Никогда еще день не казался ей так длинен.
Тихо разговаривала она с Саладином.
– Мужайся, моя радость, – шептала она, – сегодня ночью мы будем свободны, спасены.
– Ах, наконец-то, наконец-то! Но я ведь останусь у тебя, не правда ли? – спрашивал маленький принц.
– Да, Саладин, я буду охранять тебя.
– Если бы не ты, Реция, я давным-давно умер бы! – жалобно шептал принц, преждевременно познавший горькую судьбу.
– Ты останешься у меня, будь спокоен. Мой Сади придет освободить нас.
– Ах, теперь я люблю твоего Сади так же, как и ты.
– За это я еще больше люблю тебя. Это мой Сади принес тебя ко мне.
– А я тогда боялся его, так как прежде никогда не видел и не знал его! Другой офицер взял меня от баба-Корасанди и отдал меня твоему Сади! Я не знал, что он отнес меня к тебе. Разве баба-Альманзор вовсе не придет повидаться с нами?
– Я боюсь, что он совсем больше не вернется, Саладин!
– Ты говорила недавно, что, может быть, он и вернется.
– Я все еще надеюсь – страх и надежда борются во мне. Но он уже давно, очень давно уехал, и никакого известия от него не дошло до меня. Другие принесли мне весть, будто он умер!
– Умер! Ах, баба-Альманзор был так добр, и Абдаллах тоже умер, он, который вырезал для меня хорошенькие лодки из коры и приносил мне финики, и он также не вернется более. Знаешь что, Реция, я ужасно боюсь, может быть, и Сади тоже не вернется!
– Что ты говоришь, Саладин? – сердито укоряла она маленького принца. – Ты этого не должен говорить! Разве ты не знаешь, как я люблю Сади?
– Ты также любила и баба-Альманзора, а он не вернулся. Ты любила и Абдаллаха – и он не вернулся. Вот мне и пришло в голову, что и Сади не вернется, так как ты его тоже любишь.
– Мне страшны твои слова, Саладин!
– Ты сердишься на меня, Реция?
– Никогда больше не говори ничего подобного.
– Ах, как хотелось бы мне поплакать и погоревать с тобой! Я этой ночью видел очень страшный сон. Мне снилось, будто я шел за руку с тобой гулять за ворота и мы пришли на кладбище, – рассказывал маленький принц, – и тут ты показала мне могилу доброго баба-Альманзора и Абдаллаха. Как только вступил я на надгробный камень доброго баба-Альманзора, он скатился прочь. Мы поглядели вниз – могила была пуста! В ту же минуту показалось мне, как будто мы были уже не на кладбище, а у подошвы крутых песчаных гор, на которые мы хотели взобраться. Вверху росли цветы, и деревья отбрасывали от себя тень, а на самом верху стоял твой Сади. Казалось, он манил нас, потом он стал расти, делался все выше и выше! Позади его стояла женщина, такая же высокая, голова ее была так же величава, как вершина пальмы, и Сади отвернулся от нас, а мы все старались вскарабкаться к нему и все падали и падали вниз. Твой Сади не смотрел на нас больше, он смотрел только на высокую женщину, и мне показалось, будто ячмак упал с ее головы, и тут я закричал от ужаса: я увидел мертвую голову.
– Как только такие сны снятся тебе, Саладин? – сказала Реция с тайным ужасом.
– Неудивительно, что мне приснилась мертвая голова. Я однажды видел такую в кабинете баба-Альманзора, и вот она иногда припоминается мне, – отвечал маленький принц.
Реция посмотрела в решетчатое окно – во дворе было уже темно, наступил вечер, давно желанный вечер!
– Отгони от себя эти мрачные образы, моя радость, – сказала Реция и с любовью обняла мальчика. – Вот наступает ночь, и Сирра приведет сюда Сади!
– Ах, как страшно было ночью взбираться на высоту, – горевал маленький принц, – как трудно подыматься по песку, мы все падали вниз.
Эти образы, казалось дочери Альманзора, имели легко объяснимый смысл, но она не хотела и думать об этом! Надежда, наполнявшая ее душу, победила впечатление, которое произвел на нее сон Саладина. Она знала мужество и силу Сади. Она говорила себе, что он накажет грека, как только Сирра сообщит ему о всех злодействах последнего. Что мог сделать Лаццаро, несмотря на хитрость и злобу, против могущества и любви, наполнявшей Сади! Кроме того, Сади занимал теперь высокое положение, он был офицер и с помощью своего чина мог пробраться к ней скорее всякого другого. Глаза ее блестели. Луна уже взошла на небо, бледный серебристый свет ее пробивался сквозь решетку в комнату, где Реция с маленьким принцем пламенно ждала своего избавителя, своего возлюбленного Сади. Вдруг она услышала тихие шаги в коридоре, в котором эхо больших, высоких, со сводами покоев громко разносило малейший звук. Это не мог быть старый Тагир, он никогда в этот час не приходил к заключенным. Реция прислушивалась. Она поднялась с места, восторг охватил ее душу при мысли, что это приближается Сади. Саладин тоже услышал шум и, не говоря ни слова, указал на дверь. Исполненная ожидания, стояла Реция. Нежный свет луны проникал в комнату и серебряным покрывалом ложился на стройную, прекрасную фигуру заключенной.
Вот шаги дошли до двери. Затаив дыхание, смотрела на нее Реция. Следующая минута должна была решить все.
В замок был вставлен ключ и тихо и медленно повернут. Так никогда не отворял дверь Тагир. Но это могла быть Сирра! Сади или Сирра? Но вот дверь отворилась, и на пороге показалась окруженная мраком фигура мужчины. Реция наклонилась вперед. Лунный свет упал на вошедшего, и крик ужаса вырвался из уст заключенной – не Сади, не Сирра были это! Лаццаро, грек стоял на пороге! Он надеялся застать прекрасную Рецию в глубоком сне, но вот она стояла перед ним, она и маленький принц, охваченный страхом при виде грека.
Реция отпрянула назад, когда Лаццаро подошел к ней. Душераздирающий крик о помощи вырвался из ее уст, она увидела себя во власти презренного, который среди ночи пробрался к ней. Но крик замер неуслышанным в обширных покоях чертогов Смерти, глухонемой сторож не слыхал его, а пляшущие и воющие дервиши точно так же не могли его слышать, и, казалось, в развалинах никого не было. Какое ужасное разочарование для Реции, которая уже протянула руки, чтобы принять в свои объятия возлюбленного Сади! Какой ужасный час предстоял ей! Какие муки готовил ей теперь грек? Что нужно было ему от Реции?
Она отшатнулась от него, как трепетная лань от хищного зверя, сложила руки для молитвы и опустилась на колени возле постели у стены, между тем как Саладин прижался к ней и не спускал глаз с Лаццаро. Последний уже освоился с царствовавшим в камере смешением темноты и бледного лунного света и направился к Реции, к прекрасной жертве своей страсти! На этот раз она была предоставлена его произволу, была в его власти! Когда же он протянул руки, чтобы обнять ее, маленький принц, как будто бы бессознательное побуждение защитить свою благодетельницу разом заглушило в нем страх, бросился на грека и попробовал оттолкнуть его своими маленькими ручками, затем вцепился, подобно репейнику, в руку Лаццаро, который, хотя его и не стесняло это препятствие, все же пробовал освободиться от него. Он отбросил от себя мальчика с такой силой, что тот, не издав ни звука, упал, как сноп, и остался лежать у стены. Как разъяренная львица, детенышу которой угрожает враг, с отчаянной силой бросается на последнего, так набросилась Реция на грека.
– Презренный! Если ты преследуешь меня своими злодействами, то по крайней мере пощади ребенка! Что тебе сделал этот мальчик? – воскликнула она. – Зачем ты и здесь не оставляешь нас в покое?
– Чтобы владеть тобой, чтобы назвать тебя своей, прекрасная Реция, – отвечал Лаццаро. – Ты будешь моей!
– Прочь от меня, негодяй! Никогда, никогда рука твоя не коснется меня! Я так глубоко ненавижу тебя, что соглашусь скорее умереть, чем принадлежать тебе! Убей меня – я хочу живая или мертвая остаться верной женой Сади.
Адский хохот был ответом на ее восторженные слова.
– Ты одумаешься, прекрасная Реция! – воскликнул он.
– Зачем ударил ты мальчика, презренный? Мой бедный, милый Саладин!
– Оставь его! Ты должна быть моею! – скрежетал зубами Лаццаро и подступил к Реции, стараясь заключить ее в свои объятия.
Снова раздался душераздирающий крик о помощи. Страшно отзывалось громкое эхо в обширных покоях.
– Кричи сколько угодно, никого нет поблизости, ты моя! – говорил грек, торжествуя и подходя все ближе.
Она гордо выпрямилась. С угрожающим жестом, пылая ненавистью, стояла она перед врагом, как будто с последней отчаянной силой хотела защититься от его нападений.
– Смотри так, теперь ты еще прекраснее, чем когда-либо! – воскликнул грек и, не испугавшись ее угрожающего вида, обвил своею сильной рукой нежный, тонкий стан ее.
Погибла Реция, если только не случится чудо! Беспомощная, она была отдана на произвол исполненного пылких желаний грека, который уже видел себя у цели. Никто тут не видал, не слыхал его, никто не приходил вырвать у него жертву. Прекрасная Реция, которую он уже давно преследовал своею любовью, была его! В этой отдаленной камере не было для бедняжки ни помощи, ни защиты.
– Сади! Спаси меня! Сади! – воскликнула она, собрав последние силы, возбужденные в ней отчаянием и смертельным страхом; она уже чувствовала руки Лаццаро, ощущала его палящее дыхание у своей щеки. Отвращение, ужас, ненависть наполняли ее душу. Она стала защищаться, как могла, но что значили эти слабые попытки против возбужденной страстью силы грека.
– Сади! Помоги мне! – еще раз воскликнула Реция задыхающимся голосом и сделала последнее усилие, чтобы вырваться из рук смертельного врага.
Вдруг двери камеры с шумом распахнулись. Это случилось так внезапно, что нельзя было заметить, кто раскрыл их так поспешно и сильно, видно было только, что на полу, во мраке, окружавшем дверь, что-то зашевелилось, в то же мгновение это что-то прыгнуло вверх при ярком свете луны, освещавшем часть комнаты. Страшное проклятие вырвалось у Лаццаро. Он внезапно почувствовал, что что-то тяжелое вцепилось в него сзади и сдавило ему шею. Это случилось так быстро, что в первую минуту он и не думал, что его душит постороннее существо, а решил, что случилось нечто с ним самим. Однако вслед за тем, как он выпустил Рецию, задыхаясь от недостатка воздуха, он почувствовал, что у него на спине сидел кто-то и крепко сжимал его шею. Это мог быть только ребенок. Может быть, мальчик? Но ведь он все еще без чувств лежал на полу! Лаццаро было некогда думать об этом, чувство самосохранения в эту минуту пересилило все. Он хрипел, ему не хватало воздуха, – еще минута, и он задохнулся бы, не успев увидеть и отбросить врага, державшегося на его спине.
Реция, вырвавшись из рук грека и не видя причины своего внезапного освобождения, полумертвая от страха и от напряжения, упала на колени. Как безумный схватил Лаццаро руки, сжимавшие его шею, он чувствовал теперь, к крайнему ужасу, что сзади чья-то голова касалась его. Итак, на нем сидело человеческое существо. Так как руки его не достигали цели, он пробовал употребить в дело зубы, хватался за голову врага и пробовал изо всей силы удариться спиной о стену, чтобы только сбросить его, но все было напрасно. Страшный вид имел бешеный грек, на спине которого сидело неуловимое существо.
Он выбежал из камеры – страшное существо оставалось на нем, как южноамериканская сороконожка, впивающаяся в тело. Он должен был тащить его с собой! В своем безумном бегстве Лаццаро чуть было не опрокинул старого дервиша Тагира, который, найдя дверь в камеру двух заключенных еще открытой, запер их, убедившись предварительно, что они были в камере.
Хрипя, ударяясь о стены, как сумасшедший, с широко выпученными глазами, с пеной у рта, бросился грек по слабоосвещенным коридорам к лестнице, – в одно мгновение он был уже внизу, но на спине его все еще сидел ужасный призрак. Он увидел голову, он узнал Черную Сирру! Дочь гадалки, которую он сам похоронил, руку которой в знак смерти принес старой Кадидже, теперь сидела на нем и своими руками сжимала ему горло, он видел даже остаток левой руки у своей шеи. Это призрак Черной Сирры схватил его в ту минуту, когда он уже держал в руках Рецию. Как ослепленный бешенством и болью бык неудержимо бросается в стороны, не видя и не заботясь о том, куда он попадет, точно так же и Лаццаро бросился через дверь и темный коридор в зал дервишей. Он забыл уже, что призрак Черной Сирры все еще сидел на нем и сжимал его горло, ноги его двигались машинально. Наконец он достиг большого, открытого сверху зала, где воющие дервиши Кадри совершали свои религиозные обряды. Шатаясь, вступил грек в середину их круга с ужасной ношей и, хрипя, грохнулся на пол между вскочившими от ужаса дервишами.