Сложив руки на груди, Ганна сказала резче, чем намеревалась:
- У меня было впечатление, что Америка - огромная страна, полная возможностей!
- Для мужчин, да, но не для незамужних женщин, одиноких во всем белом свете. - Джоэл Аллен поднялся со своего стула и подошел к Ганне. - Через замужество с достойным человеком женщина может выполнить свое назначение - назначение, данное ей Богом.
- И это назначение…
- Слушаться и подчиняться своему мужу, производить на свет детей и одеваться благопристойно, - закончил Джоэл.
Ганна напряглась. Ее пальцы крутили материю голубого платья, любезно подаренного местной жительницей поселка. Она подняла брови.
- Нет, пастор Аллен, это назначение выполняется само собой, в какой бы области ни раскрывались ее таланты.
- Моя дорогая мисс Макгайр, об этом в Библии ничего не сказано, - сказал Джоэл, очевидно ошеломленный ее ответом. - Что за новость, какая неприличная точка зрения!
Ганна пыталась овладеть собой, размышляя, как сильно все изменилось с тех пор, как она сюда приехала. Джоэл сначала был таким участливым, стремящимся во всем помочь, а потом они поссорились… из-за Крида Браттона. Было действительно глупо вообще разговаривать на эту тему, как и то, что в какой-то момент она поймала себя на том, что встала на защиту Браттона, так мучившего ее совсем недавно.
Тон Джоэла стал таким резким, каким он никогда не говорил с ней прежде. Да еще это его рассуждение… Ганна возмутилась его высказываниями, но только на мгновение, поняв, что это уже не имеет никакого значения. Для нее не было будущего здесь ни с Джоэлом Алленом, ни без него - после того, что случилось с Кридом. Этого нельзя было объяснить никому.
- Неприличная, говорите? Да, полагаю, что так, - согласилась она.
Они замолчали. Дождь бил по стеклу, а огонь в камине трещал и убаюкивал. Их глаза встретились.
- Мне кажется, в вашей голове зародился какой-то план? - сказал Аллен после долгого молчания.
- Да, - ответила Ганна. Она пристально посмотрела на Джоэла и сказала уже более мягко: - Пожалуйста, давайте сядем за стол, выпьем чашечку чая, и я все объясню. Ночью я много думала и уверена, что, когда вы узнаете мою идею, вам будет намного спокойнее.
Но когда Ганна рассказала о своем плане - ее решении возвратиться домой в Септ-Луис и заняться учительством, - ее встретило упорное сопротивление.
- Боюсь, что это невозможно, - сказал Джоэл Аллен. Он поднял брови, а его тонкие губы словно свела судорога.
- Невозможно? А можно мне спросить, почему? - любезным тоном спросила Ганна.
Она попыталась говорить тихо и спокойно, несмотря на раздражение, вызванное рассуждениями Аллена.
- Все очень просто. Во-первых, для этого нет средств, во-вторых, я бы но советовал вам путешествовать в одиночку.
- Понятно. - Она посмотрела в чашку, считая чаинки, плавающие в бледном вареве. - Я буду трудиться, - наконец сказала она, - и заработаю деньги на свою дорогу.
- Работать здесь? - Джоэл замахал руками. - Моя плата за то, что я несу им слово Божие, мизерная - несколько цыплят и отрез на платье. У меня нет денег, чтобы покупать что-либо. Единственное, кто зарабатывает здесь, - это тот, кто владеет каким-то мастерством и может менять свои изделия на товары, мисс Макгайр. А что вы умеете?
Ганна опустила голову, поняв безвыходность своего положения.
У Джоэла был ответ на ее невысказанный вопрос, но это шло вразрез с ее желанием. Соскользнув со стула и встав перед ней на колени, он взял ее за холодные руки и торжественно произнес:
- Я имел бы честь предложить вам стать моей женой, мисс Макгайр. Если вы…
Покачав головой, Ганна закрыла пальцами его рот. В горле стоял ком: она чувствовала, как слезы накатываются ей на глаза.
- Я благодарна за предоставленную мне честь, пастор Аллен, но должна отказаться от такого лестного и великодушного предложения.
- Почему? - спросил он. Его взгляд был пронзительным, проникающим в душу. - Это из-за Крида Браттона?
Ганна выпрямилась и отдернула руки.
- Что вы имеете в виду?
Он пожал плечами, уголки губ опустились в печальной улыбке.
- Только то, что мне прекрасно видно, как вы относитесь к нему. А я-то все надеялся, что это все только из-за того, что он вызволил вас из горящего Джубайла. Конечно, это моя глупость и наивность, потому что не раз замечал, как меняется ваш голос и выражение лица, когда вы говорите о нем…
- Но вы сами говорите, пастор Аллен, - пробормотала Ганна, - что он спас жизнь мне и восьмерым детям!
- Это не то.
Воцарилась гнетущая тишина, которая, казалось, забилась в каждый угол. Ганне нечего было сказать, у нее не нашлось ни одного слова в свое оправдание. Она с горечью сознавала, что в его словах было слишком много правды. Это действительно было больше, нежели чувство благодарности за то, что Крид выкопал их из горящих развалин и согласился сопровождать их сотни миль. Но она не думала, что это окажется таким очевидным и для постороннего.
- Ну, - беспомощно пожав плечами, промолвила наконец Ганна, - я не совсем с вами согласна, но в ваших словах есть доля правды. Я не могу сказать вам конкретно, что я чувствую к мистеру Браттону, потому что не знаю сама точно.
Склонив голову, Джоэл посмотрел на свои руки и поднялся.
- Попытаюсь помочь вам, не знаю, правда, смогу ли, мисс Макгайр, - нежно произнес он. - В некотором смысле мне будет нелегко это сделать, потому что я постоянно думал о вас с тех пор, как впервые увидел, но постараюсь сделать все возможное.
- Спасибо, - прошептала Ганна. - Это много больше того, о чем бы я могла попросить вас.
Часы пробили одиннадцать раз, и Ганна тяжело вздохнула. Все также шелестя по толстому стеклу, шел дождь, и это и раздражало, и успокаивало. Огонь догорал. Она сидела у камина и смотрела на умирающее пламя. Ее руки отсутствующе теребили кружевной носовой платок, лежащий на коленях. Вот уже три ночи ей не спалось. Может быть, стакан горячего молока поможет или толстая скучная книга?
Ганна вздохнула. Она взглянула на измятый платок с вышитой в углу буквой "W". Миссис Вентвисл, любезно предложившая ей старую одежду своей старшей дочери, весело сказала, что, если перевернуть его, "W" превратится в "М" для фамилии Макгайр. "Какое это имеет значение?" - подумала Ганна и бросила платок на гладкий сосновый стол.
Было уже поздно, очень поздно. Однако сегодня она даже не переоделась в чистую полосатую ночную сорочку, подаренную той же доброй женщиной, которая отдала ей это хорошенькое голубое платье. Зачем же надевать сорочку, если она все равно не ляжет в постель?
Привыкнув к постоянной активной деятельности - будь то уроки в школе или хлопоты по дому, или заботы последней недели, - Ганне было в тягость ее праздное времяпрепровождение. Она стремилась к работе - к чему-нибудь, что отвлекло бы ее от мыслей о Криде Браттоне, прекрасно знавшем, что она здесь, в поселке, и даже не побеспокоившемся навестить ее. Ганну удивляло, что он до сих пор в "Сердце стрелы". Значит, у него не было необходимости так спешно догонять тех самых бандитов, которых он уже должен был бы схватить, если бы не поступил на службу к "учительнице, размахивающей Библией, и ее сорванцам"? Она опустила плечи и слепо уставилась на тлеющие поленья.
Крошечный однокомнатный домик, казалось, давил на нее, как пресс для выжимания сока, пригвождая к стенам, так что она с трудом могла дышать. Бедный Джоэл! Он теперь переселился в церковь, чтобы она себя в его доме чувствовала комфортно, а у нее даже не нашлось слов, чтобы похвалить его жилище. Даже в Джубайле она предпочитала большие комнаты, а теперь, проведя столько времени, когда крышей ей было небо, а стенами - высоченные сосны, кедры и ели, любое помещение казалось тесным и давило на нее.
В безудержном порыве раздражения Ганна принялась расхаживать по комнате. Может быть, погода так действует на нее - холод и дождь, не прекращавшийся уже несколько дней. Скоро опять станет тепло, придет настоящее лето, которое она так любила.
Ее охватило чувство печали, когда она подумала, что ей придется покинуть Айдахо, где они провели с отцом три года в борьбе за существование, где она нашла - и потеряла - друзей. Она все еще чувствовала себя защитницей оставшихся в живых детей из Джубайла, считала себя ответственной за их будущее. Они доверяли ей. Как же она сможет предать их? Трое из них еще не были устроены.
Вздохнув, Ганна провела рукой по тяжелым волосам. Тиканье часов раздавалось все громче и громче в этой тишине. Дождь барабанил по стеклу, а ветер рвался в дверь с такой силой, что Ганца испугалась.
Она покрепче натянула на плечи шерстяную шаль и хмуро посмотрела на закрытую деревянную дверь. Как могла погода так внезапно измениться, когда?.. Стук повторился - сильный грохот, заставивший задрожать дверь. Это не Джоэл: он всегда стучал в дверь очень осторожно и дожидался ее ответа. Кто это может быть в такую дикую, дождливую ночь? Вдруг, к своему ужасу, она увидела, что щеколда поднимается.
Она невольно подумала о бандитах, о мародерах "Черноногих" и сотне других ужасных и страшных роках судьбы. Они промелькнули в ее голове, почти лишая ее разума. Ганна схватила первое, что ей попалось под руку. Им оказался ботинок, подаренный ей миссис Вентвисл. Собрав все свое мужество, она подняла его, как дубинку, подошла к двери и, резко открыв ее, размахнулась и изо всей силы ударила своим оружием.
Она увидела что-то огромное и бесформенное и услышала яростные ругательства. Ганна била снова и снова, нанося удары по незваному гостю. В итоге ее, перепуганную до мозга костей, пронзил голос:
- Ганна? Черт возьми, здесь так мокро! - прорычал в раздражении голос, и она замерла с поднятым ботинком в руке. Улыбка сначала искривила ее рот, затем осветила глаза и все лицо.
Это был Крид.
Она бросила ботинок, в нерешительности раскрыла дверь, чувствуя, как слабеют ее колени. Она была взволнованной от еще не угасшего страха и в то же время безмерно счастливой. Он нашел ее, он здесь, рядом с ней, и она весело впустила волка в овчарню. Должно быть, это любовь - слепая, глупая любовь…
- За что ты меня била на этот раз? - спросил он, влетев в комнату и обрызгав ее с головы до ног.
Ганна закрыла за ним дверь и прислонилась к ней. Струи дождя стекали с полей его шляпы, образуя на полу лужицу. Крид посмотрел на кожаный ботинок, невинно лежавший на полу.
- Ты знаешь, я начинаю завидовать мужчинам, у которых женщины только визжат от страха. А у тебя нет недостатка воображения в поисках орудия защиты, - пробормотал он, стягивая шляпу.
Однако даже после ее нападения, его тон был неожиданно дружелюбным.
- Извини, - сказала она, смущенно пожимая плечами.
- Извини? Ну, это, конечно, вечное лекарство от всего - даже от шишек на моей голове.
Ганна почти не слышала его, она упивалась им. Даже такой мокрый, с прилипшими густыми волосами и до нелепости длинными ресницами, которые до сих пор хранили капли дождя, он выглядел божественно. Мокрая одежда облегала его мощное мускулистое тело, о котором она пыталась не вспоминать. Ганна вздрогнула и посмотрела ему в лицо. Неужели прошло всего несколько дней с того момента, когда они были так близки? А почему же кажется, что это было так давно? И почему ее сердце так бьется, кровь пульсирует и ускоряется в жилах, и застывает лишь в одном том месте? Ее смущение от его неожиданного визита и предательское возбуждение тела твердо и уверенно вели ее к покорности, но Ганна состроила строгую мину:
- Зачем ты пришел? - спросила она.
Крид, снимавший в этот момент мокрый макинтош, надетый поверх его одежды из буйволовой кожи, остановился и недоуменно и вопросительно посмотрел ей в глаза:
- А раньше со мной так не обращались. Ты пренебрегаешь мной? - Его взгляд пробежал по комнате. - Я не подумал спросить - может, ты кого-то ждешь?
- Тебе не следовало бы быть таким насмешливым, - огрызнулась она с поднимавшимся в ней раздражением, которое всегда возникало при разговоре с ним. - Это совершенно нормальный вопрос. Я имею в виду, что я здесь уже четыре дня, а ты и не подумал прийти ко мне раньше. Что тебе здесь надо? Зачем ты пришел?
- Конечно, не для того, чтобы делать визиты добрейшему и милейшему пастору Аллену. - Мокрая одежда соскользнула на пол, и Крид отпихнул ее ногой. - Как ты думаешь, почему я это сделал? - спросил он снисходительно.
- Я не знаю…
Ее ответ повис в воздухе. Красивые глаза Крида смотрели на нее с насмешкой и иронией и, может быть, с любовью, которая, как ей показалось, затаилась в их бархатисто-черных глубинах? Нет, было бы слишком глупо ожидать этого от мужчины, эмоции которого ограничиваются раздражением, цинизмом и физическим влечением. О последнем она даже не думала как о страстном желании.
В страсти было больше нежности и чувства, чем в простой физической потребности, толкающей человека к греху и превращающей его в животное. Физическое влечение любит скрытность и темноту, а страсть - лунный свет и тайну. Может, в этом и состоит разница между ними? Как предмет и его тень на стене. Одно - любовь, другое - отражение.
Любовь. Неужели это слово в полном понимании применимо к Криду Браттону? Сомнительно. В нем отсутствуют даже признаки сентиментальности. Она выросла с возвышенными понятиями о любви. Крид же никогда не принимал слово "любовь" за слово, имеющее такие яге права в английском языке, как и другие. Любовь, в его понимании, это какая-то субстанция - как куличики на песке. И как она могла быть такой глупой и влюбиться в этого человека?
Он был лживым, это она помнила. Но не могла забыть волшебную страстность его рук, ласкающих ее, губ, ничего не обещавших ей, хотя бы просто ради спасения ее гордости. А теперь он снова здесь, и она чувствовала предательское волнение сердца от его близости.
На его чувственных губах промелькнула улыбка.
- Ты обычно более красноречива, Ганна. Неужели я так долго отсутствовал?
"Да, так много дней, часов, минут, секунд…"
- Нет, - соврала она. - Мне просто нечего тебе сказать.
- Как жаль. Тогда ты послушай меня, - сказал он, усаживая ее безвольное тело на свободный стул.
Она опустилась на него с благодарностью, так как дрожавшие колени больше не подчинялись ей. Крид остался стоять, и она тихо, молча ждала.
При свете свечи и огня камина ее настороженные глаза стали ярко-зелеными. Он был слишком далеким и чужим, и слишком близким и родным. "Нет, нет, только не будь лживым на этот раз, Крид Браттон!" - подумала она.
Прочитав вызов в ее глазах, Крид засмотрелся на нее. Она была красивее и желаннее, чем когда бы то ни было. Ее нежная эфемерная красота, казалось, расцвела в цивилизованном мире. Это была женщина, которой необходимы шелка и сатины, а не буйволовая кожа и ситцы. Казалось, последние несколько дней благоприятно подействовали на нее, несмотря на все ее личные страдания. Молодость Ганны брала свое.
Придя в себя, он медленно и нежно взял ее за подбородок.
- Ты соскучилась по мне, милая моя Ганна?
- Это то, что ты пришел сказать мне?
Крид засмеялся и отвел руку.
- Нет, не это. Я пришел попрощаться с тобой и сказать тебе: "До свидания".
- Я думала, что ты уже сделал это. И почему ты не гоняешься за теми людьми, о которых нудел во время нашего похода? - спросила она нервно, боясь встретиться с его прямым насмешливым взглядом. Сейчас, когда она вся трепетала от близости, это было бы слишком опасно.
- Я не попрощался с тобой. И я не мог уехать, пока Генерал не окрепнет…
- Он был ранен?
- Нет, просто сбилось копыто, и потребовалось несколько дней, чтобы вылечить его. Я уезжаю завтра до рассвета, и я слышал, как тебе одиноко здесь…
- Кто тебе об этом сказал? - перебила она, снова чувствуя, как его взгляд прожигает ее.
- Эрик, он неплохой мальчик, когда к нему привыкаешь, даже если временами он бывает немного хулиганистым. Ганна, посмотри на меня. Нет, я имею в виду, посмотри на меня, - упорствовал он мягким, нежным голосом, его руки подняли ее голову.
Подчинившись его настойчивости, она подняла глаза, а потом так ругала себя за эту глупость. В его взгляде было что-то гипнотическое. Ганна вздрогнула, и эта дрожь пробежала по всему ее телу, добравшись до пальцев на ногах. От одного его прикосновения она словно опьянела, и эти горячие флюиды колдовства распространились по всем клеточкам ее тела. Куда пропала ее отчужденность, ее сопротивляемость? К ней сразу же пришел ответ: не существуют, исчезли, разрушились.
И она промолвила с печалью в голосе:
- Я не могу на тебя так долго смотреть - я слепну, словно смотрю на солнце или в глаза попал пепел. Очень больно и жжет. Я не хочу смотреть на тебя. Я хочу, чтобы ты поскорее ушел и оставил меня одну.
- Нет, ты не хочешь этого, - нежно возразил он. Его руки пробрались под ее тяжелые волосы и ласкали ее шею. - Ты же хочешь, чтобы я делал это… и это…
Она медленно, словно прилагая массу усилий, покачала головой.
- Нет, действительно, не хочу. Может быть, это не так прозвучало, но я действительно хочу, чтобы ты ушел. Только мой голос мне противоречит, а все остальное во мне с нетерпением ждет, чтобы ты покинул меня.
- Разве так встречают гостя, когда он пришел, невзирая на ветер и дождь? И после такой встречи у двери с… - Он посмотрел на башмак на полу. - …таким грозным оружием?
- Только когда этим гостем являешься ты, - сказала она, медленно и мрачно произнося слова. Зеленый цвет ее глаз принял тяжелый свинцовый оттенок.
Крид с улыбкой посмотрел на красивое лицо Ганны и понял, почему он так рвался прийти. Это было нечто большее, чем простое желание, приведшее его сюда, а непреодолимый соблазн, с которым он боролся три, нет почти четыре дня. Если он не выпивал, она жила в каждом его сне по ночам, а если выпивал, становилось еще хуже: он вспоминал, как впервые увидел ее, вытаскивая из дымящихся руин школы, с лицом, испачканным сажей, и огромными испуганными глазами. Затем он вспоминал ее временами сердитые глаза, и как осуждающе они могли смотреть на него.
Но страшнее всего было воспоминание о той ночи в лесу, когда она вырывалась из его объятий, а он схватил ее и положил на постель из мха и листьев. Она смотрела на него с каким-то необъяснимым жаром, исходящим из светящихся глубин и захватившим его врасплох. Он должен был прийти - он должен покончить с изводящим его ощущением незавершенности.
И он рассмеялся ей на ухо, поднимая со стула в свои объятия.
- Я думала, ты что-то хотел мне сказать? - переведя дыхание, сказала она, отчаянно пытаясь отвлечь его.
- Я говорю… - Его руки, лаская, спустились ниже к ее плечам. - Иногда мои руки говорят лучше меня.
- Я не могу так слушать…
- Постарайся. Ты удивишься, как легко можно многое понять. Знаешь, у тебя такая маленькая грудь, какую я и не видел. Почти как у ребенка - только ты уже определенно не ребенок. Я все время вспоминаю, какая у тебя нежная кожа…
- Нет!
- …и какая сладкая ты на вкус, Ганна, любимая.